Арсенал средств, вроде, и невелик, но всё это очень неприятно.

Но встречи с Женей, похотливые мысли о ней, увлекали Серёжу настолько, что он лишь отметил про себя, что Леночка всё знает. Ну и что? Умереть теперь, что ли?

Каждый вечер Серёжа мчался на свидание к Жене.

Оказалось, что кино — это хорошо, но всё же дорого.

В итоге их приютом стал городской парк.

Точнее, их приютом стал крытый павильон, в котором вечерами происходили баталии шахматистов и шашистов.

Путём проб и ошибок Серёжа определил, что именно шахматный павильон совершенно не интересует стражей порядка, и в своих вояжах они почему-то обходят его стороной.

Вероятно, это происходило потому, что шахматный павильон стоял в стороне от всех прочих парковых заведений и сюда, как правило, заглядывали лишь те, кому это было нужно, то есть, шахматисты и шашисты.

Серёжа и Женя подходили к павильону в половине девятого и робко стояли в тени деревьев, ожидая, когда наследники Роберта Фишера и Александра Алёхина утолят свою страсть к сицилианской защите и гамбиту Эванса.

Потому что у Серёжи и Жени была своя страсть и её тоже нужно было утолить.

Как правило, дольше всех за доской сидели лысый старичок и парень лет двадцати. Он был высокий, немного сутулый и сильно походил на Фишера в молодости. Серёжа про себя так и назвал его — "Фишер". Лысого Серёжа прозвал — "Решевский".

Потому что Серёжа не был чужд шахмат. Кто ещё мог так самозабвенно резаться с Фишером? Конечно же старина Самуэль Решевский!

Тётка, обслуживавшая павильон, делала, казалось бы, всё, чтобы показать своим увлечённым клиентам, что их время подходит к концу: она шумно подметала пол, гремела ведром, вытирала освободившиеся шахматные столики, пересчитывала коробки с фигурами, но всё это оказывало слабое воздействие на "Фишера" и "Решевского".

Они резались в шахматы со страстью доминошников-козлятников.

Наконец, тётка не выдерживала и подходила к поклонникам Каиссы.

"Фишер" смотрел на часы и разводил руками. "Решевский" огорченно качал головой.

"Гроссмейстеры" понимали, что они оба попали в цейтнот.

Послушно и безропотно они складывали фигуры, сдавали шахматные часы, тётка запирала дверь в каморку, где хранились шахматно-шашечные причиндалы, выключала свет, лысый с "Фишером" терпеливо ждали её, затем вся троица уходила в мрачную темноту парка, в сторону главной аллеи.

Серёжа в волнении сжимал ладонь Жени.

Час икс приближался.

Они пережидали минуту-другую, пока стихали шаги и быстро, неслышно, словно тени, проскальзывали внутрь павильона.

Столик "Фишера" и "Решевского" приглянулся им больше других. Наверное, потому что он стоял ближе к каморке и был меньше, чем другие столики освещен неверным светом парковых фонарей.

Серёжа подталкивал Женю к столику, она слегка упиралась, но, так, совсем немного. Серёжа целовал девушку и, обняв её чуть пониже талии, помогал ей сесть на столик.

Знали бы "Фишер" с лысым, как удобен их столик для жарких объятий девятиклассников, которым, увы, было просто негде больше пристроиться!

Страсть и желание распирали Серёжу.

Он жадно обнимал Женю, ловил своими губами её нежные губы, дерзким коленом раздвигал девичьи ноги, притягивал к себе вожделенную добычу и начинался их матч: волнительный дебют, сладостный гамбит, динамичный миттельшпиль, острый цейтнот, непостижимый цугцванг, коварный шах, изощренная жертва фигуры, прорыв пешки в ферзи, патовая ситуация, неожиданная рокировка, — всё это было в их страстной любовной возне.

Не было только одного. Не было победителя. Партия завершалась вничью.

Нет, и ничьей это нельзя было назвать. Эндшпиль оставался за Женей. А Серёжа оставался с носом.

Одурманенный жаркими, страстными объятиями, Серёжа устало шёл домой, и ему в голову лезли самые нелепые вопросы.

"Почему защита сицилианская, а мафия — сицилийская?" "Почему девушки носят юбки, а парни ходят в брюках?" "Почему у женщин лунный цикл совпадает с месячными?" "Почему парням хочется, и они этого не таят? "Почему девочкам тоже хочется, но они молчат об этом?"

