По крайней мере после отступления крестоносцев жизни Джоанны более ничего не угрожало. И что бы ни говорил в прошлом злобный Абу Хасан, аль-Адиля Джоанна интересует уже не как заложница, а как понравившаяся ему женщина.

Несмотря на снедавшую тревогу о дочери, Джоанна держалась с показной невозмутимостью. Она с улыбкой наблюдала за присланными развлечь ее танцовщицами, порой сама наигрывала на предоставленной новой лютне, в вечерние часы прогуливалась по сводчатым переходам крепости, где уже не было мусора и где все спешили ей поклониться. Ее женщины из кожи вон лезли, чтобы еще больше украсить свою госпожу, а богатые дары, какие она получала — кашемировые шали, легкие вуали, драгоценности, ароматические смолы, — приводили их в неописуемый восторг.

Даже армянка Даниэла, некогда упрекавшая Джоанну в недостаточной суровости к иноверцам, теперь уверяла, что судьба обошлась с англичанкой достаточно милостиво.

— Конечно, вы не станете законной супругой эмира Малика, если не желаете погубить душу и отречься от Иисуса и Его Пречистой Матери, — говорила армянка, умащивая тело Джоанны ароматными благовониями. — Но учтите и то, что наложница знатного человека, кроме всего прочего, пользуется еще и особым почтением.

«У меня просто нет выбора, — с тоской думала Джоанна. — Я отвечаю за своего ребенка, мне надо любым способом вернуть маленькую Хильду. Аль-Адиль не кажется мне настолько жестокосердным, чтобы навсегда разлучить меня с дочерью», — рассуждала она.

Джоанна пыталась представить, как примет аль-Адиля… Сплетет с ним ноги, как он это называл. Ранее, когда у нее оставалась надежда вернуться к своим, она и мысли не допускала о подобном. Забыть о гордости, о своей чести знатной дамы, отогнать прочь ту слабость, когда ей наиболее легким кажется просто броситься в бездну со стен Монреаля… Но Джоанна была слишком хорошей христианкой, чтобы погубить свою вечную душу грехом самоубийства. И опять же — Хильда… Да, ей придется стать наложницей сарацина. Но потом… О, за показной покорностью она затаит надежду на освобождение. Рано или поздно, но она сможет вырваться, сможет сообщить о себе единоверцам, сможет сбежать…

Той ночью она заснула в слезах. Думала о ребенке… Но ночью ей приснилось нечто совсем иное. Это был один из тех снов, какие стали посещать ее в последнее время после того, как она оправилась от родов. Ее муж Обри назвал бы это бесстыдством… Ибо ей снилось сплетение тел, она почти ощущала нежные прикосновения, горячее дыхание, в ее теле нарастала сладкая мука…

Джоанна застонала во сне, заметалась, разбрасывая покрывала, и проснулась. Приподнявшись на локтях, она судорожно всхлипывала, нервно сжимала колени, в ее теле будто еще крутился сумасшедший вихрь желания. Она хотела продолжения того, что так явственно ощущала во сне. С кем? Кто ей снился? Был ли это ее возлюбленный Мартин, о котором она столько грезила, или… Малик? О, ей хотелось, чтобы это был хоть кто-то, кому бы она отдалась, с кем бы утолила снедающий ее телесный голод, заставлявший ее извиваться и испытывать желание вырваться из собственного тела — напряженного, дрожащего, изнывающего… Воистину бесстыдство! Увы, эти возбуждающие желания и греховные помыслы волновали Джоанну куда сильнее, чем следовало. И она ничего не могла с этим поделать…

Она заплакала и, не в силах уснуть, коснулась себя между ног, ощутив, какой была там горячей и влажной. Женщина нашла особо чувствительное место и стала его теребить, дрожа и задыхаясь, кусала губы, но желанное облегчение так и не наступало. «Вспомни, как это было, когда тебя ласкал Мартин», — приказывала она себе. И всхлипнула, заметалась, испустила стон — сладострастный, неудовлетворенный, отчаянный…

И тут же из-за занавесок ее ложа возникло круглое, как луна, лицо евнуха.

— Вам что-то приснилось, госпожа?

— Поди вон, Фазиль!

В свете ночника она видела его довольную улыбку. О, этот прислужник женщин все понимал! Джоанна в досаде запустила в него подушкой, а потом еще долго ворочалась, пугаясь того, что жило в ней и не давало успокоения, подчиняло.

