Немцы сильно укрепились на одном из перевалов, задерживая продвижение наших войск. Атаки в лоб не давали никаких результатов, только потери. Старший лейтенант Рыбаченко во главе артиллерийско-пулеметной роты, через нагромождения скал, по едва заметным тропинкам два дня пробиралась в обход перевала, а потом дерзким ударом с тыла выбила с него врага. Путь нашим войскам открыт. За эту операцию Анна была награждена орденом Отечественной войны 1-й степени.

«…Гв. ст. лейтенант Рыбаченко А. А…в период наступательных боев в Карпатских горах проявила себя смелым и боевым командиром.

Под ее командованием рота в течение 4-х дней продвинулась в труднопроходимой местности более чем на 100 километров, овладев при этом важными опорными пунктами противника…

Авторитетом среди офицерского состава пользуется. Морально устойчива, идеологически выдержана. Делу партии и социалистической Родине предана…

Вывод: строевым командиром работать может, но ввиду болезненного состояния, вызванного ранением, целесообразно использовать на административно-хозяйственной работе».

Из боевой характеристики.

«До сих пор я не могу прийти в себя от этой столь желанной встречи. Вдруг на меня нахлынули воспоминания, передо мной вновь и вновь проносятся первые счастливейшие дни Советской власти. Вы не можете себе представить, как мы, освобожденные от полувоенной муштры в румынской школе, восприняли первые советские песни на родном языке, первые уроки на родном языке, первые школьные собрания и пионерские сборы…

Одним из первых советских людей, поставивших нас на ноги, были Вы, Анна Алексеевна, и сегодня от имени всех моих одноклассников говорю вам: спасибо, родная, еще раз спасибо! Ваш труд пионерского вожака в школе не прошел даром… До свидания! Целую! Искренне Ваша Оленка».

Из письма Е. Максимюк-Ващенко, народного судьи Глыбокского района Черновицкой обл.

«Из вашего письма мы узнали, где были бои Вашей роты. Там и сейчас растет виноградник в балке и яблонька с кислыми яблоками. Посмотрите, Анна Алексеевна, может быть, это та самая, о которой Вы вспоминаете… Желаем, чтобы жизнь Ваша продолжала быть яркой звездой, зовущей других на служение Родине. Преклоняемся перед Вашим мужеством».

Из письма пионеров одной из школ Клетского района.

«В музее боевого пути 40-й армии, созданном при 91-й киевской школе, есть специальный стенд о А. А. Рыбаченко. С тринадцати лет комсомолка. В шестнадцать — учительница, в восемнадцать — секретарь райкома комсомола. В девятнадцать командует ротой…»

«Известия», № 56, 1968 г.

Не только в киевской школе. Во многих других школьных и местных краеведческих музеях можно встретить материалы об Анне Алексеевне Рыбаченко. А письма! Они идут из самых разных мест — от взрослых, от школьников — успевай отвечать.

И приглашения. На встречи ветеранов, в школы, на телевидение, на предприятия… Надо отдать должное Анне Алексеевне — она старается откликнуться на каждую просьбу, особенно ребячью. Несмотря на физические недуги, она является членом многих обществ, часто выступает с лекциями по путевкам общества «Знание». Почти о каждой встрече подробно расскажет в письме. Письма эти то восторженные, то грустные, потому что иные встречи заставляют вновь все вспомнить и пережить.

И в то же время каждая встреча с ветеранами войны, со школьниками, с молодежью, каждое письмо от друзей, а их у нее очень много, заряжают новыми силами. И она пишет:

«Я не унываю. Жизнь прожита правильно, главное — не напрасно».

Да, великое дело — жить для людей, приносить им пользу. И получать в ответ добро за добро.

День стоял жаркий, хотя наступил сентябрь. Высокое солнце нещадно палило. Но здесь, на высоте, приятно обдувал ветерок.

Мы бродили по пожухлой траве, вспоминали бригаду, друзей, подбирали и рвали листовки, на которые немцы не скупились.

Николай Чернушкин за эти тяжелые дни боев не очень изменился. По крайней мере, внешне. Как всегда, чисто выбрит, подтянут. Сапоги начищены. У гимнастерки свежий подворотничок… Разве только немного осунулся, стал более сдержан, да появилась суровость во взгляде.

