— Кто здесь? — не ожидая ответа спрашивал Барахир.

Раздался вздох; а Барахир стал передвигаться в травах; они зашуршали, подняли его из своей глубины в свет.

На краю поляны, под сенью белоствольной березы, стояла эльфийская дева. Лицо ее, как и верх березы, сиял ярким белым сиянием, виделась вокруг нежных линий ее даже некая аура света, каждая черточка пребывала в некоем музыкальном движении. У нее были густые, бело-серебристые, до пояса опускающиеся пряди светлых тонов, ясное, без лишних украшений, длинное платье подчеркивало стройность ее фигуры.

В первый миг, увидевши Барахира, она испугалась, отступила; прислонилась спиной к березке, и, казалось теперь, что они две сестры — черты березки и девы неуловимо сливались..

— Я Барахир, из Туманграда. — прошептал юноша.

А дева, услышавши его голос, улыбнулась, но от березки не отходила; все тем же родниковым голосом молвила она:

— А я Эллинэль — дочь короля Тумбара. Так ты пришел посмотреть, как мы готовимся к празднику? Завтра мы ждем всех вас, но, если ты хочешь осмотреть все сегодня, то я укажу тебе все, что хочешь.

— Эллинэль…. Эллинэль… — повторил несколько раз Барахир. — Только вы, эльфы, можете давать такие имена, только услышишь, сразу представляется лесной ручеек, пологие скаты воды… А что у меня за имя — Барахир — будто, какая-то бочка упала, покатилась, загрохотала по мостовой!

Дева мягко улыбнулась:

— Ну, тогда уж и у моего отца Тумбара, имя похоже на то, будто кто-то в дверь колотит. Тум! Бар! Это значит — меткая стрела — ибо он попадает из лука в маленькое колечко с двухсот шагов. Ну, а в моем имени ты правильно уловил журчание ручейка. Когда я в первый раз разревелась, моя матушка сказала: «Родниковый голосок» — по эльфийски — это и будет Эллинэль…

— Эллинэль, Эллинэль…

Барахир подошел к ней — обнял, поцеловал… березку, и тут вспомнил о поручении Хаэрона.

Теперь он старался не смотреть на лик Эллинэль, так как, вполне справедливо полагал, что от восторга вновь все может позабыть:

— Мне поручено узнать у короля Тумбара — не знает ли он что-либо о некоем отряде или армии, которая скрывается в лесах, а также — не известно ли ему о человеке по имени Маэглин, который сегодня исчез вместе с ключами от городских ворот.

Он четко, ни разу не сбившись, выпалил все это, и теперь, с чувством выполненного долга, решился взглянуть в лик эльфийской девы.

А она, пребывая все в том же музыкальном душевном движении, смотрела на него, но уже не улыбалась:

— Вчера, к батюшке прибыли гонцы из Эригиона. Они о чем-то долго говорили, а потом, когда я увидела батюшку — он был очень чем-то встревожен… Но, если бы была действительно замечена какая-то армия — это сообщили бы всем — мы тогда не к празднику, а к войне готовились; но на мой вопрос он ответил только: «В озеро кто-то бросил большой камень, поднялись высокие волны, но, надеюсь, нас они не захлестнут…» А имя Маэглина я слышу впервые…

— Что же. В таком случае мне надобно поговорить с вашим батюшкой.

И вот Эллинэль подала ему свою легкую, музыкальную руку, и он бережно принял ее.

Они пошли по темно-коричневой дорожке, и листья росших по сторонам тополей, кленов и ясеней, осторожно касались их лиц, что-то шептали на ухо. С ветки на ветку, перелетали яркие, словно лепестки цветов, птахи. Солнце, золотясь на верхних ветках, отражалось в счастливых слезах дождя, которые вы выгибались к земле. Лучи, отражаясь, протягивались паутинкой из тончайших нитей, которая наверху сливалась в пелену, ну а ближе к земле, расходилась мириадами струн, таких тонких, что на них мог бы сыграть разве что ветер, да Эллинэль (это по мнению Барахира, конечно). Он и попросил:

— Не могли бы вы сыграть на этих струнах?