Весь следующий день прислужницы хлопотали вокруг госпожи с особым усердием: ее вымыли в ванне, добавив в воду миндального молока и вытяжку из лилий, отчего ее кожа сделалась белой и нежной, похожей на перламутр; ее длинные черные волосы ополоснули соком лимона — для пущего блеска, а потом уложили в замысловатую прическу: высоко подняв на затылке массу завитых кудрей, они закололи их по бокам, но так, чтобы по спине локоны ниспадали пышным каскадом.

Довольная Даниэла, принеся ей зеркало, пояснила:

— Это непростая прическа, мадам. Она придает вам горделивый и царственный вид, но стоит расстегнуть пару заколок, и волны волос так и рассыплются, как речной поток.

Да, заключение в Монреале изменило и вечную ворчунью Даниэлу. Теперь она была готова отдать родственницу короля на ложе эмира аль-Адиля, только бы их положение было не столь неопределенным.

День прошел, приближался вечер. Эмир куда-то уезжал днем, по возвращении сразу же отправился в мечеть. И только когда на стены замка опустились фиолетовые сумерки, за Джоанной явился Фазиль.

— Благородный эмир Малик аль-Адиль оказал вам честь, пожелав принять.

Евнух самолично набросил англичанке на плечи легкое золотистое покрывало, поправил одну из ниспадавших до плеч ажурных сережек и окинул одобрительным взглядом ее нарядное одеяние — тугую парчовую безрукавку, расшитую жемчугом, легкие шелестящие шаровары ярко-зеленого цвета. Фазиль провел закутанную до самых пят женщину под аркадами переходов мимо молча застывших стражников, а затем постучал в дверь у центральной башни и склонился, предлагая Джоанне пройти.

В округлом покое со сводчатыми перекрытиями наверху было полутемно, но из-за занавесей лилась негромкая плавная музыка, приятно пахло благовониями. Отсветы огня дрожали в абажурах светильников из хрустальных капель, высвечивая пестрые ковры на стенах, покрытую пятнистой шкурой барса софу, цветы в напольных вазах, низкие диваны вдоль стен.

— Рад приветствовать вас, прекрасная госпожа, да будут благословенны ваши дни, — услышала Джоанна негромкий голос аль-Адиля и повернулась к нему.

Эмир полулежал в нише стены на одном из диванов. Подле него на ажурном столике стоял высокий стеклянный сосуд кальяна, две гибкие трубки отходили от него, а на тонком горлышке в терракотовой чашке курительной трубки тлел кусочек древесного угля величиной с орех. Запах был непривычный, но приятный, и Малик неспешно затягивался, отчего в сосуде кальяна слегка булькало.

Аль-Адиль был одет с изящной небрежностью: светлый парчовый халат, перетянутый лиловым кушаком, легкие голубые шаровары, непокрытая голова с зачесанными назад от мыса на лбу черными волосами. Он казался довольным и расслабленным, его черные глаза под иронично выгнутыми бровями лукаво поблескивали, на устах играла ласковая полуулыбка.

Джоанна неспешно приблизилась и села на софу напротив него, так чтобы между ними оставался уставленный яствами столик: в небольших пиалах были холодные паштеты и посыпанное шафраном рагу, в хрустальных вазочках — испеченные сласти, источавшие аромат корицы, орешки и морковные палочки, на большом плоском блюде покоились дольки разрезанного и уложенного цветком арбуза, а также всевозможные плоды.

Спокойное лицо Джоанны было подобно тихой воде: ничто не выдавало того, что творилось в ее душе. Она неспешно откинула покрывало и посмотрела на эмира холодным невозмутимым взглядом. Потом медленно взяла ломтик арбуза и откусила от него, слизнув потекший в уголке рта сок.

Аль-Адиль не сводил с нее глаз. Англичанка вела себя не как пленница: она не поклонилась, не пала ниц, как сделала бы осчастливленная вниманием господина восточная женщина; у нее все та же горделивая осанка, независимая манера держаться, головка вскинута на высокой шее с особой царственной грацией. Но тем и желаннее заполучить такую женщину. Аль-Адилю понравилось, как ей подрезали волосы над бровями и как блестят эти дивные светлые глаза в темной обводке сурьмы. Поднимавшаяся надо лбом блестящая диадема с зубчиками придает ей воистину королевский вид. Волосы ее завиты и высоко уложены, но их великолепная черная масса красиво ниспадает по спине. А как же этой иноземке идут подчеркивающие ее красоту восточные одеяния! Под легкими шароварами вырисовываются ее стройные бедра и длинные ноги, округлые груди чуть приподняты плотной тканью короткой кофточки. При свете огней они казались слегка золотистыми, как спелые плоды. Англичанка держалась раскованно, словно этот откровенный вызывающий наряд не смущал ее. А как соблазнительно она слизнула сок с губ розовым язычком!