Многие города время от времени переживали опустошительные пожары, некоторые — неоднократно. Бостон горел в 1653, 1676, 1679, 1711 и 1761 годах. Потом наступило затишье до зимы 1834-го, когда ночной пожар спалил 700 зданий — по большей части в деловой части города; бушующее пламя перекинулось даже на суда, стоявшие в гавани.

Но все городские пожары меркнут в сравнении с пожаром, случившимся в Чикаго ветреной октябрьской ночью 1871 года, после того, как в коровнике на Дековен-стрит корова некоей миссис Патрик О’Лири опрокинула керосиновую лампу. Пожар уничтожил 18 000 домов и оставил без крова 150 000 человек. Ущерб составил больше 200 миллионов долларов и привел к разорению пятидесяти одной страховой компании. В следующем году в Бостоне снова разразился пожар, уничтоживший 800 домов и оставивший после себя 60 акров тлеющего пепелища.

Там, где дома стояли вплотную один к другому, как в крупных европейских городах, было почти невозможно противостоять огню, но строители предложили эффективное средство безопасности. Балки второго этажа в английских таунхаусах традиционно укладывались параллельно фасаду и опирались на общую стену между двумя смежными частными домами. В результате получалась непрерывная линия сухих деревянных балок вдоль улицы, и это, конечно, повышало опасность распространения пожара от дома к дому. Поэтому начиная с эпохи Регентства (1811–1820) балки стали укладывать перпендикулярно улице, от переднего фасада к заднему, а стены между отдельными домами превращались в брандмауэры — глухие противопожарные стены. Однако поперечные балки, протянутые от фасада к фасаду, нуждались в промежуточных опорах, а значит, диктовали размеры комнат. От этого, в свою очередь, зависело, как будут использоваться получившиеся помещения.

Исключить риск пожара и прочие недостатки керосинового и масляного освещения обещало одно чрезвычайно любопытное природное явление — электричество. Правда, поначалу никак не удавалось найти ему какое-либо практическое применение. Экспериментируя с лягушачьими лапками и электрическими батареями, итальянец Луиджи Гальвани продемонстрировал, что электричество вызывает конвульсивное сокращение мышц. Его племянник Джованни Альдини сообразил, что на дядюшкином открытии можно заработать, и придумал театрализованное представление, в ходе которого использовал электрический ток для «оживления» трупов недавно казненных убийц и их голов, отрубленных гильотиной. Он заставлял их открывать глаза и беззвучно шевелить губами.

Здравый смысл подсказывал, что сила, способная расшевелить даже мертвецов, может быть полезна и живым. В малых дозах (во всяком случае, хочется верить, что они были малыми) электрошок стали применять в самых разных медицинских целях — от лечения запора до предотвращения эрекции у мальчиков (или хотя бы для того, чтобы они не получали от нее удовольствия). Чарльз Дарвин, доведенный до отчаяния загадочной болезнью, которой страдал всю жизнь и которая привела к хронической депрессии, регулярно обматывал тело цинковыми цепями, по которым проходил электрический ток, смачивал кожу уксусом и часами терпел бессмысленное покалывание разрядов, надеясь, что это принесет ему облегчение. Не принесло.

Президент Джеймс Гарфилд, умиравший от выстрела террориста, все же нашел в себе силы выразить некоторую тревогу, когда Александр Белл обмотал его электрическим проводом, пытаясь определить местонахождение пули.

В чем действительно нуждалось человечество, так это в способе практического применения электрического света. И в 1846 году некий Фредерик Хейл Холмс запатентовал дуговую лампу. Она светила за счет сильного электрического разряда, проскакивавшего между двумя угольными электродами, — этот трюк более сорока лет назад демонстрировал Гемфри Дэви, однако он не смог использовать его в коммерческих целях.

Дуговая лампа Холмса давала ослепительно яркий свет. Про самого Холмса почти ничего неизвестно — ни откуда он взялся, ни где учился, ни как постиг законы электричества. Мы знаем лишь, что он преподавал в Брюссельской военной академии, где вместе с профессором Флорисом Нолле разработал идею лампы, а потом вернулся в Англию и рассказал о своем изобретении великому Майклу Фарадею, который тут же разглядел в новом устройстве идеальный фонарь для маяков.

