Из небольшой ложбинки выскакивает новая группа танков. Опять поднялась вражеская пехота.

Капитан Кузнецов понимает, что наступает тот критический момент, когда все может зависеть от какого-то его решения, действия. Если танки прорвутся, высоты не удержать. Ничего не останется и от батальона… Даже страшно представить… Победа и поражение колеблются на чашах весов. Силы батальона иссякают.

Но что предпринять? Что?

Кузнецов делает, кажется, единственно возможное в этой обстановке. Вместе с Бакулиным он быстро перебирается к бронебойщикам. На них сейчас вся надежда.

В пяти шагах пристроился расчет противотанкового ружья.

— Что же вы, бейте! — кричит капитан, видя, что ближайший танк развернулся, подставив борт.

Но бронебойщик молчит.

Кузнецов оказался рядом. Разжал не успевшие остыть руки сержанта, уложил его вместе с убитым бойцом, должно быть, вторым номером, на дно окопа и припал к противотанковому ружью. Прицелился. Выстрелил. Танк вздрогнул и, оставляя на земле левую гусеницу, юзом сполз в траншею, завалился боком.

Капитаном овладело удивительное спокойствие. Такое состояние появляется у человека тогда, когда он «перегорит», когда перестает ощущать и опасность, и самого себя. Всеми его действиями руководит единственная, засевшая в мозгу мысль — во что бы то ни стало остановить врага!

Комбат расчетливо выбирает цели и бьет по ним из противотанкового ружья. Танки горят, выходят из строя… Вот один из них начинает разворачиваться совсем рядом, чтобы «проутюжить» окопы. Александр нажимает на спусковой крючок, машина дымит. Боковым зрением комбат видит, как из верхнего люка выбираются танкисты, как они тут же падают, подкошенные пулями, а сам перезаряжает ружье, снова целится.

Выстрелить он не успел. Пулеметная очередь ударила в грудь, отбросила в сторону. От той же очереди погиб и старший лейтенант Бакулин, который все время находился рядом с комбатом.

По окопам, словно по команде, разнеслась весть:

— Товарищи, Кузнецов убит!

И вслед — голос комиссара Куклина:

— Гвардейцы! Отомстим за комбата!

— Ура-а-а-а!

И весь батальон, точнее, все, что осталось от него, все, кто мог, повыскакивали из окопов. Впереди бежал комиссар Куклин.

— За капитана! Бей гадов! Ура-а-а!

Немцы побежали. Должно быть, страшна была им эта последняя контратака гвардейцев.

Бойцы вынесли в укрытие раненых, подобрали убитых. Привели себя в порядок, насколько это было возможно после тяжелых боев. Перед их окопами горели 18 танков противника, лежали десятки трупов вражеских солдат и офицеров.

Ряды десантников сильно поредели. У них были израсходованы почти все боеприпасы. Но люди выстояли и победили. Высота 180,9 осталась за ними. С тех пор в дивизии ее стали называть не иначе, как высотой Кузнецова.

«Вы знаете, когда бывают слезы горькие? Не солоноватые, а именно горькие? Это когда вся жизнь впереди и ты еще только начинаешь жить, а тебе нужно умереть. И плачешь от злости, от обиды, что связаны руки и нельзя добраться до горла фашиста, и когда нет последнего патрона — ты послала его врагу. Эти слезы горькие, и плачешь украдкой, чтобы враг не заметил и не порадовался…»

Так начиналось письмо от человека, которого мы считали погибшим. Впрочем, одни ли мы? Мать Анны Рыбаченко получила извещение о гибели дочери еще в июне сорок первого. А позднее ее «похоронили» под станицей Обливской Ростовской области.

Так ли уж трудно представить трагедию, о которой говорилось в письме. Раненая, контуженная, избитая, босая (сапоги с нее сорвали), со связанными руками идет по морозной заснеженной степи девушка. Идет, подгоняемая штыками и грубой бранью, но гордая, не сломленная. Что ее ждет? Только бы не увидели слез…

Я много лет хранил ее письмо, которое она сумела передать из фашистского застенка… Перечитывая его, я каждый раз восхищался мужеством и стойкостью этой женщины.

Мне очень захотелось побольше и получше узнать о ней.

