68

ны чувством вины; остается лишь внешняя оболочка мужественности.

В

Опыт подтверждает грустную истину, что в любой сЩ

стеме, основанной на подавлении, запретах и эксплуата

ции, подавляемые, исключенные и эксплуатируемые бес

сознательно принимают тот плохой образ, который навя

зывается им господствующей группой. «-/

Однажды у меня был пациент - высокий, умный владелец ранчо, влиятельная фигура в сельском хозяйстве американского Запада. Никто, кроме его жены, не знал, что он по происхождению еврей, выросший в еврейском районе большого города. Внешне он шел в гору и преуспевал, но жизнь его была омрачена многочисленными навязчивыми идеями, фобиями, которые, как выяснилось в процессе анализа, воспроизводили обстановку его детства, и это накладывало отпечаток на его поведение на просторах Запада. Друзья и враги, люди, стоящие выше и ниже его на социальной лестнице, - все, сами того не зная, выступали в роли немецких мальчишек и компаний ирландцев, обижавших маленького еврейского мальчика, когда он выходил с изолированной добропорядочной еврейской улицы и направлялся через район многоквартирных домов, где воевали шайки, в хрупкий рай демократической школы. Анализ этого случая явился печальным комментарием к тому факту, что описанный Штрайлером образ плохого еврея не хуже, чем образ, живущий в представлении многих евреев, которые - с парадоксальным результатом - все еще пытаются иногда искупить свое прошлое, хотя оно уже не имеет особого значения в силу того, чем этот человек является сейчас.

Этот пациент был искренне убежден, что единственное спасение для еврея - пластическая операция. При такой болезненной "эго-идентичности" части тела, которые в первую очередь характеризуют данную нацию (в данном случае - нос, у танцовщицы - спина), играют такую же роль, как поврежденная конечность у калеки или гениталии у невротиков. Данная часть тела имеет другой тонус; она кажется больше и тяжелее или меньше, бесплотней, но в любом случае она ощущается как бы от-

69

дельно от тела и в то же время привлекающей внимание окружающих. Людям с нарушенной "эго-идентичностью", калекам снятся сны, в которых они безуспешно пытаются спрятать привлекающую внимание часть тела или случайно ее утрачивают.

[Итак, пространство-время "эго" индивида сохраняет социальную топологию обстановки его детства, так же как и основные его представления о собственном теле. Изучение и того и другого необходимо для того, чтобы хоотне-сти детство пациента с существованием его семьи в про-тотипических регионах востока, юга, на западных или северных окраинах, постепенно включенных в американскую разновидность англосаксонского культурного единства, с миграцией его семьи из, через или в те регионы, которые в разные периоды могли представлять оседлый или подвижный вариант формирующегося американского характера; с переходом семьи в другую религию или с ее религиозным расслоением и соответствующими социальными последствиями; с неудачными попытками достичь определенного социального положения, с потерей такого положения или с отказом от него и, самое важное, с тем человеком или частью семьи, с которыми, где бы они ни были и чем бы ни занимались, сильнее всего связывалось в последнее время ощущение культурного единства^

Покойный дед одного пациента, страдающего навязчивыми идеями, построил особняк в центре большого города на востоке Америки. По завещанию особняк следовало сохранить как семейную крепость, хотя вокруг вырастали небоскребы и многоквартирные дома. Этот особняк стал неким зловещим символом консерватизма. Он как бы говорил миру, что семье X нет нужды ни переезжать, ни продавать собственность, ни расширять ее, ни стремиться куда-то выше. Современные коммуникации воспринимались лишь как уютно изолированные дороги, соединяющие особняк с его продолжениями: клубом, загородным домом, частной школой, Гарвардом и т.п. Портрет деда до сих пор висит над камином, маленькая лампочка освещает розовые щеки на его энергичном и довольном лице. Его "индивидуалистская" манера вести дела и почти первобытная власть над судьбой детей известны, но не подвергаются сомнению; скорее они уравновешиваются чуткими проявлениями уважения, скрупулезности и бережливости.

70

Внуки таких людей знают, что для того, чтобы обрести себя как личность, им надо вырваться из особняка и вступить в кипящую вокруг безумную борьбу. Некоторым это удается; для других этот особняк становится интериори-зованной моделью, основным пространством "эго", определяющим защитные механизмы гордой и болезненной замкнутости и ее проявления: одержимость навязчивыми идеями и сексуальную бесчувственность. Их лечение обычно занимает очень много времени, отчасти потому, что стены кабинета врача становятся новым особняком, а задумчивое молчание врача и его теоретический подход к проблеме становятся новым вариантом ритуальной изоляции. Вежливо-"позитивному" перенесению пациента приходит конец, когда немногословность врача начинает напоминать ему скорее сдержанного отца, нежели безжалостного деда. Образ отца, а вместе с ним и перенесение распадаются. Образ мягкого, слабого отца отделен в сознании пациента от образа Эдипа, который слит с образом могущественного деда. Как только врач начинает анализировать этот двойной образ, возникают фантазии, выявляющие огромное значение деда для истинной "эго-иден-тичности" пациента. Им свойственно властолюбие, яростное чувство превосходства, отчего этим явно заторможенным людям, если им заранее не гарантированы существенные преимущества, трудно участвовать в экономической конкуренции. Этих людей, принадлежащих к высшим слоям общества, сближает с людьми из низших слоев то, что и те и другие в американском обществе - действительно обделенные. И те и другие не могут участвовать в свободной конкуренции, если только не находят в себе сил начать все сначала. Если этого не происходит, они иногда сопротивляются излечению, потому что оно предполагает изменения в "эго-идентичности", новый синтез "эго" в соответствии с изменившейся экономической реальностью.

Единственный способ преодолеть эту глубокую инертность - акцентировать их внимание на воспоминаниях, доказывающих, что на самом деле дед был для ребенка простым, душевным человеком, а его роль в обществе была обусловлена не какой-то первобытной властью, а тем, что исторические обстоятельства благоприятствовали ее проявлению.

71

Теперь представьте себе мальчика, чьи родители переехали на Запад, "где редко услышишь неодобрительное слово". Дед, сильный и энергичный человек, брался за решение новых и сложных инженерных задач в самых разных районах страны. Дав делу толчок, он предоставлял другим завершать его и ехал в другое место. Жена видела его крайне редко, по случаю зачатия очередного ребенка. Как это часто бывает в семейной жизни, сыновья были на него не похожи - они вели респектабельное оседлое существование в провинции. Разницу в их стиле жизни можно определить так: девиз "убираемся отсюда к черту" сменился лозунгом "останемся здесь, и пусть никто к нам не суется". Довольно характерно, что только его единственная дочь (мать нашего пациента) идентифицировала себя с ним. Однако именно поэтому она не выбрала себе в мужья человека, похожего на сильного отца. Она вышла замуж за слабого человека и вела размеренную жизнь. Сына она хотела воспитать богобоязненным и трудолюбивым. А вырос он безответственным, изворотливым, временами впадал в депрессию, иногда совершая уже неподобающие его возрасту мальчишеские проступки. Временами это был милый, приятный житель Запада, который не прочь выпить в компании.