И самый главный вопрос!

"Почему она мне не даёт?"

Ведь их ласки были такими бурными, что Серёжа боялся, не услышит ли их кто-нибудь. Женя приглушённо вскрикивала, когда его бессовестные пальцы достигали интимнейших мест девичьего тела. Она вздрагивала, отталкивала его ладони, но всё это скорее походило на некий ритуал.

Ведь она позволяла ему такие ласки, что и сказать-то, какие части девичьего тела он трогал, без того чтобы не покраснеть, было невозможно, так вот, сначала она уступала ему, но чем ближе был вожделенный триумф, тем сильнее оказывалось сопротивление.

— Ой! Серёжа, что ты делаешь! Я, ведь, не железная!

От этого её вопля Серёжу обдавало жаром.

Она не железная? А он, Серёжа, что — железный?

Он приходил домой, отец уже спал, мать досматривала какой-то бесконечный телевизионный сериал. Она слегка бурчала на Серёжу, что-то, как всегда, про уроки, про помощь по хозяйству. Потом был легкий ужин, мать сидела напротив, а Сережа подшучивал над ней, спрашивал, какую серию фильма она сегодня посмотрела, сто восьмую, или сто тридцатую и какая из уже увиденных ей больше всего понравилась — сороковая или двадцатая. Мать улыбалась.

— Где ты гулял? — спрашивала она, не обращая внимания на его подтрунивание. — Да так, прошвырнулись по парку. — С кем? — С пацанами. — Ищете приключений на свою голову? — Ма! — Вот передавали в новостях про маньяка… — Ма! — Вот будут у тебя дети, отпускай их до утра! — Я же не гуляю до утра! Мы были в павильоне. — Каком ещё павильоне? — В шахматном. — Это хорошо.

"Как хорошо я вру", — подумал Серёжа.

Потом он шел спать, но перед сном вспоминал прошедший вечер, жаркие объятия на шахматном столике и не мог воспротивиться своей привычке. Мокрая салфетка летела через форточку, обеспечивая дворника работой и порцией утреннего негодования в адрес жильцов и прохожих.

Учиться оставалось всего ничего.

Девчонки почувствовали приближение лета и сменили свои наряды. Светочка, сидевшая впереди Сережи, стала приходить в школу в такой короткой и тесной юбочке, что сквозь тонкую, просвечивающуюся ткань можно было без труда рассмотреть цветочки на её трусиках. А полупрозрачная блузка! Нет, это было невозможно терпеть!

Но Серёжа терпел и радовался, что у него всё же есть сила воли.

Он думал об одном. Что наступит вечер, а с ним и радостная возня на шахматном столике.

У Серёжи, казалось, закипала кровь, когда Женя позволяла ему развести в стороны свои колени и прижаться к ней так, что своим торчащим дружком он упирался в низ её живота.

Неужели она не чувствовала, что с ним происходит?

Конечно же, чувствовала!

Однажды Серёжа, волнуясь от собственной наглости, взял девичью ладонь и потянул к себе.

— Что? — не поняла его Женя. — Потрогай… — он прижал её ладонь к своим брюкам. — Ты с ума сошел! — прошептала девочка. — Ну, через брюки… — Серёжа… — Чувствуешь, какой? — он знал, она не может не чувствовать. — Ты бессовестный. — Это он бессовестный. — Вы оба бессовестные, — хихикнула Женя. — Хочешь потрогать? — Нет. — А ты потрогай… — прошептал Сережа и расстегнул молнию своих брюк. — Серёжа, мы с ума сошли, — жарко шепнула Женя.

Но он уже передвинул её ладонь и едва не взревел от восторга, ощутив прикосновение девичьих пальцев.

— Вот. А ты боялась, — улыбнулся он.

Они помолчали. Женя не убирала руку.

— Женя, ты д-девочка? — заикнувшись от волнения, спросил Серёжа. — Конечно, — ответила она весело.

Казалось, вся кровь ударила ему в голову! Как запросто она сказала про это.

Почему-то подумалось, что дальше всё будет также легко.

Серёжа поймал своими губами её рот, и они стали целоваться. Его руки стали наглыми и дерзкими. Видимо, Женя сначала не поняла, что происходит. Затем она стала дёргаться и вырываться. Но Серёжа держал её крепко, как зверь держит вожделенную добычу.