- Звеньям приказано подтянуться.

Ведущая группа бомбардировщиков устремилась к большому скоплению немецких войск. Шоссе, обочины, лесные поляны были забиты живой силой и техникой противника. Подойдя к цели на сравнительно небольшой высоте, наша эскадрилья сбросила на шоссе стокилограммовые осколочные бомбы. Соблюдая строгий порядок, отбомбились по врагу и самолеты, шедшие в замыкающей группе. Было хорошо видно, как горели вражеские танки, орудия, автомашины, горел лес. [52]

Едва мы развернулись и взяли курс на свой аэродром, Как на нас набросилось несколько звеньев вражеских истребителей, подоспевших из района Минска. Завязался воздушный бой. Фашистские летчики лезли напропалую, видимо, желая отомстить за наши дерзкие действия против их войск. Поначалу они атаковали бомбардировщиков сверху, но при этом почти всегда напарывались на дружный огонь наших стрелков-радистов. В первой и второй атаке сержанты Анкудимов, Теняев, Размашкин сбили по одному истребителю. Срезал стервятника и член нашего экипажа младший сержант Суббота.

Но враг не отступал. Неожиданно фашистские истребители изменили тактику, а мы, к сожалению, не сразу заметили это. Продолжая вести атаку сверху, частью сил они стали атаковывать бомбардировщиков с менее прикрытого направления - снизу. По фюзеляжу нашего самолета забарабанили осколки снарядов. Машина резко накренилась и стала терять высоту. Стрелок-радист Николай Суббота был ранен в обе ноги. В кабине летчика в нескольких местах разбило фонарь, сорвало с креплений приборную доску. Нас с командиром пули не задели - помогла бронеспинка. Но мельчайшие осколки плексигласа попали Стогниеву в глаза, раскровили их.

- Я ничего не вижу! - крикнул летчик. - Бери управление на себя.

К счастью, наш самолет Ил-4 имел двойное управление. Перед заходом на цель я всегда вставлял вторую ручку управления в гнездо: так, на всякий случай. Сейчас это нас выручило. Ухватившись за нее и нажимая на педали, я стал выравнивать сильно накренившуюся машину.

- Поврежден левый мотор, самолет крутит, - доложил я Стогниеву.

- Постарайся выровнять, удержать высоту, полетим на одном движке.

- Суббота! - нажимая на сигнальную кнопку, громко крикнул я.

- Я, товарищ штурман! - со стоном отозвался стрелок-радист.

- Сейчас «мессер» будет делать повторный заход, подойдет на короткую дистанцию, чтобы наверняка разделаться с нами. Смог бы ты подняться в башню и встретить его хорошей очередью? [53]

- Постараюсь.

Мучительно долго тянутся Эти полторы-две минуты, пока вражеский истребитель заходит на повторную атаку! И вдруг - спасительный сигнал младшего сержанта Субботы:

- Влево пять!

- Есть, влево пять! - разворачивая самолет, отвечаю я стрелку-радисту.

Бомбардировщик вздрогнул, когда стрелок-радист нажал на гашетку. Меткие трассы пуль полетели в сторону врага.

- Горит, горит! - неистово закричал Суббота. И, видимо, от нестерпимой боли в ногах тут же застонал.

«Мессершмитт», объятый пламенем, резко клюнул носом и, войдя в отвесное пике, врезался в землю.

Как- то сразу в самолете наступила тишина. Но она продолжалась недолго. Я заволновался, потому что отказал левый мотор, а правый стал давать сильные перебои.

«В такой обстановке членам экипажа лучше всего выброситься с парашютом… - мелькнуло в голове. И тут же другое: - Совсем не та обстановка - раненые товарищи не смогут покинуть самолет».

- Тяга резко падает. Что будем делать? - стараясь не показать своего волнения, спросил я у Стогниева.

- Какая высота по прибору?

- 300 метров.

- Сколько лететь до ближайшего аэродрома?

- Около часа.

- Надо садиться в поле, - посоветовал Стогниев. - Подбери ровней площадку. Правым глазом я стал видеть лучше, возможно, помогу.

Впереди виднелось продолговатое озеро и за ним - ровное зеленое поле. «Хороший ориентир», - подумал я и тут же доложил:

- Перед нами ровная площадка.

