«Сведения о прошлом, — пишет Бейхаки, — делят на два разряда, третьего для них не знают: или сведения нужно услышать от кого-либо, или прочитать в какой-нибудь книге, но с условием, что сообщатели должны быть люди, заслуживающие доверия и правдивые, а также и разум должен убедиться, что известие верное. Подкрепляется словом божиим, когда говорят: не утверждай верность известия, в кое не верит разум. И с книгой обстоит так же: все, что читают из преданий, и разум того не отвергает, слушатель принимает на веру, и умные люди пусть слушают и соглашаются. Простой народ — тот, который больше любит невозможные небылицы, вроде рассказов о дивах и пери, пустынных, горных и морских бесах, которых выдумывает какой-нибудь невежда. Собирается толпа людей, ему подобных, и он рассказывает: я, дескать, видел остров, в одном месте на том острове нас высадилось пятьдесят человек; стали мы варить пищу, пристроили котелки; когда огонь разгорелся и жар от него дошел до земли, она двинулась с места — то была рыба. Или на такой-то горе я-де видел то-то и то-то, или старуха волшебница обратила одного человека в осла и опять-таки другая старуха волшебница смазала ему уши маслом, дабы он снова превратился в человека, и тому подобный вздор, который навевает сон на невежд, когда им читают на ночь. Людей же, которые требуют правдивых слов, чтобы им поверить, считают просвещенными, но весьма невелико число тех, кто хорошее принимает, а несуразные речи отвергает» (Абу-л-Фазл Бейхаки, с. 586–587).

По своему мироощущению и жизненному опыту капитаны морских судов, совершавшие рискованные плавания в Сомали, Индию и Китай, были полной противоположностью Абу-л-Фазлу Бейхаки, который никогда не приближался к границам неизведанного мира. Именно в среде арабских капитанов пользовались популярностью рассказы о рыбе-острове[2], птице рухх, охотящейся на слонов[3], и других чудесах.

Знаменитый средневековый суфий Абу Хамид ал-Газали дает ключ к пониманию чудес мироздания. «Знай, что мир состоит из двух миров — духовного и телесного, или, если тебе угодно мира чувств и мира разума, или, если тебе угодно, мира верхнего и мира нижнего. Все это близко друг к другу, и разница в них заключается только в описании. Когда ты описываешь их с точки зрения их сущности, то ты называешь их духовным и телесным мирами, когда ты описываешь их с точки “глаза”, который постигает их, ты называешь их миром чувств и миром разума, а если с точки зрения их отношения друг к другу — миром высшим и низшим. Ты можешь также называть один из этих миров миром владычества и свидетельства, а другой — миром скрытого и Горним Царством» (ал-Газали. Ниша света. II).

В нашем исследовании мы займемся чудесами, проявленными в мире свидетельств, имеющими на первый взгляд земную природу, однако наделенными высшим духовным смыслом, таящимся в мире скрытого.

Катастроф не существует. Падение тунгусского «метеорита» не воспринимается как катастрофа, поскольку взрыв произошел в безлюдной местности. Об этом явлении нет ни строчки ни в одном учебнике по истории. В культуре заложен механизм разрушений, так что в природных эксцессах она ищет лишь оправдание.

Землетрясения, смерчи, наводнения, резкие перепады температур, нашествия грызунов или саранчи, упоминаемые в исторических хрониках Средиземноморья как проявления гнева Божьего или как знаки Судьбы, если и представляют хоть какой-то интерес для исследования, то только для выяснения механизма забывания пережитых ужасов. Ни тем ни другим мы заниматься не будем. Средневековые фиксации природных катаклизмов крайне субъективны и ненадежны.

Природе нет дела до Культуры. В категориях античных философов эта мысль звучит так: богам нет дела до людских забот. Узнавать знаки божественной воли или астральной неизбежности в непрерывном напоре событий — это функции мифологического сознания. Астролог и философ занимают противоположные полюса в античном универсуме. Напротив, средневековые теологи полагали, что Бог вмешивается в ход земных событий. Допущение о случайности и бессмысленности засух или пандемий казалось невыносимым. Тотальный контроль со стороны иудеохристианского Бога доводил ужас истории до предела. Средневековые перечни катастроф есть пролог к книге Страшного суда. Строить на этих материалах теорию климата занятие совершенно безнадежное.

