Филипп быстро захмелел, водка его умиротворила. Словно на ухо шепнула: «Ты чего? Эй! Этот мужик очень далеко, ты вернешься еще не скоро. А за это время наверняка успеешь найти свой клад. Шорох, Ш-ш-шорох... все будет хорош-ш-шо...» Ему стало жарко. Он расстегнул далеко не свежую рубашку и начал обмахиваться ее полами. Щеки запылали румянцем.

Но жарко стало не только Филиппу.

- Бабу хочу! - Глеб стукнул по столу с такой силой, что из консервной банки плеснуло вонючее масло. Маленькие глазки его недобро блеснули. Если допустить на мгновение, что блеск и запах можно сравнить, да-да, сравнить абсолютно разные понятия, - чем черт не шутит! - то по своей омерзительности масляный блеск этих ставших похотливыми глаз был схож с отвратительным, тошнотворным благоуханием рыбы.

- Да где ж ты ее возьмешь, бабу-то? - подал голос Степан. - Баба тут одна и то жена начальника. И старая, - добавил он, сделав крупный глоток из кружки.

- А давайте сделаем свою, красивую и молодую. - Глеб заговорщически подмигнул куда-то в пустое пространство.

- Если что, я могу поддержать и подержать. - Родион будто и не захмелел, только взгляд стал угрюмым, тяжелым и угрожающим.

- Это как? - поинтересовался Степан.

- А так. - Родион обернулся к Ярославу, продолжавшему играть в молчанку. - Машка, а Машка! Готова за золотишко-то рассчитаться?

Жуткий смысл фразы крупными ядовитыми муравьями начал доходить - Слава в недоумении вытянул шею и раскрыл рот, не находя подходящего слова на это.

- Так, надо пойти кастрюлю помыть. - Дед Макар как-то очень поспешно поднялся из-за стола. Его чуть-чуть заштормило, но он собрался с силами и все-таки нашел выход на улицу. Он соврал: все кастрюли были чистыми.

- Да пошли вы! Пошли вы! - вскричал Славик, вскакивая с постели и тоже намереваясь сбежать.

Родион настолько ловко подставил подножку, что Слава тут же глупо и больно растянулся прямо возле стола. Он сильно ударился о землю подбородком, даже в ушах зашумело от удара.

- Лежать! - рявкнул Родион, седлая его и опытной рукой приставляя нож к нежному горлу.

- Что вы творите?! - Филипп еле приподнялся. Водка «дала» по большей части не в голову, а в ноги: чтобы не упасть, он ухватился за край так называемого стола - деревянный настил «поехал» на него, потому что одна из чурок, выполнявшая роль ножки, упала, как подкошенная. Филипп поднавалился всем телом, чтобы удержать столешницу - еще одна чурка пошатнулась.

Степан, сидящий с другой стороны, успел поддержать накрытую «поляну», а Глеб - поставить чурки на место.

- Я, пожалуй, тоже пойду, - грудным голосом произнес Степан. - Что-то замутило меня чуток.

- Чича! - Филипп преградил собой дорогу, раскинув в стороны руки. - Ты что?! Они же его...

- Филя! Помоги! - заскулил Славик, пытаясь приподнять голову - лезвие больно впилось в шею прямо под кадыком. Он едва не задохнулся от ужаса. Пот проступил на висках от жуткой перспективы стать «Машкой» ради чьей-то забавы.

- Пусть Главный решает. - Степан остался непоколебим, рукой-кувалдой отодвигая в сторону мельтешащего перед ним Филиппа, и вышел.

- Да чтоб тебя! - Филипп был возмущен до глубины души. Да, Родиона выбрали главой артели с тем, следил за порядком. Да, за воровство полагалось наказание, но ведь не такое! Ох, как же бешено колотилось его горячее сердце! Он ненавидел чрезмерную жестокость, всегда заступался за слабых: в школе, во дворе и в хабзе. Не раз он огребал от более сильного противника, огреб и сейчас, потеряв всякую бдительность, а заодно и Глеба из виду, рухнув от сильного удара по затылку. Перед глазами сразу все потемнело.

Глеб отбросил в сторону лопату. Хорошо, что еще череп не проломил: Филипп уж точно в рубашке родился.

- А-а-а, - застонал Ярослав, осознавая свою будущую роль, - Родион схватил его за волосы на макушке и приподнял голову с тем, чтобы хитрый воришка воочию убедился в том, что защитников у него больше не осталось.

