Мне кажется, что в диалогах между Чингис-ханом и Елюй Чу-цаем речь шла о человеческих усилиях, а небесные знамения послужили лишь поводом для вопросов и ответов. Задача Елюй Чу-цая заключалась в правильном истолковании недобрых знаков. Император и его астролог понимали, что ни снег посреди лета, ни зимний гром не имеют отношения к судьбе хорезмшаха. Судьба хорезмшаха зависела от усилий Чингис-хана и его полководцев. Ситуация с принятием решений выглядела так, как ее описывает южносунский посол Сюй Тин, прибывший с дипломатической миссией ко двору наследника Чингис-хана, Угедея: «Что касается таких важных дел, как походы, война и другие, то [они] решаются только самим татарским правителем. Однако он еще обдумывает их вместе со своей родней. Китайцы и другие люди не участвуют [в этих обсуждениях]. Правитель обычно называет татар “своей костью”» (Хэйда ши-люе, с. 142).

Сведения Сюй Тина из области разведывательной информации. В обязанности же официальных историков входило создание мифов. Так, согласно «Юань ши», Чингис-хан в последние годы своей жизни подчинял свои устремления космическим ритмам: «В шестой луне Цзинь прислало Ваньянь Хэч-жоу и Аотунь Аху просить мира. Император обратился ко всем сановникам и сказал так: “Мы с прошлой зимы, когда пять планет соединились, приказывали не убивать и не грабить, но находились пренебрегавшие отданными повелениями. Ныне немедленно объявить, здесь и всюду, что приказываем тем, кто будет так делать, чтобы узнали о нашей воле”»^{51}.

В предыдущем сюжете о Чингис-хане и его советнике Елюй Чу-цае я пренебрег формой посланий и сосредоточил внимание на их содержании. Такое упрощение позволило ярче обрисовать ситуацию истолкования знамений. На самом деле, форма диалогов между императором и астрологом крайне важна. В центральноазиатской войне был эпизод, когда, по мнению Елюй Чу-цая, он спас Чингис-хана от катастрофы.

В поисках разумного баланса между рациональной и мифологической составляющими при оценке принятых Чингис-ханом решений современные историки обычно не учитывают такую тонкую вещь, как характер завоевателя мира. В отличие от историков, Елюй Чу-цай был просто обязан соотносить свои слова с характером своего господина. Пространство войны было мифологизировано, на его границах возникали мифические персонажи, и все явственнее звучала тема безграничности империи и покровительства высших сил Сыну Неба. Вот как это выглядело на практике.

В официальном документе, на посмертной стеле Елюй Чу-цая, сообщается, что во время похода Чингис-хана в Восточную Индию его телохранитель увидел необыкновенного зверя. «В [году] цзя-шэнь (22 января 1224 г. — 8 февраля 1225 г.) император, достигнув Восточной Индии, остановился у горного прохода Железные ворота. Какой-то однорогий дикий зверь, по виду похожий на оленя, но с лошадиным хвостом и зеленой масти, произносящий слова, как человек, сказал телохранителю: “Пусть твой правитель побыстрее возвращается обратно!”. Когда император спросил о нем у Елюй Чу-цая, он ответил: “Это благовещий зверь. Имя его цзюе-дуань^{52}. Он умеет говорить на всех языках, любит жизнь и ненавидит убийства. Небо ниспосылает этот знак, чтобы предостеречь Ваше величество. Ваше величество — старший сын неба, а все люди Поднебесной — сыновья Вашего величества. Внемлите воле Неба и сохраните жизнь народам!”. Император в тот же день повернул войска обратно»^{53}.

Это событие относится к военной кампании осени 1224 г. Войско Чингис-хана двигалось вверх по течению Инда, а Угедей был послан вниз по течению. Угедей, разрушив Газни, просил у отца разрешения выступить в Систан. Однако из-за жары Чингис-хан велел ему повернуть назад и сказал, что направит туда другие силы. Согласно Джузджани, Угедей разбил свой зимний лагерь у Пул-и-Ахангарана, в верховьях Герируда. По причине нездорового климата большинство воинов заболели, и мощь войска уменьшилась.