Теологическая концепция тотального вмешательства Бога подавляла альтернативные модели, которые можно обозначить обесцененными понятиями «магия» и «астрология».

Случаи удивительной интуиции, озарений, массовых наваждений указывают, что в мире тонких энергий по каким-то неведомым схемам иногда устанавливается связь между несопоставимыми явлениями.

Историк и переводчик Зия Буниятов в 1990 г. издал сводку выписок из арабских летописей, обозначив тему как «Стихийные бедствия и экстремальные явления на Ближнем и Среднем Востоке (VII–XVII вв.)». Нарастающая череда бедствий, поданных без исторического и культурного контекста и комментариев, создает завораживающую картину смерти и разрушений. По мере чтения, возникает вопрос: о какой планете идет речь? Академическое исследование 3. М. Буниятова, независимо от авторского замысла, превращается в текст, жанровая особенность которого сродни театрализованным композициям Босха. Их объединяет отсутствие фантастического и переизбыток сообщаемого. В проекте «Чудеса мира» я пошел по такому же пути.

Материалы, собранные в «Книге катастроф», не являются новостью, они давно изданы в составе тех или иных источников, и, как правило, оставлены без комментариев. Некоторые из этих материалов бросают вызов обыденному средневековому сознанию (потому-то они и попали на страницы хроник); вызов сохраняет свою силу по сей день. Речь идет о фантастических вещах, которые не позиционируют себя как фантастические. Напротив, они стремятся занять скромное место в череде обычных обстоятельств. Эта странная мимикрия выдает их с головой. Словно тень, их сопровождают свидетельства, кричащие о магическом могуществе некоторых предметов или формул, но это ложные свидетельства.

Согласно классической теории вероятности, для независимых случайных величин коэффициент корреляции равен нулю. В нашем расследовании первая случайная величина — различные природные аномалии; вторая — магические практики, сопровождавшие военные походы, важные церемониалы, восстания масс, грабительские раскопки и прочие человеческие дела. Если с минимальным доверием отнестись к представленным в книге историческим свидетельствам, то обнаружится, что коэффициент корреляции превышает нуль. Иными словами, магические практики влияют на стихии. Это и есть предмет нашего расследования. Таинственная история «камня дождя», с помощью которого тюрки вызывали дождь и бурю, остается неразрешимой загадкой. Еще большая загадка — разгон облаков тибетскими жрецами над летним дворцом Хубилая.

Между громом, который прозвучал в январе 1221 г., и смертью хорезмшаха, преследуемого монголами, нет и быть не может никакой связи. Однако с позиции политической метеорологики все выглядит иначе. В биографии Елюй Чу-цая, личного астролога Чингис-хана, говорится о предсказании смерти хорезмшаха по неурочному природному явлению. Спасительная мысль о том, что эпизод был придуман задним числом, ничего не меняет. Официальная биография Елюй Чу-цая — публичный текст, где сбывшиеся предсказания вменяются в заслугу советнику. Это косвенно свидетельствует о наличии культурной матрицы, позволяющей простраивать корреляционные связи между случайными величинами.

В заключение последний вопрос. Что связывает тайфуны у берегов Японии и милитаристские планы монгольского императора Хубилая? Известно, что Хубилай, правивший Китаем, дважды пытался покорить Японию, и оба раза его морская эскадра была разбита тайфунами. Менее известно, что корейский посол, несколько раз ездивший в Японию по приказу Хубилая, предупреждал своего господина о возможной трагедии. Хубилай планировал и третий поход, но советники убедили его отказаться от этой затеи. С позиции классической теории вероятности гибель флота является абсолютно случайной, поскольку японцы не управляли тайфунами. Даже если бы японские источники сообщали о магических манипуляциях, призванных повлиять на стихии, это ровным счетом не приблизило бы нас к пониманию ситуации. Однако интуиция корейского посла, предвидевшего катастрофу, намекает на то, что Хубилай попал в психологическую ловушку. Его эскадры оказались в нужном месте в нужное время и были поглощены стихией.