Посетитель терпеливо слушал, не сводя глаз со своего заявления, которое чиновница положила на стол, и, казалось, совсем забыла о нём. Тем не мене, он отважился на реплику:

            - Ну, разве можно так сразу... аферистка. А может у неё обстоятельства так сложились? Мы же все, кто не смогли сделать какую-нибудь карьеру, все бедные,- посетитель смотрел на чиновницу с укором, дескать тебе не понять, ты-то от "места кормишься".- А они и без карьеры все с деньгами, у них семьи большие, дружные, они помогают друг дружке. Может они к ней в помошники набились, а потом прижали. Что может женщина, да ещё с детьми? Может она была вынуждена им эту палатку уступить.

            - Ну, конечно,- чиновница усмехнулась.- Захотела бы торговать, торговала, кто ей тут мешал, москвичка, с пропиской. Просто попробовала и поняла, что тяжело, вот и продала, не захотела каждый день рано вставать, за прилавком зимой мёрзнуть.

            - Может и так, а может и нет.

            - Ну то, что вы тут нафантазировали маловероятно.

            - Когда с "чёрными" свяжешься, всё что кажется маловероятным оказывается вполне реальным. Они ведь сразу всей роднёй наваливаются,- посетитель вздохнул, предчувствуя, что резолюция на его заявление, похоже, наложена не будет, но тем не менее продолжал говорить.- И так может быть, узнали, что палатку арендовала женщина одинокая, с детьми, подошли втихаря и говорят, отдай нам всё добром, а то детям твоим плохо придётся.

            - Как это плохо?- по-прежнему недоверчиво улыбалась чиновница, будто слушая сказку-ужастик.

            - Да так, чень просто... если мальчик – искалечат, девочку... – сами понимаете.

            - Ну, уж вы тут таких страхов наговорили, будто мы где-то в лесу дремучем живём. Мы, слава Богу, пока ещё в Москве,- чиновница рассмеялась, явно собираясь заканчивать аудиенцию.

            - Вы, что хотите сказать, что они здесь на такое не решаться?... Правильно, сами они это делать не будут, они какого-нибудь архаровца с Кавказа выпишут, заплатят, а после тут же самолётом назад отправят. И всё, там его никто искать не будет, виновных нет, а жизнь детям с самого начала угробят. За тысячу долларов любой джигит с горного аула, что хотите сделает. А у этих которые здесь, у них будет стопроцентное алиби. Захочет мать такого надругательства над своими детьми?... Конечно нет, она не то что палатку, квартиру отдаст.

            - Фантазируете вы всё,- сказала чиновница, но уже не так насмешливо и уверенно.

            - Да нет, если бы. Таких примеров сколько угодно. Вот у меня жена в школе работает, учитель. Ну, мы-то люди опытные, во многих местах пожить пришлось. Так вот, в классе, где она классный руководитель, дети как обычно на  День учителя подарки приносят. Так она от подарков кавказцев руками и ногами отбивается. Наши-то безделушки дешовые дарят, а те перстни, кольца с бриллиантами. Но она знает, что потом за эти подношения расплачиваться надо, они за бесплатно ничего не делают, и самое меньшее, чего они ждут, это завышение оценок их детям. Чем дороже подношение, тем больше ты должен для них сделать, а если забудешь, они напомнят. Ничего от них брать нельзя, чтобы в кабалу не попасть, они своё всегда вернут, да ещё с процентами. И весьма распространённый способ - угроза детям. Помните случай с Квантаришвили? Он угрожал детям крупных шишек. Дурак конечно, обнаг до того, что думал любому русскому такое можно говорить, даже тем, кто при большой власти. Но простые-то люди не могут снайпера нанять, как те вельможные папаши. Поэтому для нас эта угроза самая, что ни есть действенная, и та женщина, про которую вы говорите...

            Посетитель в своих рассуждениях пропустил момент, когда чиновница вдруг начала быстро бледнеть. Когда же взглянул на неё, то осёкся на полуслове.

            - Что с вами... вам плохо?- вопрос вырвался непроизвольно, ибо, ещё минуту назад насмешливо-ироничная хозяйка кабинета сейчас находилась в предобморочном состоянии.

            Чиновница не услышала вопроса, зрачки её глаз за золочёными очками были полны животного ужаса, растерянности... беспомощности.

            - Что... что вам... резолюцию?- тихо спросила она, в то время, как не по-возрасту холёная рука с большим изумрудным перстнем на беземянном пальце нетвёрдо взяла лежащий на столе шикарный "Паркер". Она стала спешно, словно боясь не успеть строчить на углу листа с заявлением. – Вот... возьмите...

            Посетитель, несколько растерянный такой метаморфозой взял заявление, прочёл резолюцию: "Ходатайствую перед администрацией энного продовольственного рынка о взыскании льготной оплаты..." и подпись: "Заместитель главы управы района ... по потребительскому рынку...".

            - Спасибо, я ...

