Поднималась Москва, поднималось Московское княжество! От ордынского разорения бежали в Московию из других княжеств умельцы-ремесленники, купцы и воины, трудолюбивые пахари. Прочно оседали они на московской земле, наполняли богатством казну московского князя.

И за те богатства кто-то с лёгкой руки прозвал Ивана Даниловича Калитой, денежным мешком, да так и осталось навечно за ним это имя…

Крепло и ширилось Московское княжество.

Ещё отец Ивана Калиты - Данил Александрович - примыслил у рязанского князя людную Коломну с округой.

Переяславский князь Иван Дмитриевич завещал Москве богатое пахотными землями да бортными лесами, рыбными ловлями да соляными источниками Переяславское княжество.

При Иване Даниловиче выросли владения Москвы. Кто из князей добром отписал Калите свои города и сёла, какие он прикупал. А кому из князей и деньги давал, дабы по смерти его удел к Москве отошёл.

Обросло Московское княжество сёлами и слободами, разрослось…

Перевалил за половину август-зорничник. Оглянуться не успели - лету конец.

Во второй половине августа княгиня Елена заблажила ехать на богомолье в Даниловский монастырь.

Иван Данилович отправился с ней. Княгиня в открытом возке, князь и ближние верхоконно. На всех одежда лёгкая и простая.

На Калите рубаха с распахнутым воротом, порты из атласа заправлены в червлёные сапоги. Подпоясан золотым поясом.

Белый конь под ним покрыт тонкой попоной. Блестят золотой отделкой седло и стремена.

Князь сидит вполуоборот, весело, чуть с прищуром поглядывает на безоблачное небо, на ощетинившееся жнивьём, окаймлённое лесом поле.

Хороший нынче хлеб уродился!

Иногда тёплый ветер заберётся в курчавую бороду князя, пройдётся по широкой груди и стихнет. Проплыла серебряная паутина, зацепилась за росший у дороги кустарник.

Миновали сёла Кадашево и Хвостово. В поле смерды дожинали последнюю ниву. Встретился воз, груженный золотистыми снопами. Мужик свернул с дороги, остановился.

Иван Данилович спросил у него:

- Ещё не сжали?

- Спожинают последки, - поклонился мужик.

- Добро.

Подъехал воевода большого полка Фёдор Акинфич, сказал:

- Август-густарь мужику три заботы припас: жать, пахать да сеять.

Завиднелись монастырские стены. К монастырю прилепилось село. Избы новые, свежерубленые.

Иван Данилович усмехнулся:

- Богатеет братия.

- То вестимо, - ответил воевода. - Что монахи плуты, всяк знает.

Князя и княгиню встретил седовласый игумен с большим мясистым носом на одутловатом лице. Благословляя, пробасил:

- Князь Иван Данилович, матушка-княгиня, не забыли нашу тихую обитель, слава Богу. - Игумен пропустил вперёд Елену, засеменил вслед за широко шагавшим князем. - А завтра день-то у нас какой - спожинки. Смерды жать покончили.

- Благодарствую, отец, давно не бывал на спожинках. А смерды-то откуда пришельцы?

- С Рязани, от ордынцев ушли. На нашей монастырской земле приют сыскали.

В монастырской церкви полумрак, прохладно. Под образами тускло горят свечи. Княгиня Елена опустилась на колени, молитвенно сложила руки. Иван Данилович остановился позади. Игумен незаметно удалился.

Эта торжественная тишина, строгие глаза святых напомнили князю далёкое детство. Сюда, в этот монастырь, на богомолье не раз возила его матушка. Под этими образами в трудные для Московского княжества годы отец, Данил Александрович, не раз просил у Бога удачи.

Суровы лица святых. Нет в них доброты. Видно, оттого, что сильно суровая жизнь на Руси.

Ночью Калите не спалось. Он вышел из душной кельи, прошёл через монастырский сад к реке. Ночь лунная. Звёзды отражаются в воде, перекатываются на волнах. Темнеют в селе избы, а в оконцах поблескивают лучины.

Иван Данилович знал, что там сейчас варят пиво, пекут из новой муки пироги. А завтра зарежут барана и всем селом отметят конец жнивью, будут славить добрый урожай.

Пахло яблоками и свежим сеном. Посреди реки всплеснула рыба. Калита сел на камень-валун, ладонью подпёр подбородок, уставился в одну точку…

Наутро с песнями пришли на монастырский двор смерды. Мужики в белых льняных рубахах, бабы в расшитых сарафанах.