Первую дуговую лампу установили на маяке Саут-Форлэнд близ Дувра и включили 8 декабря 1858 года. Она проработала тринадцать лет. Были и другие лампы, установленные в других местах, однако из-за своей дороговизны и капризности они не получили широкого распространения. Для их бесперебойной работы требовались электромотор и паровая машина, которые вместе весили две тонны и нуждались в постоянном обслуживании.

Впрочем, надо признать, что дуговые лампы были поразительно яркими. Железнодорожный вокзал Сейнт-Инок в Глазго освещали шесть кромптоновских ламп (названных в честь их изобретателя Рукса Ивлина Кромптона); сила света каждой равнялась 6000 свечей! В Париже русский изобретатель Павел Яблочков разработал дуговые лампы особого типа, известные как «свечи Яблочкова»; они стали настоящей сенсацией и в 1870-х годах применялись для освещения многих парижских улиц и памятников. К сожалению, система Яблочкова дорого стоила и не очень хорошо работала: лампы соединялись последовательно, и если одна перегорала, гасли сразу все, как в рождественской гирлянде. А перегорали они часто. Всего через пять лет компания Яблочкова обанкротилась.

Дуговые лампы не годились для домашнего использования: они были слишком яркими. Для жилого дома требовалась практичная лампочка с нитью накаливания, которая светила бы ровно и долго. Этот принцип был давно известен. Еще в 1840 году, за семь лет до рождения Томаса Эдисона, сэр Уильям Гроув, адвокат, судья, а также блестящий ученый-любитель, особенно увлекавшийся электричеством, продемонстрировал лампу накаливания, горевшую несколько часов. Но никто не хотел вкладывать деньги в столь недолговечную лампочку, и Гроув забросил эту разработку.

Молодой фармацевт и одаренный изобретатель из Ньюкасла по имени Джозеф Суон присутствовал на одной из демонстраций лампочки Гроува и провел удачную серию собственных экспериментов, однако в то время не существовало технологии, позволяющей обеспечить внутри лампы нужную степень вакуума, поэтому любая нить накаливания слишком быстро перегорала, превращая лампочку в дорогое и мимолетное удовольствие.

Кроме того, Суона интересовали и другие области науки и технологий, в частности фотография, где он сделал немало важных открытий. Он изобрел бромосеребряную фотобумагу, благодаря которой появились первые качественные отпечатки, усовершенствовал коллодионный процесс и внес ряд улучшений в состав фотореактивов. К тому же его фармацевтический бизнес, включавший как производство, так и розничную продажу, процветал.

В 1867 году деловой партнер и зять Суона по имени Джон Моусон погиб в результате нелепого несчастного случая, когда, намереваясь избавиться от ненужного ему нитроглицерина, он попытался вылить его в болото за городом. Для Суона наступил сложный и весьма беспорядочный период жизни, и он на целых тридцать лет отвлекся от проблемы освещения.

Зато уже в начале 1870-х годов Герман Шпренгель, немецкий химик, работавший в Лондоне, изобрел прибор, сделавший возможным домашнее электрическое освещение, — вакуумный насос Шпренгеля. К сожалению, лишь один человек в мире считал Германа Шпренгеля достойным славы — сам Герман Шпренгель. Ртутный насос снижал давление воздуха в стеклянном сосуде в миллион раз, и это позволяло нити накаливания гореть в течение сотен часов. Осталось только найти для нее подходящий материал.

Самое тщательное (и лучше всего разрекламированное) исследование провел Томас Эдисон, главный изобретатель Америки. К 1877 году, когда он начал свои попытки создать коммерчески успешный осветительный прибор, его уже называли «Чародеем из Менло-парка[50]». Эдисон был не самым приятным человеком. Он не брезговал жульничеством и обманом, мог запросто украсть чужой патент или подкупить журналистов, чтобы они написали о нем хвалебную статью. По словам одного из современников, «у него вместо совести был вакуум». В то же время Эдисона отличали предприимчивость, трудолюбие и отличные организаторские способности.