Тут даже Фазиль не сдержался, закричал, чтобы Абу Хасан уходил…

Позже Абу Хасан приказал высечь всех слуг и служанок англичанки, не уследивших за ней.

Джоанна не могла уснуть всю ночь. Ее била крупная дрожь, в груди давило, она задыхалась. Так вот какую участь ей приготовили! О, лучше броситься со стены крепости, чтобы не быть заложницей, не претерпевать такие муки… Ибо она знала, что воинство крестоносцев не остановится. И хотя, покончив с собой, она погубит свою душу, Всевышний будет знать, что она жертвует собой ради святой войны за освобождение Гроба Господнего!

Именно в этот миг, когда она была на грани отчаянного решения, в ней впервые зашевелился ребенок. Будто легкие пузырьки стали подниматься внутри ее тела, будто кто-то тихонько трогал ее изнутри маленькой ладошкой, успокаивая, умоляя, прося…

Джоанна разрыдалась.

На следующий день она оказалась запертой. Ее больше не выпускали, она стала настоящей узницей, пусть и не замурованной, как обещал Абу Хасан, но ее участь от этого не стала легче. В отчаянии Джоанна отказалась принимать пищу и весь день проводила в молитвах. Она сама выбросила поднос с едой в окно, а принесенный вновь был брошен в голову служанки.

Так шли дни. Джоанна почти все время проводила в постели, поднимаясь лишь по нужде. Ей снова и снова приносили еду, но она оставалась нетронутой. Теперь Джоанна почти все время спала, а когда приходила в себя, слышала, как рядом причитает и упрашивает ее Даниэла, что-то лопочет евнух Фазиль. Один раз она разобрала его слова:

— Если вы не жалеете себя, то пожалейте хотя бы свое дитя.

— Зачем? Мы все равно обречены…

Ее дитя больше не шевелилось, она убила его…

А потом вдруг Фазиль сказал:

— Мадам, не мучайте больше себя. Абу Хасан уехал. Есть вести… Я не должен этого говорить, но стало известно, что крестоносцы отступили от Иерусалима. Вы спасены, мадам.

Крестоносцы отступили от Иерусалима… Значит, ее не будут резать. Но и никто не придет ее освободить… Так что же изменилось в ее несчастной судьбе?

И, словно в ответ, она ощутила мягкий толчок в глубине своего тела. Ее малыш затаился, как и мать, но сейчас требовал жизни. Разве ранее мало она просила Небеса послать ей дитя, чтобы теперь так жестоко губить его… и себя?

Джоанна была слаба, как котенок, она еле заставила себя выпить немного шербета. Потом она опять спала, но, просыпаясь, уже не противилась и принимала пищу. За это ей вновь позволили выходить из покоев. Когда она, еще слабая и исхудавшая, вышла наружу, то с удивлением огляделась. Вся окрестность вокруг Монреаля была покрыта снегом. Снег в Заиорданье? Какое чудо! И как же захотелось домой…

Она прошла в разрушенную церковь и долго молилась святой Хильде, прося прощения и заступничества. И еще она просила… прислать за ней Мартина. Где бы он ни был. Неужели чуда не случится и он никогда не узнает, как она его ждет? Он должен прийти и спасти ее и их ребенка!

Мечты. Несбыточные надежды. И снег к полудню уже растаял, как и не было его…

Вечером Даниэла завела с ней разговор о том, как она думает назвать своего ребенка.

Джоанна невольно улыбнулась, погладив свой округлившийся животик.

— Ричард. В честь прославленного короля, моего родича.

— Ну а если родится девочка?

Джоанна пожала плечами, сказав, что пока не выбрала ей имени.

— Значит, непременно будет девчонка, — заявила Даниэла. — Есть такая примета — кому заранее не придумаешь имени, тот и родится. По своим дочерям я это точно проверила.

Она разоткровенничалась, поведав, как четырежды рожала, но всякий раз это были девчонки. Ее муж очень огорчался по этому поводу, но что дал Бог… Да и когда одна из ее малышек умерла, он так сокрушался! Но остальные выжили, сейчас они замужем, одна живет в Киликии, две в Антиохии. И все зовут мать к себе, просят нянчить внуков. Но она всегда была в услужении у знатных особ, ей нравилась такая независимая жизнь, особенно после того, как овдовела. Когда же ее взяла в свой штат королева Иоанна, Даниэла вообще возгордилась. А потом…

— Когда меня освободят, ты обязательно поедешь к ним, Даниэла, — сказала Джоанна.