Дальнейшие события, согласно Джувайни, развивались так: «Когда монгольские воины выздоровели, Чингис-хан принял решение возвратиться домой по пути, пролегающему через Индию в землю тангутов. Он прошел несколько перегонов, но поскольку там не было никаких дорог, он повернул назад, и пришел в Пешавар, и вернулся тем путем, которым пришел» (Джувайни. I. 109). Неприступные горы, густые леса, нездоровый климат и плохая питьевая вода — это, а также сообщения о мятеже, поднятом тангутами, стало причиной возвращения Чингис-хана.

Джувайни собирал сведения о Чингис-хане спустя тридцать лет после описываемых событий. О единороге у него нет ни слова, ничего не говорится и о знамениях. Причина, по которой монголы отказались от задуманного маршрута — отсутствие дорог, выглядит веской, но она относится к категории «внешних» причин. Джувайни смотрит на ситуацию глазами стороннего наблюдателя, для которого важен ход уже свершившихся событий, а не драма выбора.

Отказ от принятого решения имел для Чингис-хана внутреннюю мотивировку, поскольку чрезвычайные трудности пути рождали серьезные сомнения в целесообразности продолжения маршрута. Елюй Чу-цай помог своего господину принять правильное решение, представив некий знак как волю Неба. Рациональная сторона дела не исключала, а, наоборот, предполагала мифологическое обоснование, что прекрасно понимал Елюй Чу-цай. Современные историки, гадающие о том, был ли необыкновенный зверь носорогом^{54}, не учитывают тонкого механизма принятия важных решений.

Монгольские историки позднего Средневековья понимали суть дела, хотя и занимались конструированием идеального буддийского прошлого Чингис-хана. Саган Сэцэн меняет смысл метафоры, придуманной Елюй Чу-цаем, и превращает случай с единорогом в благочестивую легенду: «Во время похода в Индию, когда монгольские войска проезжали через горный перевал Читгаранг, вдруг прибежал однорогий зверь, называемый сэру, встал на колени перед ханом и три раза поклонился ему. Все чрезвычайно подивились этому. Тогда хан изрек: “А ведь Индия — это страна древних алмазопрестольных высших божеств — бодисатв и мудрых царей-миродержцев. А теперь этот зверь, который не знает человеческого языка, молится, точно человек. Что бы это значило? Это, однако, Всевышнее Небо, отец мой, отговаривает меня”. И повернул назад»^{55}.

Чингис-хан умел слушать своих советников и, отказавшись от высокогорного маршрута, возможно, избежал роковой катастрофы. Под пером Саган Сэцэна счастливый случай Чингис-хана инвертируется в спасение Индии.

В метафизическом мире средневекового Востока коллективные медитации иногда приводили к неожиданным результатам. Речь не идет о картонных чудесах типа сдвинутой горы по молитве благочестивого башмачника из Багдада, о которых поведал Марко Поло (Марко Поло, с. 62–63). Буквальное прочтение евангельских метафор, кроме недоумения, ничего не вызывает. Иное дело — манипуляции с тонкими энергиями, психические внушения разрушающего свойства.

В «Чудесах сотворенного и диковинках бытия» Закарийа ал-Казвини в поисках определения понятия «необычное», ссылается на такие бесспорные вещи, как чудеса пророков и сглаз; а удивительные дела жрецов и жриц происходят, по его мнению, вследствие слияния их душ с душами джиннов. Ходили слухи и о совершенно невероятных происшествиях. Одно из них было связано с султаном Махмудом Газнави. В 1025 г. султан завоевал в Хиндустане провинцию Калинджар и разрушил храм Шивы. Религиозная война тюрков-мусульман с язычниками-индусами оживила магическую составляющую соперничества.