До революции существовала в Петрозаводске еще одна «публичка». Она находилась в здании бывшей городской гауптвахты. Однако и ее разграбили, прежде чем большевики дорвались до власти.

Новая власть взялась за воспитание читателя с большим энтузиазмом. На базе собраний, реквизированных из духовной семинарии, у купечества, а также у мужской и женской гимназии, в 1919 году были с большой помпой открыты Губернская библиотека и читальня. Потом название много раз менялось, а собрание очищалось от «вредных» книг. Самая большая чистка состоялась в 1929 году. Тогда изъяли из круга чтения (как устаревшие) все книги, изданные до 1918 года. После чего их разворовали.

Во время войны петрозаводская библиотека была эвакуирована в Кемь на Белое море. Финские бомбардировщики затопили одну из барж. Вместе с книгами утонули две молодые библиотекарши — Серафима Погорская и Зинаида Суханова. В Кеми большая часть собрания пропала. Оставшиеся в Петрозаводске издания финны вывезли к себе.

В 1947 году на площади Кирова, в здании, где теперь находится Музей изобразительных искусств, была открыта новая Государственная публичная библиотека Карело-Финской ССР. В 1959 году она переехала на улицу Пушкина, в 1991-м — получила статус Национальной, а в 2003-м — торжественно отпраздновала 170-летний юбилей. Таковы факты.

Я рассказал о них не просто так, ибо только зная перипетии истории петрозаводской библиотеки, можно понять, с какими сложностями сталкиваешься, пытаясь более-менее добросовестно разобраться в прошлом этого города. Историю Петрозаводска писали многие — от Баландина[41] до Данкова — с разных позиций, в перспективе различных идеологий (не говоря уже о цензорах, которые также внесли свою лепту). Любое изменение в политическом курсе или на идеологическом фронте влияло как на отбор, так и на интерпретацию фактов. Если бы еще все публикации были под рукой! Их можно было бы сопоставлять, сравнивать, высвечивая прошлое под различными углами зрения, чтобы сперва прояснить картину для себя самого, а уж затем предлагать читателю. Однако в ситуации, когда очередные волны исторических бурь и очередные указы чиновников раз за разом смывали из библиотеки целые полки, остаются два пути. Первый — напрямик: опираться на известные факты и смириться с тем, что картина останется неполной или даже искаженной. Так поступает большинство авторов. Второй — неторопливые блуждания, порой заводящие в тупик.

К сожалению, времена нынче неподходящие для странников. То издатель подгоняет (рынок требует новинок), то читатели возмущаются (я пишу медленнее, чем они читают). Мир набирает скорость, а я спешить не люблю.

Я люблю — странствовать! Все равно, в пространстве или во времени, по городу или по тундре, от человека к книге или наоборот. След моей тропы — самый настоящий меандр: очередной поворот открывает неведомые горизонты, случайная встреча — новый круг знакомых, одна книга — дюжину других. Иногда приходится останавливаться — то паром подведет, то человек опоздает, а то нужной книги не окажется на месте и приходится заказывать ее в другой библиотеке, в другом городе. Никогда не надо переть напролом, спешить. Странствия учат терпению.

Вот пример. В брошюре Иванова я натыкаюсь на повесть некоего Баландина об основании Петровской слободы и, словно почуявшая дичь охотничья собака, бросаюсь в биографический отдел. Там выясняется, что петрозаводчанин Тихон Васильевич Баландин был первым историком Карелии. О событиях прошлого он писал на основе рассказов свидетелей, товарищей отца, которых наслушался, сидя в детстве на завалинке… Спустя годы Павел Рыбников опубликовал его рукописи под названием «Петрозаводские северные вечерние беседы» в «Олонецких губернских ведомостях» по главам, а затем издал отдельной книгой. С течением времени, под пером очередных последователей, переходя из текста в текст, описанные Баландиным факты оказывались переиначены — мало кто знал первоисточник.

