Мы, балтийцы, знали, что такое граница в тридцати двух километрах от Ленинграда, что такое пограничный Кронштадт, о жизни которого я уже рассказывал, что значит единственная база флота, база, в которой сосредоточен не только весь флот, но и доки, и судоремонтные заводы, и арсеналы, и мастерские, и склады, и казармы, и жилые дома многих и многих тысяч командирских семей, и госпитали, и, наконец, штаб КБФ.

Пять месяцев в году залив покрывал такой лед, по которому могли спокойно передвигаться колонны танков, автомашин, орудий; зимой возникала нелепая для флота, но реальная опасность его захвата с суши, то есть опасность атаки пехотой в скованных льдом гаванях. Двадцать два километра от границы до главной базы проще простого преодолеть зимой, в темные ночи, по льду пешком, не говоря уже о танках и автомашинах.

Не случайно в тридцатые годы каждую зиму проводились большие учения всех наличных сил флота и войск Ленинградского округа с постоянной темой — отработка плана зимней обороны главной базы КБФ. Как правило, учениями руководил Нарком обороны СССР Маршал Советского Союза К. Е. Ворошилов. И все — учения, строительство, перевооружение, все — под надзором вражеских разведок с северного берега залива. А когда начали строить новую военно-морскую базу, за нами пристально и нагло, почти в открытую, следили разведчики западных держав, офицеры морских и сухопутных штабов Англии и фашистской Германии, расположившиеся в каких-нибудь двух десятках километров — на островах Сейскар и Лавенсаари. Все выходы кораблей из Кронштадта и Лужской губы, походы, маневры — все становилось достоянием иностранных разведок.

При таком положении, когда все побережье на севере Финского залива — от Ленинграда и до полуострова Ханко — принадлежало стране, открыто враждующей с Советским Союзом и легально связанной с генеральными штабами главных держав капиталистического мира, даже приобретение новых баз на южном берегу залива и на Моонзундских островах, куда, как видит читатель, несмотря на межгосударственные договоры нас пускали со скрипом, волыня и оттягивая время, при таком положении безопасность северо-западных рубежей страны, конечно, не могла быть решена полностью. Да еще в условиях неотвратимо надвигающейся на нас второй мировой войны. Пакт, конечно, сдерживал фашистов. Но уже в эти первые месяцы моей затянувшейся эстонской командировки я постоянно чувствовал скрыто нарастающую фашистскую угрозу, то прогерманскую, то проанглийскую ориентацию местной военщины, выращенной диктатурой Пятса и ничего общего не имевшей с тем трудовым людом в порту, на островах, на предприятиях, который помогал нам активно или тайно, опасаясь мести фашистских молодчиков.

Мы с волнением следили за попыткой нашего правительства договориться с финнами об обмене территорией под Ленинградом на вдвое большую в Карелии.

Однако реакционные круги Финляндии не пошли навстречу разумным советским предложениям. Затягивая переговоры, Маннергейм объявил мобилизацию. 25 октября Финляндия заявила о том, что ее территориальные воды в Финском заливе минированы. У наших границ были сосредоточены войска.

30 ноября 1939 года империалисты спровоцировали финских реакционеров на войну против СССР.

30 ноября 1939 года, в первый день войны, десанты, высаженные балтийскими кораблями, захватили острова Сейскар и Лавенсаари. 3 декабря полуторатысячный десант высадился на остров Гогланд, почти в центре Финского залива. Правда, противник поспешил оставить остров до прихода десантников, но так или иначе этот военный пункт был занят флотом. Десантники капитана 1 ранга С. С. Рамишвили захватили и остров Большой Тютерс. На Карельском перешейке успешно началось наступление 7-й армии, на приморском участке ей активно помогали флот, его корабли, артиллерия, морская пехота.

Вскоре были созданы из матросов-добровольцев с кораблей эскадры и батарей береговой обороны отдельные лыжные батальоны, а также отряд сопровождения с танками и артиллерией под командованием комбрига Н. Ю. Денисевича и батальонного комиссара В. М. Гришанова.

