Вероятно, в определённой мере это относится и к литературе. Иногда, создаётся такое впечатление, что в наше время, когда «писателей» стало больше чем «читателей», наткнуться на что-то действительное стОящее, гораздо меньше шансов, чем в суровые запретные советские годы.

Сидим с приятелем у меня на кухне и обсуждаем эту тему.

– Понимаешь, – делится своими размышлениями товарищ, – раньше мы жили в закрытом тоталитарном государстве, где, достаточно часто, истинному таланту мешала пробиться идеологическая цензура. Теперь же, когда, казалось бы, предоставлена полная свобода творчества, сняты все запреты, и ты можешь писать всё что тебе угодно, талантливых авторов найти не так-то просто. Слишком много грязной пены и дилетантизма.

С университетских кафедр мы скатились до уровня обыкновенного ПТУ. Это наблюдается во всех сферах жизнедеятельности. И потом, обрати внимание на такую существенную деталь: раньше, в советское время, читающих было гораздо больше, чем теперь. Народ, зажатый в строгих тисках господствовавшей идеологии, искал глотка свежего воздуха. И – как ни странно – находил. А сейчас? В связи с этим, мне кажется, что полная и безграничная свобода также губительна (особенно, для нашего общества), как и её другая крайность – тоталитаризм. Должны быть сдерживающие рычаги, которые давали бы возможность каждому отдельному человеку понять, что Свобода предполагает также и Ответственность. И пока это осознание не придёт к каждому из нас, наше общество обречено оставаться больным.

– Хорошо, хорошо, с этим я с тобой не спорю, всё правильно – соглашаюсь я и, стараясь перевести тему в нужное для себя русло, сетую – Но почему меня не печатают? Вот, посмотри: ты ведь сам отметил, что отдельные произведения у меня удачные… или вот эта миниатюра… Разве, не ты, прочитав вот этот рассказ, воскликнул: «Хорошо написано»?

Друг устало склоняется ко мне и со всей безжалостностью произносит:

– Дорогой мой! Хорошо писать – этого мало. Даже если ты напишешь так, что я не удержусь и воскликну «Очень хорошо написано!», то и этого будет недостаточно. Для того, чтобы тебя по достоинству оценили, ты должен писать ТАЛАНТЛИВО!

И тут же, следом:

– Ты ведь, повар?

– Да какой там «повар»… – окончательно расстроившись, отмахиваюсь я.

– Ну, так вот, запомни: все мы, в той или иной степени, но готовить умеем. Однако, в особо торжественных случаях, предпочитаем, всё же, ресторан и профессионально приготовленную пищу. – И, сжалившись надо мной, в заключение хлопает по плечу: – Впрочем, я готов довольствоваться твоими превосходными пирогами, с которыми не сравнится ни один мишленовский ресторан!

После длительного отпуска, наш небольшой коллектив столовой вновь заступил на трудовую вахту. Как и полагается, накануне нового трудового года, все вышли на «субботник»: одни усердно надраивают полы, другие – перемывают посуду, третьи – освобождают от пищевой плёнки и целлофана кастрюли, миски, сотейники, черпаки и прочую утварь. Словом, ежегодная расконсервация и подготовка к производственной деятельности.

Настроение не то, чтобы праздничное, но – можно сказать – приподнятое: как-никак, во время отпуска у каждого произошли существенные издержки и теперь, все мечтают поскорей приступить к работе с тем, чтобы дождаться первого аванса.

Володя – добродушный мужик лет пятидесяти, родом из Тирасполя, с хитроватыми бегающими глазками – с готовностью помогает коллегам, периодически бубня себе под нос:

– Господи, как я соскучился по работе! Кому сказать – не поверят… Боже, как же я соскучился!

Отдельные товарищи, с удивлением и я бы даже сказал, с некоторой опаской, держатся на почтительном расстоянии от своего коллеги из Молдовы, недоумённо взирая на него, как на маленько «тронутого»: «подумаешь, эка невидаль – вновь накидывать на себя это ярмо и словно заведённый робот, изо дня в день заниматься однообразной рутиной… чего ж, тут радостного?»