На передовой в этот день было относительно спокойно. Оттуда только изредка доносились пулеметные очереди. Над головой крутилась зловещая «рама».

Провожая взглядом самолет, Николай на некоторое время замолчал. Потом задумчиво произнес:

— Жаль, людей много положили. И каких!..

Тяжелораненые не хотят оставлять поле боя. Приказываешь: «Отправляйтесь в медсанбат!»

А в ответ слышишь: «Пока жив, буду драться».

И опять задумался.

— О взводе Зелинского обязательно расскажите в газете. Он бился так же, как взвод Кочеткова. Отбил две атаки тридцати немецких танков. Семь танков сжег в одном бою. Из двадцати бронебойщиков в живых осталось четверо. Но враг не прошел. Погиб и сам Зелинский. Хороший был командир взвода и парторг роты. За ним бойцы готовы были пойти в огонь и в воду. И шли… А сколько таких, как Зелинский, погибло в эти дни…

Видно было, как тяжело переживает Чернушкин потерю тех, кто еще недавно был рядом, с кем привык делить трудности, горе и радость.

Подошли к группе бойцов, подправлявших старую траншею. Чернушкин едва успел поздороваться, как его окружили со всех сторон. Одни достали кисеты, предлагали закурить, другие угощали дикими яблоками, которые насобирали где-то рядом, в балках. Известное дело — солдаты: если они уважают командира или комиссара, душу ему выложат. А Чернушкина в подразделении любили.

После грустных воспоминаний Николай оживился, глаза засветились теплотой.

— Обедали?

— Обедали, товарищ комиссар! Только что.

— Как отдыхается?

— Хорошо, товарищ старший политрук.

— Сводку Совинформбюро знаете?

— Слышали. Парторг приходил, читал. Только вот почты долго нет.

— Скоро должна быть, подождите.

Улыбнувшись, Чернушкин достал из кармана немецкую листовку и передал ее бойцам. Эту листовку, довольно выцветшую на солнце, мы только что подобрали. На ней картинка: в вишневом садике — белая, уютная украинская хата. На скамеечке под окном — счастливая, улыбающаяся молодая чета, а у ее ног белокурая курчавая девочка играет с маленьким смешным козленком… И подпись крупным шрифтом: «Вас ждет такое же счастье. Сдавайтесь!..»

Листовка пошла по рукам. Я заметил Николаю:

— А ведь немцы для того и сбрасывали, чтобы ее читали да рассматривали наши бойцы.

— Пусть полюбуются. Они уже кое-что видели…

Молодой боец с выгоревшими русыми волосами, с веснушками на носу долго рассматривал картинку, потом зло выругался:

— Вот гадюки! Чем хотят взять.

— Они с подходцем, сволочи.

— А как же! Знают, что и у нас есть семьи… Только не по адресу, господа фрицы.

— Смотрите, как здорово! — Чернушкин протянул руку за листком. — «Рай», а не жизнь! Правда?.. Только подсчитал бы вот кто, сколько наших женщин и детей уничтожили эти звери в мундирах, которые обещают райскую жизнь, сколько угнали они наших людей в рабство… Сколько вдов и сирот оплакивают погибших на фронте мужей и отцов… Этими листовками они хотят разложить нашу армию, а своих солдат наставляют: «Убивай каждого русского, если это даже ребенок… Убивай, в тебе не должно быть никакой жалости. Арийская раса должна господствовать над всем миром…»

Бойцы притихли, задумались. Молчание нарушил младший сержант, должно быть, командир отделения.

— Нехай, товарищ комиссар, малюют да сбрасывают. А мы скрутим из нее цыгарку и пустим дымок.

А я подумал: «Вот и провел комиссар политбеседу!»

8 ноября сорок первого года. С военкомом бригады старшим батальонным комиссаром Медведевым сидим в политотделе, обсуждаем насущные проблемы. Рядовой состав прибыл почти весь. В основном укомплектованы и штаты командного состава. А политработников не хватает. Недостает парторгов, комсоргов батальонов, не говоря о том, что большинство политработников — неопытная молодежь. А в бригаде идет серьезная боевая учеба. И как бы ее надо подкрепить повседневной действенной политической работой.