Уронив голову на грудь, Александр медленно едет узкой улицей. Голубой плащ сполз с одного плеча, ворот рубахи распахнут. Князь не замечает холода.

Его щеки ввалились, лицо избороздили морщины, а глубоко сидящие глаза устало полуприкрыли веки.

Вчера поздно вечером прискакал ханский сотник Ахмыл, передал Александру волю Узбека. А сегодня с утра ездил он, Александр, и к Кутлуг-Темиру, и к любимой ханской жене, но везде слышал одно и то же: «Как великий хан решил, так тому и быть».

«Вот и прошла жизнь… - не покидала Александра горькая мысль. - Где правдой жил и где оступался - поди теперь разберись? И умру на чужбине… А Калита снова извернулся, к отъезду готовится… Рад будет моей смерти. Да и как не радоваться, коли ныне Москва прочно над Тверью стала… Семье моей придётся псковичам челом бить, приюта искать… Выпустит ли хан Фёдора? - Мысль о том, что и сына может постигнуть его участь, обожгла Александра, - Эх, Фёдор, Фёдор, и зачем я взял тебя с собой?»

Встречные уступали князю дорогу. Прошёл мастеровой-невольник, отвесил низкий поклон, но Александр не видел.

Нет, смерти он не страшился, к ней он был готов, но трудно смириться с мыслью: то, чем жил все эти годы, о чём думал день и ночь, не свершилось.

Так рассуждал сам с собой Александр, подъезжая к караван-сараю. Очнулся он от дум, когда чья-то рука ухватила коня за уздцы. Александр поднял глаза и увидел Колыванова.

- Князь Александр Михалыч, нельзя тебе ехать туда, там палачи уже ждут тебя. Беги, князь!

Александр горько усмехнулся, покачал головой.

- Нет, друже, устал я бегать. Да и нельзя мне, Фёдора вместо меня схватят. - И тут же спросил: - Он там?

- Да.

- Не случилось бы с ним то же, что и со мной. Убереги его, Митрий, да отсюда, коли вас живых выпустят, во Псков езжайте. Бо в Твери теперь Калита хозяином будет… Да ещё об одном прошу тебя, Митрий, был ты мне другом с малолетства, вместе с тобой и горе и радость делили, так и ныне не оставь семью мою в беде.

- Обещаю, князь, - глухо промолвил Колыванов.

- А теперь отпусти коня, - приказал Александр.

У ворот караван-сарая стояла толпа. Издали в окружении дружинников Александр заметил коренастую фигуру сына. В стороне сотник Ахмыл с ордынскими воинами.

Увидев отца, Фёдор заторопился навстречу. Александр соскочил с коня, прижал к себе сына.

- Отец, разве не повстречал тя боярин?

- Повстречал, сыне, да нельзя мне бежать…

Тёмные глаза Фёдора заблестели от слез. Он зашептал:

- Отец, я к Калите пойду, поклонюсь.

Александр испуганно отшатнулся, с упрёком сказал:

- Что ты молвишь, сын, по мне лучше смерть, чем признать Ивана старше меня. Не бывать тому…

Александр положил руку Фёдору на плечо.

- Прости меня, сын, много я тебе доставил хлопот и без стола тя оставил… Жизнь же мою пусть люди судят… Одно знаю, хотел я, чтобы было Тверское княжество крепким уделом и не попало под руку Москвы.

И они снова обнялись. Склонив голову отцу на грудь, молодой князь беззвучно плакал. Александр крепился.

Подошли ханские воины, молча разняли их. Александр ободряюще кивнул Фёдору. Он не видел, что стоявший позади сотник уже вытащил саблю. Взмах, и князь с рассечённой головой упал на пыльную дорогу…

…Ноябрьским морозным утром подъезжал Иван Данилович к Москве. Далеко по снежной дороге растянулась дружина. По трое в ряд едут воины. Ярко блестят на солнце щиты и шеломы, глядит в небо лес копий. Смотрит Калита на дружины, и сердце наполняется гордостью. Большая сила у великого князя московского. Тут с ним только небольшая часть воинов, а сколько их всего: большой полк, полки правой и левой руки, засадный!

«Окрепло Московское княжество, - думает Иван Данилович, - да только с Ордой ещё не сладить. Повременить надобно. И как прежде, богатства приумножать да удельных князей в руках держать. Каких лаской да силой, а каких и хитростью. Как с Александром, главным (усобником, удалось совладать. - Вспомнив, как тверской князь пытался оговорить его перед Узбеком, Калита злорадно усмехнулся. - Великого княжения алкал, да и жизни решился. Ино таких собак везде казнят. А я вот на этой неделе пошлю воеводу Фёдора Акинфича в Тверь, пусть снимает большой колокол с церкви Спасителя, чтоб и наперёд тверские князья заказали не мнить себя выше Москвы… А придёт время, Москва и Орде место укажет!»

