На третьем мониторе, транслирующем спальню, жертва спала беспокойно, грудная клетка тяжело вздымалась, как будто ему снился дурной сон, ладони сжимались в кулаки, изображение было таким четким, что я видел, как капелька пота стекает со лба по виску, тронутому сединой. Сколько ему лет? Тридцать пять? Да какая, блин, разница. Я почувствовал беспокойство. Вышел на крышу, где у меня стояла беговая дорожка и тренажеры. Полная луна зависла над темными силуэтами складских помещений, ближе к горизонту блестел ковш большой медведицы. Я вдохнул уже по-осеннему прохладный воздух. Поставил таймер на сорок минут, начал с трусцы, постепенно ускоряясь. Два часа ночи, ну да ничего: спать крепче буду.
========== Глава 2 ==========
На следующий день я проснулся в семь утра, потому что именно во столько просыпался Щелковский, а я начал жить вместе с ним. Принимал душ, пока он принимал свой, сделал серию отжиманий, в перерывах прыгая на скакалке, пока Щелковский наяривал круги в бассейне в своем саду (октябрь же на дворе, с подогревом что ли?), сварил себе кофе, отстраненно заметив, что жертва завтраки тоже не жалует и, как я, пьет черный без сахара. Поправив галстук перед зеркалом, он спустился в подвал, прошел пятьдесят метров по подземному туннелю и очутился в гараже. Я знал, что на выезде к нему присоединится машина сопровождения.
Спустя час Бентли АльфаПауэр Щелковского припарковалась у головного офиса фармацевтического гиганта "Панацея", судя по всему, намечались важные переговоры, он был один, не считая двух телохранителей, замерших Сциллой и Харибдой возле дверей переговорной. Картинку транслировало "пятно" на рабочем кейсе Щелковского, но мне повезло: он бросил кейс на стол так, что я мог видеть его, охранников и двух участников переговоров от оппозиции.
Переговорная-люкс "Панацеи" была призвана одним своим видом подавлять волю противника - золотая лепнина, зеркальный потолок, агрессивные алые стены, полотна, изображающие кровавые сражения минувших лет. Но на Щелковского обстановка, казалось, не действовала, он восседал в черном кресле так же непринужденно, как двумя часами ранее - на своей кухне.
- Александр, я с содроганием прочел о стрельбе возле Вашего дома позавчера, - услышал я вкрадчивый голос, такой с одинаковым успехом мог принадлежать юноше и старику. Говоривший в кадр не попадал. - Это, должно быть, ужасно удручает...
- Что Вы, напротив, - Александр снисходительно улыбнулся. Я подумал, что эта снисходительность наверняка бесит до чертиков его высокопоставленных партнеров, - ничто так не воодушевляет, как промазавший киллер.
Я хмыкнул в чашку чая, которым грелся, отопление - ахиллесова пята моего завода-дома.
- Мы рады, что Вы в рабочем настроении...
- У меня не бывает другого.
- Сотрудничество между "Панацеей" и холдингом "Неопром" всегда было взаимовыгодным мероприятием с ежегодно растущей прибылью с обеих сторон. Георг, приведите нам цифры, пожалуйста.
Прилизанный паренек распахнул папку и начал зачитывать статистику. Я открыл припасенный на случай подобного занудства томик Макиавелли "О военном искусстве", Щелковский, впрочем, тоже особого интереса не проявлял, опустил глаза, будто внимательно слушая, но смуглые мозолистые пальцы нетерпеливо отбивали ритм на подлокотнике.
- Александр, дорогой друг, у нас нет сомнений в необходимости пролонгации договора, но мы бы хотели обсудить возможность получения прогрессивной десятипроцентной скидки.
Александр обвел цепким взглядом всех присутствующих и остановился на ком-то за пределами зоны видимости. Нет, все-таки что-то от палача в нем есть, добрый такой палач, из тех, кто шепнет приговоренному: "Не бойся, я топором с малых лет орудую, голова слетит, и пискнуть не успеешь".