Впереди всех шагал мальчишка с большим снопом в руках. За ним девушка, на голове венок из колосьев.

Навстречу крестьянам вышли монахи. Толпа стихла. От монахов отделился игумен, подошёл к мальчишке, взял сноп. Девушка сняла с головы венок, положила на сноп. Монахи запели псалмы. Держа на вытянутых руках сноп и венок, игумен медленно двинулся в церковь. Следом за ним потянулись монахи и смерды. К князю неслышно подошёл воевода, шепнул:

- Гонец из Москвы. В Твери ордынцев побили.

Иван Данилович, стараясь не выдать волнения, тихо ответил:

- Иди. Готовь коней.

- А княгиня?

- Останется здесь.

Воевода ушёл. Елена заметила, как изменился в лице Иван, одними губами спросила:

- О чём с Фёдором шептались?

- Из Москвы гонец. О Твери весть привёз.

Княгиня побледнела.

- Уж не идёт ли на нас Александр?

- Ордынцев, сказывают, тверичи побили.

- Спаси Бог. Теперь жди ордынского разбоя.

- Ты, Елена, тут останься, чтоб сумятицы не было, а мы с Фёдором Акинфичем в Москву отправимся.

- Помогай тебе Бог, свет мой.

Князь незаметно покинул церковь.

А в Москве переполох. Прискакали из Твери четверо ордынских табунщиков. В тот день, когда тверичи восстали, пасли они коней за городом. Тем и спаслись.

В ожидании князя в гридню сошлись думные бояре и воеводы. Вошли два отрока, зажгли восковые свечи. Желтоватое пламя тускло заблестело на расставленных по углам кованых ларях, переливом заиграло на разноцветных слюдяных оконцах. В гридне стоял монотонный гул.

Молодой горячий боярин Плещеев, любимец князя, переговаривался с боярином Добрынским. Тысяцкий Воронцов-Вельяминов насупившись поглядывал иногда на сидевшего напротив своего старого недруга боярина Квашнина. Рядом с ним стоя препирались воевода переднего полка Александр Иванович и маленький ершистый боярин Хвост.

- Сих ворогов, что с Твери сбежали, и тех, кто у нас в Москве сидит, живыми не пускать! - брызгал слюной Хвост.

- Побить немудрено, да Орда сильна! - возражал ему воевода.

Выждав момент, боярин Квашнин вставил:

- Будет ордынский набег.

Архиерей, заменивший временно, до прибытия из Константинополя нового митрополита, умершего Петра, и княжеский духовник Ефрем шептались в углу.

Но вот вошёл воевода Фёдор Акинфич с дворским Борисом Волковым, а вслед за ними Иван Данилович, и все стихли. Окинув быстрым взглядом присутствующих, он сел в стоящее посреди гридни резное кресло, глухо заговорил:

- Будем мыслить, бояре и воеводы, как быть нам ныне.

- Как то случилось? - резко, фальцетом выкрикнул боярин Квашнин.

- Как случилось, нам разбирать недосуг, - оборвал боярина Калита, - давайте помыслим, как Орду от нас отвести, чтоб Москву не разорили.

- Я мыслю, с Тверью встать нам заодно, - промолвил Хвост. - Слать к Александру гонца, чтобы шёл он к Москве. Да кликать Ивана Ярославича рязанского на подмогу.

- Дать ордынцам бой, - поддержал Хвоста Воронцов-Вельяминов, - да токмо самим. Негоже Москве у Твери да Рязани подмоги просить.

Иван Данилович, барабаня пальцами по подлокотнику, слушал говоривших.

- Орда ещё сильна, - подал голос воевода Александр Иванович.

- А что ты скажешь, Фёдор Акинфич?

Воевода большого полка откашлялся:

- Воин я, и голова моя седа. Никто из вас не скажет, что в бою меня ищет враг. Я его искал всегда. Но сейчас скажу я то же, что и воевода Александр Иванович. Сильна ещё Орда. Не потянем мы противу её, даже коли и Тверь да Рязань помогут… Другое надо мыслить.

- А что скажешь ты? - обратился князь к боярину Плещееву.

- Я - как и ты, князь Иван Данилович. Велишь на сечу - и поведу своих людей. Может, и не осилим ордынцев, но и не дрогнем. Сами костьми ляжем, но и нехристей немало порубим. Мёртвые сраму не имут.