Блондинка наклонилась подобрать деньги, свободной рукой погладила своего обожателя по лицу, а другой тщательно сложила бумажку и, вставив её между его губ, осторожно потянула обратно. Поклонник пристально уставился на неё, его лоб покрывали бисеринки пота, как будто его вдруг сразил внезапный приступ малярии.

Соня ощутила небольшую тревогу и хотела окликнуть Эстеса, но обнаружила его стоящим в шаге от помоста и широко раскрытыми глазами рассматривающего извивающуюся на сцене танцовщицу так, как голодный смотрит на антрекот на косточке. Она поразилась искре ревности, вспыхнувшей в ней из-за его внимания к танцовщице, и быстро задушила это чувство в своем разуме. Танцовщица рассмеялась и откинула голову назад, забавляясь. Когда она повернулась лицом к Эстесу, он наконец-то смог её рассмотреть…

Соня вздохнула и помассировала виски, когда Эстес развернулся на пятках и с белым, как мел, лицом выскочил из клуба. Она предполагала, что это может случиться, правда, не так скоро. Бросив презрительный взгляд на танцовщицу, она последовала за своим компаньоном наружу.

Эстес был похож на свою мать.

Джек чувствовал, что у него кружится голова, и мир ускользает из-под ног, поэтому он прислонился к прокатной машине и блеванул на асфальт. Он заметно вздрогнул, когда Соня взяла его за локоть. Несмотря на то, что он знал о её нечеловеческой скорости, он проклял себя за то, что позволил себе так открыться.

– Ты в порядке?

Он кивнул, дрожащей рукой вытирая с губ желчь.

– Эта танцовщица. Та, на сцене. Она…

– Твоя мать, – резко, но не без сострадания закончила Соня. – Я думала, что она может здесь оказаться.

Эстес засмеялся, но смех прозвучал болезненно и резко.

– Не знаю, почему я так удивился. В последний раз, когда я видел её, она была с Нуаром. Но я не мог и подумать, что она может… может… – он пытался что-то произнести, но из его горла не выходило ни звука.

– Может быть одной из них? – закончила Соня, сказав те слова, которые он не мог произнести.

Он благодарно кивнул и отвернулся.

Соня оперлась на крышу машины, сложив руки на груди.

– Послушай, парень, я говорила тебе, что если мы зайдем в этот клуб, дороги назад не будет, но это не совсем правда. Гарантировано, что ты не сможешь забыть то, что видел сегодня. Но закончить всё это можешь предоставить мне. Не будет никакого бесчестья в том, что я принесу тебе голову ублюдка на блюдечке, если захочешь.

Эстес покачал головой, жар стыда разлился по его шее и плечам как горячее масло.

– Нет! – он ударил кулаком по крыше машины так сильно, что на ней осталась вмятина. – Я зашел так далеко не для того, чтобы испугаться! Она не моя мать – моя мать умерла 25 лет назад!

Соня посмотрела на него долгим взглядом, прежде чем сказать:

– Одно дело сказать что-то, другое дело – принять это. Я позволю тебе убить Нуара. Ты заслужил свою месть. Но я тебя умоляю, позволь мне убить её.

– Она – моя обязанность, Соня.

– Нет. Поверь мне, ты не хочешь этого делать.

Её голос был ужасно грустным, но глаза по-прежнему оставались нечитаемыми.

– Убивать кого-то, кого ты любишь, это все равно, что вонзать ногти в собственное сердце: недостаточно глубоко, чтобы умереть, но достаточно для того, чтобы уничтожить собственную жизнь. Взгляни, Джек, я – не человек, – она сказала это мягко, как будто напоминая ему о незначительном, но неприятном факте. – Я не живу в полном смысле этого слова. Я просто существую. И это существование очень отличается от жизни. Спроси любую уличную шваль. Какие бы преступления ты ни совершил ради своей вендетты, я не позволю тебе добавить к этому убийство матери, даже если это существо больше ею не является.