            - У вас ещё что-то? – нетерпеливо перебила чиновница.

            - Нет...

            - Тогда всех благ,- весь её облик свидетельствовал, что она очень спешит, что у неё вдруг появилось неотложное, срочное дело... о котором ещё десять минут назад она и не помышляла, не подозревала.

Мужчина догадался о причине столь внезапного испуга, довольно быстро, едва вышел из дверей Управы. Презрительная усмешка сама по себе появилась на его лице: "Из-за кого она так сильно струхнула: из-за этих двух, что зашли перед ним, или ещё из-за кого-то, или из-за многих разом, и за кого испугалась...за детей , внуков, или тоже всех разом? Интересно, сколько взяла? Судя по реакции немало, тяжело отрабатывать придётся... Снайпера вряд ли наймёт – ранг не тот".

                                                                          рассказ

            Хмурая поздняя осень, 1990 год. Домодедовский аэропорт – огромный, неуютный, грязный, кишащий народом. Пассажиры многих рейсов не могут улететь по причине погодных условий в аэропортах прибытия. По той же причине многие встречающие тоже не могут сделать то, за чем сюда приехали и покинуть аэропорт. Сидячие места во всех залах заняты, кроме того люди сидят прямо на чемоданах, сумках и прочих вещах. Даже перемещаться по зданию аэропорта нелегко, везде и всюду люди, багаж… усталость, раздражительность… всеобщее неудобство.

            Философ приехал за два часа до своего рейса. То, что там, куда он летел, на его родине стоит хорошая погода, он знал заранее, в аэропорт ехал в отличном настроении. Здесь, в Москве, у него все, что называется, сложилось. Издание его книги, основной вопрос, ради которого он и приезжал в эту сырость и слякоть со своей теплой, благодатной и ухоженной родины… этот вопрос решился положительно. Книгу окончательно поставили в «план» на будущий год, более того не посмели ни в малейшей степени корректировать его авторский текст. Наконец-то здесь вроде бы осознали, с кем имеют дело и внешне издательские работники держались с ним крайне вежливо и предупредительно. Наконец-то и до этих тупорылых правнуков крепостных рабов дошло, что именно он на сегодняшний день самый крупный советский философ. Ох и тупые эти русские, а еще обижаются что нацмены почти все интеллектуальные ниши захватили. Да как тут не захватить, если так называемая титульная нация, в любой науке, что называется, не в зуб ногой. Так и с ним, только сейчас, наконец, уяснили то, что имеет место уже лет тридцать. Ну, да ладно, лучше поздно, чем никогда…

            Едва Философ, отряхнув кепку, слегка намокшую от мелкого моросящего дождя, ступил на территорию циклопической «стекляшки», собственно здания аэровокзала, ему в нос буквально шибанул противно-теплый спертый воздух, где процент углекислоты выделяемой тысячами людей, наверное, в разы превышал все допустимые нормы. По ушам буквально ударил, заставив напрячься барабанные перепонки, разноголосый, многочастотный гомон, в котором, тем не менее, не тонул бесследно мощный голос громкоговорителей, информирующий пассажиров и встречающих о начале регистрации и сдаче багажа, о прилете и отлете, задержке рейсов. Философ человек зрелый, можно даже сказать пожилой, и казалось с позиции своего возраста, жизненного опыта, к тому же учитывая его профессию, по всем этим «показателям», должен был ко всем этим неудобствам отнестись, образно говоря, философски. Но он не мог… не хотел, ибо слишком сильно ненавидел все, что его здесь окружало. Он сразу понял, что где-нибудь присесть и просто подождать без лишней траты моральных и физических сил, остававшиеся до отлета его самолета эти два часа ему здесь вряд ли удастся. Скорее всего, придется все это время простоять, прислонившись к какой-нибудь грязной стенке или опорному столбу. Разум Философа начал совсем нефилософски «закипать». Оный боролся с «голосом благоразумия», уверявшего, что все это всего лишь временные неудобства. Их надо перетерпеть, дождаться рейса и часа через четыре он уже будет дома в зажиточном и прекрасном краю, где его земляки живут в просторных жилищах, заполненных дорогой импортной аппаратурой и мебелью, едят только свежие, качественные овощи и фрукты, те же мандарины прямо с дерева, пьют лучшие в мире вина… Но почему-то именно сейчас ему не хотелось слушать этот «голос», не хотелось терпеть, мучиться. Кто он и кто эти!? Эти, с позволения сказать, люди тоже здесь мучаются, терпят тесноту грязь неудобства… Но они ведь и живут так, также жили их и ближайшие и далекие предки, в тесных убогих жилищах, ели скудную, плохую пищу, носили плохую одежду и обувь. Они такой народ, такая нация, которая мучилась и терпела всегда и всегда будет плохо, неудобно жить. А он… он принадлежит к небольшому, но культурному и гордому народу, который считает плохую жизнь и мучения позором. К тому же он гений. А раз так, то он терпеть так же как это быдло не должен, не хочет, не будет…