— Своими пальцами — нет, но заклятьем, которое пробуждает силы дремлющие в воздухе — я могу попросить их. И, если они сочтут нужным — споют.

— О, конечно же! — с восторгом выкрикнул Барахир.

Тогда дева, запела так ясно; так, несоизмеримо с человеческой гортанью звонко, и глубоко, и трепетно, что Барахир забыл, кто он, и уж не знал — наяву ли, или же во сне:

И вот эти тончайшие струны задвигались, стали плавно изгибаться.

Тени, и чуть видное злато, пересекаясь между собою, полились беспрерывной звуковою волною. Она шла со всех сторон; из каждой точки пространства; и наплывала еще из глубины. Барахир чувствовал, как эта звуковая волна касается его, движется в волосах, на лице, на теле.

Не было какой-либо повторяющейся мелодии; волна эта сама по себе была мелодией в которой звучало бесконечное множество инструментов.

Барахир просто шел, не чувствуя ни ног, ни тела, видя только это движение солнечных струн, и слушал, слушал. Он учился гармонии, но он ни о чем не думал, ибо любые прежние мысли, воспоминания, казались теперь ничего не значащими, ненужными. Казалось ему, будто жизнь только начинается; и о чем, он, младенец, в этом мудром мире может думать и говорить? Нет — он только слушать, постигать все это должен…

Но вот раздался голос иного эльфа. Он спрашивал, и Барахир, хоть и не знал этого языка, понимал смысл:

— Я вижу, ты пробудила сегодня отголоски Начальной Музыки?

— Ах, да — воздух сегодня был благословен ко мне; ведь, ты знаешь, что не всегда удается всколыхнуть его.

— Князья эльфов способны на это; ты тоже из княжеского рода; но я думал: мудрости пятисот твоих лет еще не достаточно. Скажу еще — силы к этому заклятью даже князьям, не с одной только мудростью приходят.

— Что ты хочешь сказать?

Тут Барахир почувствовал, как ручка Эллинэль дрогнула.

В это же время, музыкальный объем стал распадаться, и Барахир слышал только голоса эльфов, но и их с каждым словом понимал все хуже.

Так он смог еще различить, что эльф, рек:

— Чувство это — первая любовь.

На это Эллинэль отвечала:

— Уж не к тебе, принц Луниэн, сколько б ты не сватался — мой ответ останется прежним — «нет».

— Конечно. — в голосе эльфе появилась усмешка. — Ты выбрала этого смертного, этого грязного…

Дальше Барахир не мог уже разобрать ни одного слова.

Остановились и тени, и струны, стали уплотняться, пока по лесу не прошел легкий вздох; и мириады капель, вдруг ринулись с ветвей к земле. Все разом — желающим воскресить Музыку потоком, каждый листик передвинулся, дрогнул; ручейки проскальзывали к земле медовыми колоннами. Но это было лишь несколько мгновений… лес замолчал, и… грянул птичьими голосами, но они казались Барахиру лишь искорками пред пламенем Солнца….

Теперь Барахир видел, что на тропу перед ними вышел эльф, зеленый плащ которого был украшен изумрудом величиною с десертную тарелку. Юноша даже и не заметил жестокого, неприязненного взгляда, который эльф этот бросал то на него, то на Эллинэль. Он забыл и про грубые слова, которые только недавно слышал, — нет, нет — разве же мог такое произнести Эльф? Конечно же — нет — это ему просто почудилось…

И вот Барахир с восторгом вглядывался в его лик; и почитал его за мудрого, доброго брата Эллинэль. Он даже и не заметил, что тот эльф грубо усмехается, еще говорит что-то; а Эллинэль смотрит на него гневно, с презрением…

Дева берет Барахира за руку и как маленького ведет куда-то…

И вот опять зазвенел голос звонкого ручейка-Эллинэль:

— Сейчас мы будем проходить у пещеры слепого гнома Антарина. С ним связана история, которую знает каждый из нашего народа. Смотри — вон и сам Антарин. Поклонись. Он, хоть и не увидит твой поклон, но почувствует.