Эстес помотал головой, словно пытаясь вытрясти её слова из ушей. Горе поднималось сквозь его гнев, заменяя его уязвимость. Он не должен был позволять этому произойти. Он взглянул Соне прямо в глаза, но всё, что он увидел – кривое отражение своего собственного злого лица в её очках.

– Если ты можешь это сделать, могу и я.

– Этого я и боюсь.

Глава 9

Нуар питал отвращение к XXI веку.

Правда, это было только началом, но эпоха уже демонстрировала признаки скучнейшего сосуществования с людьми, непрерывно лопочущими о компьютерах здесь и о новых технологиях там. Это напомнило ему о болтовне про энергию пара и пневматику во время промышленной революции.

Люди были так безумно горды своими маленькими открытиями, но, по сути, оставались слепыми к своим тёмным сторонам. Мало что изменилось с тех пор, как первая хрюкающая человекоподобная обезьяна подожгла саванну, пока волокла горящую ветку домой в свой клан. Это было то, что нужно для Нуара и ему подобных, чтобы реализовать все возможности века компьютеров и спланировать способ получения выгоды от разрушения и отчаяния. До сих пор его не вдохновляла перспектива выслеживания своих жертв по киберпространству. Это было так… бескровно. Где изюминка? Азарт?

Так много изменилось с тех пор, как он впервые освободился, прорвав саван: возрождались и разрушались королевства; религии умирали, только чтобы возродиться в других шкурах; новые миры были открыты, захвачены и снова захвачены. Так зачем он должен беспокоиться о том, чтобы овладеть нюансами современных технологий, языков, этикета и одежды, если всё это в любом случае изменится спустя несколько лет?

В самом деле, к чему хлопоты? Он знал ответ на этот вопрос слишком хорошо. Для такого, как он, слишком легко стать анахронистом. Вампиры должны быть современными, чтобы избежать опасности обнаружения. По этой причине он предпочитал дреды и чёрный шёлковый костюм тюрбану. Было время, когда Нобли гордились тем, что следовали течению времени, но сейчас большинство из них казались довольными, напоминая ходячий музей древностей. В прошлом году в Лондоне он встретил графа Тенебрэ, одетого так, словно тот планировал провести ночь развлечений в компании Уайльда и Уистлера^[37]. В давние времена столь крикливый анахронизм в одежде послужил бы твоим собственным смертным приговором, не более того.

Возможно, в свою очередь, он также был повинен в грехе анахронизма. Невозможно отрицать, что для ему подобных вещи изменились к лучшему. Дни существования в страхе перед охотниками на вампиров и ведьм теперь в прошлом, но старые традиции по-прежнему не меняются. Он видел королей с отрубленным головами, горящих на кострах мучеников, задушенных в своих купальнях Пап; а также сожжённые города с небесами, настолько прокопчёнными, что нельзя было отличить день от ночи. Некоторые из наиболее опасных людей, известных истории, некогда были среди его доверенных лиц и врагов, и всё же он терпел: вечно лишь то, что неизменно.

Он родился на Святой Земле, в городе Тир, что позже стал известен как королевство Иерусалим.

Его отец был бароном из второго поколения крестоносцев, мать – бывшей рабыней, которая изредка оказывала своему хозяину-христианину услуги знахарки и колдуньи.

Отец его отца был третьим сыном мелкого сельского барона, жившего на севере Франции; который понял, что лучше быть солдатом и с именем своего лорда на устах рисковать погибнуть от рук язычников, нежели торчать в холодном замке и чавкать репой в пустой надежде, что его старшие братья и их отпрыски всё-таки помрут от чумы. Поэтому он взял крест и последовал за Гуго Вермандуа^[38] через Альпы.

Его дед сражался с выдающейся отвагой и прелестно малой долей милосердия. После резни в Иерусалиме он выглядел так, словно искупался в крови. Мужчины, женщины, дети – для него не было никакой разницы; его безжалостное хладнокровие во время битвы стало легендарным среди крестоносцев. В награду за службу король Болдуин пожаловал деду Нуара баронский титул и презентовал красный щит с изображённым на нём серебряным двуручным мечом, пронзающим в нижней части белое человеческое сердце. Также он был наречён Кёр де Неж: «Снежное сердце».