Наконец, один из поваров не выдерживает. Пытаясь остудить столь странный творческий энтузиазм и трудовой порыв коллеги, он осторожно осведомляется у Володи:

– Не понимаю: как можно успеть соскучиться по работе настолько, что даже радоваться ей?

– Тебе этого никогда не понять… – с горечью констатирует Володя, разбирая гастрономические ёмкости с инвентарём. И, встретившись со мною взглядом, лукаво подмигивает, переходя на шёпот:

– Всё, что было «нажито честным трудом» до отпуска, давным-давно подошло к концу: дома – хоть шаром покати… Господи, как я соскучился по работе!

На знаменитый судостроительный завод «Алмаз», что расположен на Петровском проспекте, я попал совершенно случайно, через знакомого. В ту советскую пору, как и многие предприятия, производящие военную технику, он был секретным. Настолько секретным, что о нём знала вся страна.

Небольшой коллектив столовой, состоящий из десяти человек, ежедневно слонялся без дела, из угла в угол, поскольку никто из рабочих и служащих завода почему-то не решался захаживать к нам. То ли, времена для страны наступали тяжёлые, то ли здоровье своё берегли…

Заведующим у нас был симпатичный молодой человек. Мне запомнилось только его имя – Павел. И ещё то, что он страстно желал поскорей смотаться из этой страны. Не знаю, зачем и почему, но непременно в Израиль, хотя был чистокровным русским. Забегая вперёд, скажу, что ему всё же, удастся осуществить свою мечту.

Однажды, предприимчивый шеф отправил меня торговать цыплятами.

– По разнарядке, их поступило слишком много и необходимо как можно скорее от них избавиться – пояснит мне Павел, пряча свои глаза.

Позже я выясню, что он просто, провернул какую-то очередную махинацию, и теперь оставалось лишь превратить этот товар в наличные.

Мне выдали ватный тулуп, валенки, рукавицы и … белый накрахмаленный передник. В машину загрузили с десяток ящиков с «цыпами», стол, весы; мы с шефом сели в кабину к водителю и отправились на север, в сторону «Гражданки». В конце концов, было принято решение, торговать у станции метро «Площадь Мужества».

А следует отметить, что зима в тот год выпала на редкость суровая. Шофёр с заведующим помогли мне разгрузиться и на прощание, садясь в тёплую кабину, шеф строго потряс указательным пальцем:

– Смотри у меня, за товар отвечаешь головой! Пока всё не продашь, не смей никуда отлучаться! Вечером приеду за тобой.

Я установил механические весы на стол и замер от удивления: красная стрелка застыла строго посередине циферблата. Вскоре до меня дошло, что техническое масло, находящееся внутри весов, просто-напросто замёрзло. Пришлось разжечь рядом небольшой костерок и отогревать весы. Постепенно стрелка стала нормально функционировать, и я быстро потушил очаг. Потом, по ходу торговли, я уже поумнею и не стану тушить импровизированный костёр, а – наоборот – постараюсь поддерживать пламя.

Цена курочек была неизменна – 1 рубль 75 копеек. К полудню, с превеликим трудом мне удалось продать пять ящиков «красавиц», которые ко второй половине дня стали постепенно покрываться синюшно-фиолетовым оттенком. Торговля заметно затормозилась. Я окончательно околел и выглядел в своих затрёпанных валенках и ватнике как заключённый, сбежавший с колымских приисков или как французский солдат наполеоновской армии, отступающей из Москвы.

Наконец, костёр окончательно потух и весы стали вновь «непослушными». В этот момент, ко мне подошёл прилично одетый молодой гражданин и попросил взвесить курицу. Замёрзшими пальцами я проделал привычную операцию, завернул цыплёнка в бумагу, получил от покупателя деньги и уже собирался разломать очередной освободившийся ящик, как вдруг товарищ, сунув мне под нос красную корочку, грозно произнёс:

– Обэхеэсес! Вы только что меня обвесили!

Ящик выпал у меня из рук.

«Турма» – первое, что пронеслось у меня в голове, представив себе ленинградские «Кресты».