Армянка усмехнулась, потерла пробивавшиеся над ее верхней губой усики, а потом, оглянувшись, сказала:

— Я слышала, как стражники говорили, что, мол, даже отступив от Иерусалима, крестоносцы не собираются оставлять Левант, а укрепляют города на побережье.

Джоанна оживилась:

— Значит, весной в их гавань прибудут новые крестоносцы, будет новый поход…

Она осеклась, поняв, чем ей это может грозить. Ей надо было что-то делать, что-то придумать, чтобы известить о своем местонахождении. Но как?

Вернулся Абу Хасан. Они столкнулись с Джоанной в одном из сводчатых переходов крепости, и женщина невольно стала отступать от приближавшегося к ней бедуина. Пока не оказалась у клетки с гепардом. О, для Джоанны даже эта огромная кошка казалась менее опасной, чем Абу Хасан, и она заскочила в клетку.

— Нет, не надо! — внезапно закричал Абу Хасан и кинулся к ней, однако остановился, видя, что англичанка цела и невредима и стоит, удерживая гепарда за ошейник. Зверь же смотрел на нелюбимого им черного бедуина, скаля огромные клыки.

Джоанна негромко, но решительно произнесла:

— Если вы не уйдете… я спущу на вас зверя!

Она опять победила, ему пришлось удалиться. А у Джоанны случилась истерика. Она и плакала, и смеялась, уткнувшись лицом в пятнистую шкуру своего защитника. Но его ли испугался Абу Хасан или он разволновался из-за нее? Он ведь ее страж, ему надо беречь ее… пока не придется резать.

Позже к ней пришел Керим и сказал, чтобы она ничего подобного больше не вытворяла.

— Абу Хасан не тронет вас. Похоже, ему даны совсем иные указания. Он даже привез вам новые наряды и украшения, вас прекрасно кормят, вам прислали музыкантшу и танцовщиц. Кажется, у аль-Адиля относительно вас поменялись планы.

Джоанна только кивнула. Итак… Или аль-Адиль все еще неравнодушен к ней, или… ее собираются вернуть крестоносцам, если начались переговоры. О, как же ей хотелось в это верить!

Но дни шли за днями, ничего не менялось. Уже настала весна, голые холмы вокруг покрылись зеленью, внизу в долине блеяли ягнята. Абу Хасан избегал Джоанну, она отдавала распоряжения в замке, по ее приказу тут наводили порядок, и капитан ворот Керим даже ругал нерадивых, если те не проявляли усердия. Замок, где Джоанна была пленницей, преображался. Но надежды у нее не было… И то, как сегодня Абу Хасан разбил ее лютню, указывало, что она все еще в его власти. Во власти хаджиба и его господина аль-Адиля.

— Вы так задумались, госпожа, — приблизившись к молодой женщине, произнесла Даниэла.

Джоанна смотрела вдаль. Цветущие сады на террасах вокруг Монреаля, селение с плоскими крышами, откуда доносился крик с минарета, зеленые полоски плодородной земли на холмах, где местные жители выращивают пшеницу. Фазиль говорил, что плодородная почва есть только тут, близ Монреаля, а вокруг — только пустынные бесплодные земли, где бродят шайки разбойников-бедуинов, нападающих на караваны. Чужой край, куда не смеют являться ее единоверцы… Волнует ли еще кого-то из них ее судьба? Где ее венценосные родичи? Что им до той, которая пожертвовала собой, дабы у короля не были связаны руки, а ее кузина, королева Сицилийская, могла и далее оставаться в безопасности. Все они забыли о ней, как и забыл брат Уильям, который не смог простить младшую сестру и которому наверняка все равно, жива ли она или ее разрезали по частям. Где ее возлюбленный, от которого она скоро родит? Уехал… Забыл о ней… Да полно, любил ли он ее хоть когда-нибудь?

Джоанна неожиданно ощутила такой прилив злости, такое обреченное отчаяние, что не смогла сдержаться и пронзительно закричала.

Даниэла бросилась к ней.

— Что с вами, госпожа? Никак схватки начались?

— Оставь меня, Даниэла! Мне еще рано. Я буду рожать в начале мая, я знаю.