Эти первые вести с востока радовали и ободряли нас. С каким нетерпением ждали мы с военкомом Дорофеевым часа «Последних известий», стараясь освободиться в 23.00 и включить радиоприемник. Газеты приходили регулярно, но с двухдневным опозданием, а живые вестники оттуда, с Большой земли, как мы теперь называли Родину, случались редко. Но уж если кто приезжал, мы каждого выспрашивали до предела. Меня особо волновали действия родных мне фортов — Первомайского, Красноармейского, «Риф», поддерживавших в зоне досягаемости дальнобойных орудий наступление сухопутных войск. Я хорошо знал силу их огня и до мелочей представлял себе прибрежную зону Финского залива.

Гидросамолеты 44-й эскадрильи, входившей в 10-ю авиабригаду моего друга Петрухина, уже комбрига, получили приказ разведывать западную часть Финского залива. Труднейшая в наших условиях задача, но летчики выполняли ее самоотверженно. Им было тяжко летать с гидродрома без специальных спусков для самолетов МБР-2, без ангаров, плавучих средств; мы выделили им в помощь краснофлотцев из береговой обороны, чтобы хоть как-то облегчить работу и жизнь.

Подводные лодки нашего 24-го дивизиона вышли на позиции к устью Финского и Ботнического заливов.

А 14 декабря была проведена памятная нам разведывательная операция, в которой участвовали два эскадренных миноносца из отряда легких сил — «Гневный» и «Грозящий» и шесть самолетов МБР-2 из 10-й авиабригады. На «Гневном» шел капитан 1 ранга В. А. Алафузов, осуществлявший практическое руководство блокадой Финляндии с моря. Для моряков и летчиков эта операция оказалась боевым крещением. Ее цель была достигнута: наши эсминцы заставили неизвестную нам батарею противника на острове Лильхару калибром 152 миллиметра открыть по кораблям огонь и обнаружить себя; корабли вели ответный огонь по батарее, летчики сбросили на нее бомбы.

Так начала сказываться вся благотворность создания новых баз и стоянок флота. Краснознаменный Балтийский флот получал возможность плавания в устье Финского залива.

Конечно, это было лишь начало, и мы не обольщались первыми успехами, каждый день и каждый час чувствуя, как много еще предстоит сделать и как скудны пока наши возможности.

В первых числах декабря из Ижорского укрепленного района пришла хорошо мне знакомая 12-я железнодорожная батарея под командой капитана Григория Иосифовича Барбакадзе — этого замечательного командира в годы Великой Отечественной войны знал весь Ленинград, вся Балтика, весь флот. Четыре транспортера, вооруженных 180-мм пушками, были в хорошем техническом состоянии с отлично подготовленным личным составом. Дальнобойные и скорострельные, они были внушительной силой, присланной для уплотнения обороны новой базы. Но, при всем нашем желании, мы эту силу не могли использовать. Нужна была специальная железнодорожная ветка, чтобы развернуть батарею в боевой порядок. Для этого у нас тогда не было возможности. Час славных действий для этой батареи настал значительно позже.

Пришел вновь в эти дни и транспорт «Луга», на котором с 12 октября туда и сюда плавала злополучная батарея пушек Канэ, назначенных на Даго, и даже часть батарейцев. Теперь на Даго батарею ждали. В середине декабря «Луга» выгрузила наконец пушки на укрепленный пирс в Кярдла; по специально проложенной саперами дороге батарею привезли на мыс Серош, и в конце декабря батарейцы начали зимние работы по установке артиллерийских систем.

А вот с зенитками, доставленными той же «Лугой» в ноябре, было хуже. Тремя батареями надо было прикрыть порт, город, пролив Роггервик, где могут стоять корабли, береговую артиллерию на островах и аэродром. Семью хлебами накорми тысячи.

Долго мы и так и эдак прикидывали на кальке секторы зенитного огня, ища наилучшую комбинацию, наконец решили две батареи поставить на полуострове Пакри, одну отправить на Малый Рогге. И вот эта, третья, застряла в Палдиски, не на чем было ее переправить: в проливе у берегов — ледок, резиновые лодки саперов «А-3» для этой цели не подходят, «Пионер» нашего доброго капитана Беклемишева занят переброской войск в восточной части Финского залива; попросили помощи инженерно-понтонного парка «Н-2-П», только что присланного нам на «Луге».