Но лучше — по порядку.

Когда знакомишься с человеком незаурядным, а Анна Рыбаченко такой мне и представлялась, хочется понять, откуда у него эта незаурядность? Что способствовало становлению его характера?

Детство Анны, пожалуй, не примечательно ничем. До семи лет — в деревне. Потом Одесса, школа. Учеба давалась легко. Особенно нравилась география. Учительница-географичка была влюблена в свой предмет и умела так преподносить его, что любознательная, склонная помечтать Анна на ее уроках не раз уносилась за моря и океаны, в разные далекие страны. Сколько было романтики в этих «путешествиях»! Не случайно она открыла однажды двери морского техникума, чтобы стать штурманом дальнего плавания. Возможно, сказалось и то, что отец работал в порту и Анна часто бегала к нему. Подвели годы — ей было только тринадцать. Пришлось пойти в педучилище.

Еще была она непоседой. Рано начала верховодить мальчишками и девчонками. Позднее это ей очень пригодилось. И не случайно, когда приняли в комсомол, сразу же назначили пионервожатой.

Время было тревожное. Все мы, молодежь и подавно, жили тогда событиями в Испании. В Одессу привозили детей республиканцев, и Анна с подружками каждый раз бегали их встречать. Она тогда уже возненавидела фашистов, не щадящих даже детей.

Человека воспитывает вся жизнь. Встречи, события, повседневная обстановка постепенно формируют его характер. Но бывает, что какой-то случай, врываясь в его душу, делает больше, чем годы этой повседневности. Таким «случаем» для Анны стал кинофильм «Чапаев». Сколько раз смотрела его. И как-то так получилось, что все внимание сосредотачивалось на одном эпизоде. Помните Анку за пулеметом? Каппелевцы идут в «психическую» атаку. Грозно, несокрушимо, с барабанным боем. В рядах чапаевцев неуверенность, замешательство. Они уже начинают пятиться, кое-кто поднялся, побежал. А Анка лежит за пулеметом. Лежит и ждет, чтоб поближе. Ведь патронов мало… А каппелевцы совсем рядом, сейчас сомнут и ее. Но вот она нажимает на гашетки пулемета. Длинные очереди косят вражеские цепи… У Анны Рыбаченко вырывается вздох облегчения. А когда на горе появляется во главе конницы сам Чапаев, она не может усидеть на месте. Вскакивает, аплодирует, кричит…

Трудно выразить, какое воздействие оказал на Анну тогда этот фильм. То, что с тех пор ее стали называть Анкой, было лишь внешним отражением ее переживаний. И, вероятно, совсем не случаен тот факт, что, когда в 1939-м, после освобождения Западной Украины, туда потребовались учителя, она вызвалась поехать одной из первых.

Ее отговаривали — не бросай университет. Даже пугали: будет очень трудно. Но она была непреклонна.

— Вот и хорошо, что трудно. А в университете я могу учиться и заочно.

В первый же день по приезде на новое место с ней приключилась забавная история. Комнату ей отвели в школе. Вечером, надев коньки, Анна побежала на речку, где на льду резвилась ватага ребят. Кто-то подставил ей подножку, и она растянулась. Плохо пришлось обидчикам.

Что взять с девчонки! Правда, она забыла, что уже не просто девчонка… И вот конфуз. Утром на следующий день приводит ее директор в четвертый класс и представляет:

— Новая учительница Анна Алексеевна.

А Анна смотрит на ребят и многих узнает: это ведь с ними она подралась вчера вечером на реке.

Но все обошлось благополучно. Они быстро подружились. Случай на реке, быть может, даже помог этому.

Только втянулась по-настоящему в работу, а ее вызывают в Одессу:

— Поедешь в Северную Буковину. Старшей пионервожатой…

Здесь она не раз слышала выстрелы из-за угла, подвергалась опасности — агентура прежнего боярского строя, румынской сигуранцы не могла примириться с осуществлением народной мечты о воссоединении с родной Советской Украиной. Но не это осталось в памяти Анны о пребывании на новом месте.

«Вы знаете, что значит принять первую пионерку?! Это была Елена Максимюк, или просто Оленка. Сейчас она народный судья Глыбокского района Черновицкой области».