- Садись на фюзеляж. Каждые десять - двадцать секунд докладывай о высоте, - попросил Стогниев.

Самолет шел вниз по пологой глиссаде, как бы ощупывая землю. Регулярно я докладывал о высоте: 150… 100… 50… 25…

- Выбирай угол, убирай газ! - крикнул Стогниев.

Замелькала перед глазами высокая рожь, а потом камни, камни. Самолет загрохотал, с шумом и треском пополз [54] по валежнику. Вот она, земля! Радостно заколотилось сердце…

Выбрался я из кабины через астролюк, извлек из бортовой аптечки все запасы лекарств, чтобы оказать боевым друзьям первую помощь.

После того как были промыты от запекшейся крови глаза, Стогниев стал видеть лучше. Суббота получил тяжелые ранения в ноги. Делая ему перевязку и желая как-то облегчить нестерпимую боль, я сказал Субботе:

- Ты, Николай, у нас молодчина, двух «мессеров» срезал, ты - наш спаситель.

- А вы наш, - пробуя улыбнуться, ответил радист. И тут же добавил: - Мне бы ни за что самому не выбраться из кабины с парашютом.

В деревне мы раздобыли подводу и отправили Субботу в ближайший госпиталь.

Через несколько дней мы со Стогниевым были уже в родном полку. Получили другой, сильно потрепанный в боях самолет. В состав экипажа был назначен новый стрелок-радист младший сержант Михаил Портной. Снова начались полеты на боевые задания.

За мужество и отвагу, проявленные в борьбе с врагом в первые, самые трудные месяцы Отечественной войны, многие летчики, штурманы, стрелки-радисты нашего полка, в том числе и автор этих строк, были награждены боевыми орденами. А младший сержант Николай Михайлович Суббота за геройство, проявленное в воздушном бою в районе города Борисова, где он сбил двух истребителей, был удостоен высшей награды - ордена Ленина. [55]

Это случилось под Путивлем

В начале осени сорок первого года на юге страны шли тяжелые кровопролитные бои. Сдерживая натиск гитлеровских орд, наши наземные войска мужественно отстаивали каждую пядь родной земли. Но враг наседал. Он стягивал все новые и новые силы, стремился как можно быстрее двигаться на восток.

Наше командование предпринимало срочные контрмеры. На помощь героически обороняющимся частям на юг прибывали и пехотинцы, и танкисты, и летчики. В это время оперативной группе нашего соединения была поставлена задача бить по местам сосредоточения противника, взрывать железнодорожные эшелоны с техникой и боеприпасами. Группу возглавил полковник Батурин. Провожая экипажи в полет, он напутствовал:

- Не давать врагу ни малейшей передышки, бить его всюду и нещадно!

Летчики по два-три раза в день поднимались в жаркое южное небо, стремительно выходили на вражеские объекты и метко обрушивали на них раскаленный металл бомб и свинцовый огонь пулеметов. Под Киевом и Каховкой, Полтавой и Запорожьем они уничтожили десятки эшелонов с военной техникой, подорвали и сожгли много вражеских самолетов на полевых аэродромах. Экипажи Шапошникова, Кашпурова, Кибардина, Нестеренко, Карымова, Головатенко и многих других с низких высот бомбили скопления войск противника возле крупных населенных пунктов, у речных переправ, наносили врагу большой урон.

В одном из таких полетов в район города Путивля, где звенья бомбардировщиков штурмовали скопление живой силы и техники врага, в самолет лейтенанта Калинина [56] угодил вначале один, потом второй зенитный снаряд. Машину охватило пламя, и она стала неуправляемой. В эти секунды командир корабля услыхал тревожный голос штурмана Володи Шведовского:

- Что делать, Николай?

- Прыгать, всем прыгать! - тоном приказа сказал Калинин.

Густой дым наполнял кабину, языки пламени подбирались к ногам, становилось нестерпимо жарко. Взглянув на приборную доску, летчик отметил: стрелка высотомера показывала пятьсот метров. «Пора прыгать», - подумал он и спросил в ларингофон:

- Кто остался в самолете?

То ли потому, что штурман со стрелками уже покинули корабль, или потому, что сгорели провода внутренней радиосвязи, на вопрос командира никто не ответил. Калинин снова сказал себе: «Пора» - и, отжав защелку, выбросился из кабины.