Калита пустил гнедого коня вскачь, вынесся на заснеженный бугор, да так и замер.

Перед ним лежала Москва в нарядном белом убранстве, сияя позолотой, сверкая слюдяными окнами боярских теремов. А над Москвой, на холме, Кремль весь в снеговых шапках.

Иван Данилович вдохнул морозный воздух, и лицо его озарилось счастливой улыбкой.

Минуло сорок лет…

На исходе лето. Поблек лист на дереве. На заре выпадают тяжёлые росы. По низинам розовым дымком стелется туман. Он колышется в падях, висит над речками и озёрами до самого полудня.

В один из последних дней августа к Москве подъезжал сторожевой дозор. От дальнего южного рубежа, не зная отдыха, гнали коней дозорные. Важную весть везли. Притомились и кони и люди. Впереди дозора скачет сотник. Он средних лет, приземистый, крепкий. Русые волосы выбились из-под шелома. Время от времени сотник подстёгивает коня, хрипло кричит через плечо товарищам:

- Поспешай!

Москва встретила дозорных шумно. Улицы и Лубянка, Охотный ряд и Красная площадь забиты воинами. Горят костры, чинятся доспехи, людской говор и конское ржание переплелись с кузнечным перезвоном.

Пробивая с трудом дорогу, сотник подъехал к Кремлю. Лет десять назад, после большого московского пожара, когда сгорели дубовые кремлёвские стены, построенные ещё при Иване Калите, великий князь Дмитрий Иванович повелел строить Кремль из камня. И сложили русские умельцы его красивым и крепким. В то время, когда сотник въезжал в Кремль, великий князь Дмитрий широко шагал взад-вперёд по гридне. Князь ещё молод. Высокий, широкоплечий, на деда Ивана Даниловича Калиту похож. И кудри такие же тёмные, и борода короткая, окладистая, чуть вьётся. Дмитрий, не переставая ходить, о чём-то сосредоточенно думает. У открытого окна, спиной к князю, стоит воевода Боброк. Ветер треплет его седые волосы. Не то сам себе, не то князю воевода говорит:

- Много воинства пришло, много съестного надобно…

Потирая высокий лоб, Дмитрий ответил:

- Денег хватит. Со времени деда Калиты со многими поты и терпением на то суму копим. И ныне настала пора посчитаться за все обиды, кои ещё от времён Батыя терпим.

В гридню, чуть прихрамывая, вошёл сотник. Воспалённые от долгой бессонницы глаза остановились на князе. Боброк повернулся на стук двери. Дмитрий, подойдя к сотнику, спросил, нахмурившись:

- Сказывай, Данило, что в дозоре разведал?

- Орда в большой силе идёт, Дмитрий Иванович, тьма тьмой, - хрипло заговорил сотник. - Поспешать надобно, княже. Надобно закрыть Мамаю дорогу на Русь…

- Спешит ли Мамай? - вмешался Боброк.

Сотник повернулся к нему.

- Орда идёт не торопко, со стадами и юртами.

- Зорки ли наши дозоры?

- Дозоры наши с орды глаз не спускают. Ныне сторожу крепку несёт Василий Тупик со своими молодцами.

- Так, так, - одобрительно промолвил Боброк.

- Добро, Данило, - кивнул Дмитрий. - А теперь иди, отдохни, ино завтра поутру выступаем. Не дадим Мамаю разорить нашу землю.

Сотник вышел. Боброк сказал довольно:

- Добрый воин сотник.

- Да, - поддакнул Дмитрий, - что добрый, то добрый воин Данило, сын Данилов. Таким воином, сказывали, и отец его был. С дедом моим, Калитой, в Орду ездил да там и смерть принял…

Всю ночь не смолкала Москва, готовилась к встрече злого недруга. А на заре потянулись на юг полки. Солнце встало над зубчатой стеной леса, позолотило верхушки колоколен. Обгоняя дружины, проскакали великий князь Дмитрий Иванович и воевода Боброк. У головной колонны съехали обочь, остановились. Мимо конные и пешие проходили полки: москвичи и муромцы, суздальцы и ростовцы, ярославцы и белоозерцы, со всей Руси воины.