- Бесит! - С ненавистью сплюнул Глеб, пихнув ногою бессознательное тело.

- Убери его отсюда. Тише, тише, - последние слова Родиона относились уже к извивающемуся под ним Ярославу - Родион никогда ничего не прощал, не простит и сейчас - пусть мажор падет так низко, как только возможно в этой ситуации.

Глеб был сильным мужчиной, несмотря на низкий рост и кажущуюся худобу. Сейчас ему всего хотелось быстрее: ублажить свою похоть и выбросить этого противного лохматого выскочку. Он перекинул через плечо моток веревки, подхватил Филиппа подмышки и потянул его к фонарному столбу.

Длинные ноги Филиппа безвольно волочились по дороге, задниками ботинок сминая поросль сочной молодой травы. Глеб пыхтел и тащил своего врага. Сказать по правде, пришлось ему тяжеловато, но ведь впереди маячила такая награда, а этот лупоглазый наглец мог все испортить!

Глеб опустил Филиппа на землю, прислонив его спиной к фонарному столбу, и, завернув костлявые руки назад, едва ли не выворачивая их из суставов, крепко-накрепко перевязал веревкой.

Глеб потрогал узел - вроде хороший - лупоглазый не должен был вырваться.

- Эй, - тихо позвал он Филиппа.

Тот не отреагировал и даже будто не дышал. Голова безвольно склонилась на бок, ноги несуразно растопырились в стороны, как у неуклюжей пластмассовой куклы.

- Зашиб! - одними губами прошептал Глеб. От этой мысли у него мигом в горле пересохло - видит бог, такого он не хотел.

Глеб прикоснулся заскорузлыми подушечками пальцев к жилке на шее и ничего не почувствовал: водка и адреналин с такой силой ударили по воспаленным мозгам, что ощутить биение чужой жизни он был не в состоянии. Оставалось одно самое верное средство - ведро воды, от всей души выплеснутое Филипу прямо в лицо, привело юношу в чувство. Если бы Глебу попалось ведро с помоями, он непременно вылил бы их вместе с желчью из мрачной души.

- Ах! - Филипп встрепенулся и тут же застонал - боль в суставах дала о себе знать. Взгляд его прояснился.

Обидчик присел перед ним на корточки и с видимым облегчением произнес:

- Не сдох, паразит. Вот и хорошо.

Филипп скосил глаза по мере возможности, провожая шагающую нетрезвым бодрячком фигуру.

Вечерело, и было совсем не жарко. Холодная вода стекала с волос, капая на и без того мокрую рубашку. Ткань прилипла к спине, как слизняк-паразит: и захочешь - не сбросишь. Штаны тоже были мокрыми, да и вообще пока глинистая земля не выпила, не подавившись, порцию прозрачного пойла, Филипп сидел в мерзкой жиже.

Узел за спиной был затянут на совесть - это доказывало, что совесть у Глеба все-таки была. Спина затекла безбожно - Филипп с горем пополам поменял положение: встал на колени, а потом кое-как все же поднялся на ноги. Заломленные руки, обнимающие столб, прошебуршили по дурно отесанному бревну, загоняя занозы прямо сквозь ткань рукавов - Филипп даже зашипел от боли.

А в это время от боли совсем не шипел, а громко кричал Ярослав. Филиппу было жутко вообразить, что сейчас происходило в палатке. Он хотел бы ладонями уши зажать, лишь бы не слышать жалобных стонов, криков и невнятных насмешек, он крепко-накрепко зажмурил глаза, почему-то решив, что теперь крики о помощи будут доходить до его слуха намного хуже.

Филипп не видел, как из тени дома появился человек с длинной палкой через плечо. Он шел к палатке, весело насвистывая себе под нос и носком кроссовки сбивая с пути попадавшиеся камни.

Когда Олег зашел вовнутрь, его взгляду предстала непривычная картина: Ярослав лежал на постели, животом прижимаясь к сбитому одеялу. Его ноги со сдернутыми штанами, согнутые в коленях, упирались в землю. Красивое лицо его побагровело от натуги. Он весь изошел на крик, но крик не помогал от насилия и злобы. Сзади к нему пристроился Глеб. Он был до непривычного сосредоточен: глаза словно остекленели, а из закушенной до боли губы текла кровь.

Кончить не получалось, и он досадовал на себя, на Машку, а заодно и на Филиппа: за то, что сбил весь боевой настрой.