- То есть я правильно понял: сотрудничество у нас взаимовыгодное, прибыли с каждым годом у вас возрастают, но платить вы мне хотите на десять процентов меньше. Где логика?
- Поймите, Александр, - раздался все тот же вкрадчивый голос, - мы работаем друг с другом не первый год, и речь идет о поощрительных льготах...
- Вы знаете, что эти десять процентов меня не волнуют. Меня волнует причина. Всему есть причина, - протянул Щелковский. - Если прибыли растут, если все замечательно, зачем вам скидка? Львиная доля ваших препаратов работает на неофарталите, пытаться на нем сэкономить вы стали бы в последнюю очередь. Я делаю вывод, что не все замечательно. Так, господа? Что-то подгнило в Датском королевстве?
- Дддатском королевстве? - переспросил побледневший Георг.
- Ох, заткнись, Георг..., - во вкрадчивом тоне анонима послышалось раздражение.
- Так что, Владлен, мне есть о чем волноваться? - Александр подался корпусом вперед, весь подобрался, словно хищник перед прыжком, и даже я, сидящий на другом конце города с чашкой чая в замерзших ладонях, в растянутых домашних джинсах, невольно напрягся. - Вы что-то скрываете в своей финансовой отчетности? Мне стоит усомниться в платежеспособности "Панацеи"?
- Александр...
- Да или нет?
- Нет. Нет, - повторил голос. - Давайте забудем об этом разговоре. Я попрошу принести нам экземпляры договоров, и мы проверим графики поставок, как и собирались.
Остаток переговоров прошел без эксцессов. Я размышлял. Щелковский принадлежал к тому редкому типу людей, у которых патологическая несовместимость со смертью. Пресса, восхваляющая везучесть бизнесмена-политика, не обращала внимания на детали: то, что человек с тремя пулями в желудке, смог выползти из зоны обстрела и пройти пять кварталов до травмпункта, что, когда любимая яхта Щелковского "Аврора" затонула, службы безопасности, конечно, поймали сигнал и спасли бизнесмена, но до их прибытия он продержался в семнадцатиградусной воде восемь часов...
Все мы инфицированы сознанием собственной конечности, главное сражение изначально проиграно, и наша психика услужливо помогает с этим фактом смириться. Но есть люди, которые смерть не приемлют ни под каким соусом, умереть для Щелковского, значит, проиграть, подчиниться, а он ведь альфа до мозга костей, да чтобы костлявая старуха с косой его поимела? Да ни в жизнь! Единственное, что я мог для него сделать, это дать возможность сражаться до последнего перед тем, как все же сдохнуть. Огнестрелка отпадала сразу, Щелковский не корова на убой, ни меткость, ни безболезненность не заценит. Яд? Не смешите. Взрыв? Без шансов, без вариантов. Для него это из разряда подлости...
От размышлений меня оторвали знакомые переливы гитары. Сначала я не понял в чем дело, оглянулся назад, где возле окна у меня стоял патефон, мода на них уже схлынула, и купил я его ради одной единственной пластинки - сонаты Паганини для скрипки и гитары. Слушал перед течками, успокаивая себя, дескать, гормоны и стыдиться нечего. Но патефон молчал, как и положено молчать невключенному патефону, а музыка шла от монитора. Щелковский покинул офис "Панацеи", отпустил шофера и сел за руль сам, он гнал по главной окружной, задумчиво глядя на дорогу, и из великолепных динамиков Бэнтли струилась пятая ля мажор. Срань Господня, я был уверен, что я единственный человек на земле, кто слушает эти древние сопли, да Паганини даже не оцифрован для аудиочипов! Нервирующая нежность музыки, пальцы Щелковского, крепко сжимающие руль, его суровый профиль - все как-то сплелось и вдруг обрушилось душной волной возбуждения, я провел пальцами между ягодиц - сухо, течка только через две недели. Не гормоны. Просто подрочить надо. Подрочить и замочить - походу будет девизом этого дела.