В отделе библиотечных фондов оказалось, что ближайшее место, где имеется Баландин, — Национальная российская библиотека им. Салтыкова-Щедрина в Санкт-Петербурге. Заказанный микрофильм придет через несколько недель. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, выругался я в душе, — жди теперь…

Вернулся в абсиду. Метель за окном стихла, немного прояснилось. На моем месте сидела тоненькая блондинка, набожно изучая толстую старинную книгу. Языковые пуристы, наверное, меня упрекнут, что абсида есть только в церкви. Поэтому сразу поясню, предупреждая возможные упреки: для меня каждая библиотека — храм.

2 февраля

Мои скитания по Петрозаводску напоминают блуждания по местной библиотеке. На протяжении трех столетий город много раз менял облик… Улицы называются иначе, ведут в другие места, а то и вовсе — в никуда. Где были церкви — стоят театры и бары. Новые памятники заменили старую скульптуру. Исчез дом губернатора, поэта Державина, и лишь доска сообщает, где он находился. Немецкое кладбище заасфальтировали, на месте могилы инженера Гаскуани теперь — стоянка автомобилей. Даже река Лососинка течет по другому руслу! Достаточно сравнить старинные открытки с современными, чтобы понять: тот Петрозаводск и нынешняя столица Карелии — разные города. Кого ни спрошу о прошлом, каждый твердит свое. Причем так решительно, что невольно — веришь.

Чтобы сориентироваться самостоятельно, я заказал в библиотеке груду карт и изображений Петровской слободы — от топографических гравюр полковника артиллерии Витвера[42] (1720) и Тихона Баландина (1810) до карты археолога Андрея Спиридонова, который недавно производил раскопки в Парке культуры и отдыха первого поселения на Лососинке. Который день идет снег, словно в одноименном романе Орхана Памука. Грязное небо давит на головы прохожих, бредущих по тротуару — каше из снега, соли и песка поверх толстого ледяного панциря. От библиотеки до Парка культуры — два шага, достаточно пройти по улице Пушкина до проспекта Маркса, на углу бар «ХххХ», в котором можно неплохо «оторваться», дальше гостиница «Маски» на месте сожженного храма Вознесения Господня — вот и парк.

В парке пустынно. Ни души — одни охрипшие вороны. Трудно поверить — глядя на это запустение, — что отсюда начинался город. Где-то неподалеку находился двор Петра Великого, и император собственноручно высаживал вокруг березы согласно эстетическим принципам французских барочных садов XVII века[43]. По старым планам и гравюрам видно, что это был типичный для царя-кочевника «походный двор» — своего рода саамская вежа. Отсюда миниатюрность дворцово-паркового ансамбля — всего сто на двести метров — при сохранении всех традиционных элементов французского парка. Ось композиции, стержень пространства — широкая аллея, которая начиналась у зеркальца искусственного пруда перед центральным ризалитом двора в кульминационной точке парка и спускалась, согласно естественному ландшафту, к зеркальной перспективе Онежского озера.

Кстати, согласно древним верованиям, отражение в воде есть душа того, что отражается, и, вероятно, какой-то атавизм подсказал мне, что душу Петровской слободы и Петрозаводска нужно показать в зеркале Онего. Но и сегодня некоторые ученые — к примеру, Эмото[44] или Шаубергер[45] — утверждают, будто вода обладает «памятью», так что, возможно, когда-нибудь мы сумеем разглядеть в озерной глади, как же на самом деле выглядел двор Петра I в Березовой Роще.

Сегодня от него и следа не осталось — даже местоположение двора определить трудно, хотя Спиридонову якобы удалось что-то раскопать. Данков, хихикая, рассказывал, что более семидесяти процентов предметов, найденных здесь Андреем, — осколки стеклянной посуды для вина (стаканов и штофов), а также обломки голландских трубок. А ведь Олонецкий край в то время населяли старообрядцы — непьющие и некурящие. Вот еще один аргумент в пользу того, что Петровскую слободу основали иностранцы.