Это, по- видимому, довольно личностный способ завершения некоторых теоретических замечаний. Однако я стараюсь не делать эти вопросы "относительными", но скорее внести в них необходимую социальную и историческую относительность. Меньше всего я хочу пренебречь подлинной идеологической силой и источником вдохновения, которые исходят из теоретических и технических догматов психо-анализа Фрейда. Как раз потому, что некоторые из психоаналитических "ревизионистов", по-моему мнению, воспользовались ненужными шансами (нудно обсуждая как научные те различия, которые были идеологическими), я не был способен много думать над вопросом о том, насколько мои методологические и терминологические предложения могут или не могут соответствовать их предложениям. Для меня наиболее важным было продвигать мое учение в психоаналитические институты маленькими шагами, не отказываясь от наших уникальных идеологических основ. Часто самое лучшее место для работы -уединенные места - "катакомбы", и многие из нас испытывают ностальгию по дням, когда мы сидели и учились в социальной и академической изоляции. Такая изоляция была некогда почти духовным условием для истинно творческой идеи, психотерапевтической идеи, которая приглашала пациента вступить в чрезвычайно требовательный психотерапевтический процесс, посредством которого и он, и психоаналитик наблюдали бы феномены и законы интернализованного мира, укрепляя одновременно таким образом и внутреннюю свободу, и внешний реализм. Мне нравится думать, что мы еще делаем для этого все, что в наших силах. А в наших силах следующее: когда пациент оказывается именно та-

239

кого типа, то есть способным в результате объединить в себе внутреннюю свободу и внешний реализм, мы, психотерапевты, получаем удовлетворение от осознания возможностей нашего метода. Говоря о человеке такого типа, я на самом деле имею в виду человека, обладающего идентичностью, так как психоанализ заранее предполагает не только общность наблюдения у психотерапевта и пациента, но также силу и руководство психотерапевтической идеологии, которая делает такую общность плодотворной для обоих. Это порождало в поколениях исследователей невообразимую интеллектуальную энергию, но это также предполагает, что процесс поддерживается и что аналитик и пациент (а также обучающийся анализу и тот, кто хотел бы обучаться) не становятся зависимыми от общего догматического заговора, рассматривающего только ту реальность, которая оказывается соответствующей прошлому идеологическому состоянию теории и особой локальной или региональной тенденции в политической организации самого психоанализа.

Существует еще одна работа, производимая в сфере, которая может дальше развиваться только посредством становления сознания своей собственной истории. Каждый психологический термин, касающийся центральной человеческой проблемы, первоначально усвоен с идеологическими коннотациями, которые простираются от того, что Фрейд назвал "возрастными идеологиями "супер-эго" до влияния современных идеологий. И то и другое, конечно, быстро вытеснялось в тех случаях, когда термин становился привычным и ритуализированным, особенно в различных языках. Возьмем само по себе "супер-эго": немецкое "Ueber" может иметь значение ("Ueber alien Wipflen…"), совершенно отличное от английского "Super" ("Superjet" - сверхзвуковой реактивный самолет). Относительно небольшая группа исследователей может, конечно, договориться о том, что означает термин, особенно когда описывает его, противопоставляя другим предметам, таким, как "ид" и "эго". Но когда область расширяется, отдельные исследователи и группы исследователей приписывают новые значения каждому термину в соответствии со своим собственным прошлым и настоящим. Как я неоднократно показывал, наиболее фундаментальное из наших терминов, "Trieb", и его прилага-

240

тельное "Triebhaft" имели в своем первоначальном употреблении натурфилософское качество облагораживания, а также естественную силу ("die suessen Triebe" - "сладкие побуждения"), по словам немецкого поэта, а по мнению стойких физиологов - "силу достоинства"; по этой причине, в добавление к причинам экономии, Фрейд был вынужден чрезвычайно сдерживаться, чтобы не приписывать новые "базисные" элементы к Олимпу Triebe. Другие (американские) психологи могли представлять себе длинные списки побуждений с маленькой буквы "d", цель которых состояла в подтверждении, а не в мифологическом убеждении.

Аналогично "die Realitaet", посредством того факта, что оно могло быть использовано с артиклем, было почти персонализированной силой, сравнимой с Ananke, или Роком, и предусматривало намного больше, чем разумное приспособление к фактически существующей реальности. "Реальность" сама по себе - один из терминов, искажающихся при использовании, так как он может означать образ мира, обоснованный как реальный всеми, кто, сообща и жертвуя своими интересами, пользуется разумом, чтобы установить то, с чем можно единодушно согласиться, и жить в соответствии с этим. Тогда как во многом реальность означает сумму всего, что можно сделать безнаказанно, без ощущения крайней греховности или вступления в конфликт (которого можно избежать) с правилами и инструкциями, поскольку они пишутся для того, чтобы проводиться в жизнь. Вероятно, наиболее уязвимыми к изменению смыслов является термин, производный от "эго"; для некоторых это полностью не утративший одиозности "эготизм", для других - "эгоцентричность" (в то время как для многих он остается качеством закрытой системы в процессе внутренней трансформации). Наконец, это термин "механизм".

Когда Анна Фрейд говорит: "На протяжении всего детства действует процесс созревания, который в обслуживании возрастающего знания и адаптации к реальности стремится к совершенствованию ("эго") функций, к превращению их во все более и более объективные и независимые от эмоций, до тех пор пока они не станут такими же точными и надежными, как механические аппараты"12 - она описывает тенденцию, которая более чем в

241

16-798

одном смысле у "эго" является общей с нервной системой и мозгом (поэтому человек может создавать машины), но она, конечно, не имеет в виду защиту механической адаптации как цель человеческой жизни. Фактически ее "механизмы защиты", хотя и являются весьма необходимой частью психической жизни, заставляют личность находиться под влиянием их бедности и стереотипности. И все же там, где человек чрезмерно идентифицируется со своими механизмами, он может захотеть стать (и заставить стать других) более управляемым посредством нахождения однородных методов механического приспособления. Резюмируя, я не отрицаю, что можно согласиться с тем, что термин означает логически. Не надо спрашивать, не защищаю ли я (Боже избави!) такое положение, при котором социальные науки должны избегать наводящих на богатые размышления терминов. Но я указываю, что сознательное изменение смыслов большинства важнейших терминов - одно из требований "самоаналитической" психосоциальной ориентации.

Затем, говоря о научном доказательстве и научном прогрессе в области, которая непосредственно имеет дело с ближайшими потребностями людей, необходимо учитывать не только методологические, практические и этические факторы, но также необходимость профессиональной идеологии. По этой причине психоаналитическое обучение будет вынуждено касаться ряда образований профессиональной идентичности, тогда как теоретическое обучение должно освещать также идеологическую основу главных различий в том, что переживается как наиболее практическое, наиболее истинное и наиболее верное на различных стадиях развивающейся области. Если бы здесь, кажется, потребовалось другое универсальное сопротивление, а именно сопротивление идентичности, по аналогии с сопротивлениями "ид" и "супер-эго", я повторил бы в заключение, что все, относящееся к идентичности, более близко к историческому времени, чем другие соперники "эго". Этому типу сопротивления, затем, может противодействовать не только дополнительное напряжение при психоанализе индивида, но, сверх всего, объединенное усилие заново применить прикладной психоанализ к самому психоанализу.