— Как далеко? — голос Эллиора звучал очень встревоженным.

— Так верстах в десяти отсюда, к северу.

Эллиор взглянул на восток, где пробилась робкая темно-голубая линия зари, и притушила несколько самых маленьких звезд.

— Нет — сегодня они нападать не станут. Устроят лагерь где-нибудь на западном берегу. Продолжим упаковывать книги.

Брэнди кивнул:

— Пожалуйста. Фалко, там, кстати, все знает, все покажет. А я понаблюдаю за звездами… быть может, в последний раз с этого холма.

— Не говорите так мрачно. — вступился Фалко.

— Разве я сказал что-то мрачное? — удивился Брэнди. — Ну, не теряйте времени — книг то еще много.

Да уж: работы им предстояло немало. Эллион бережно и проворно, аккуратными стопками складывал толстенные рукописи в мешки, и говорил:

— Вот это да — какие богатства, какая мудрость. Некоторые из этих книг, сохранились в единственном экземпляре. Прекрасная библиотека! Эх — развести бы заключенный здесь свет по всему Среднеземью, по всяким королевствам варварским…. Но книги, как и все прекрасное, легко разрушить грубой силой…

Фалко с восторгом слушал мелодичную речь эльфа; и книги в руках, словно сами собой, укладывались в стопки.

И вот за их спинами остались залы, где лежали у опустевших полок ожидающие своего часа мешки. Они вышли навстречу пробуждающемуся дню, который приветствовали первые петухи.

Между холмов, проплывали розоватые лучи восходящего светила, и лучики эти, блестя в бесчисленных росинках, делали холмы живыми, трепетными, готовыми взмыть облаками.

Нет — и не верилось, что есть какое-то зло, и, тем более, что оно может придти и изжечь эту красу.

— Смотри!

Фалко одной рукой схватил Эллиора за рукав, серебристого его наряда, и указал на огромную, облакообразную птицу, которая, словно сон, стремительно пролетела над Холмищами к западу.

Хоббит даже помотал головою — может это и впрямь сон?

— О нет — это не сон, — словно читая его мысли, не то говорил, не то пел Эллион. — Нечасто, в наши дни, видели над Среднеземьем эту величественную птицу. В ней дух Майя, а служит она повелителю ветров Манвэ. Только ему, да супруге его — Элберет, известно, какое поручение у великой птицы.

А орел, поднимаясь все выше, стал белым облаком на западном, лазурном небе.

— Как же прекрасен мир! — провожая его взглядом и мечтою, с чувством говорил Фалко. — Как же много в нем неизведанного! И я верю, что никакая тьма не одолеет нас! Мы окружены светом!

В тоже самое утро, когда Фалко и Эллиор любовались восходящим светилом и орлом Манвэ — в это же самое время, но на несколько сот верст западнее, там, где сливаются в единый поток две горные реки Седонна и Бруиннен, восходящее светило только коснулось верхних отрогов тумана, который вздымался над этими реками. А туман был высок. Всю ночь он клубился, принимал причудливые образа, а теперь, предчувствуя скорую свою гибель в солнечном свете, приостановился, призадумался. Где-то в его темно-серебристых глубинах, глухо и величественно урчали две горные реки…

Из туманного моря выступали, увенчанными башенками, крепостные стены по которым прохаживались стражники. Их шлемы уже ловили первые солнечные лучи, уже блистали они живым златом.

С южных стен виделось, лежащее над слитыми воедино реками туманное покрывало; с восточных стен, над туманами, можно было различить златящиеся у горизонта шапки Серых гор; с северной же стены видна была выступающая из темного острова леса живая гора — этот древесный исполин — мэллорн до которого было версты две — стройный и прекрасный, расходился широченной кроной, в которой нежно бирюзовой дымкой развесило уже свои лучи солнце, так же там виднелся созданный, казалось, из нежных, белесых туманов дворец — ствол мэллорна излучал мягкий янтарный свет.

Воины прохаживались по стенам по два человека: у каждого добротная, выкованная гномами кольчуга, у каждого и меч в покрытых росписью ножнах; а за спиною — лук, и колчан; воины были все статные, широкоплечие, с густыми, черными волосами. Был среди них один именем Барахир, прохаживался он со своим приятелем Брандиром и вел такую беседу:

— Вон мэллорн эльфийский. Есть ли на свете древо более великое, чем он?

— По мне бы — лучше он раз в десять поменьше стал; а то и смотреть на него страшно — как рухнет на нашу крепость.

Барахир улыбнулся и вытер широкий, черный ус, на котором туман собрался в несколько крупных капелек:

— Глупость! Скорее наша крепость сама развалится, чем падет это дерево! Посмотри какая мощь — оно стояло здесь еще до того, как наши прадеды заложили эту крепость! Да что там — она стоит здесь со дней, когда людей еще и в помине не было.

— Да уж — любишь ты этих эльфов!

— Ну, а ты, Брандир — почему ты их не любишь? Что за глупые предрассудки? Сколько мы живем бок о бок — хоть раз сделали они нам что-нибудь плохое, от чего можно было бы их бояться?! Так нет — почему то их считают опасными колдунами, и матери учат своих детей, что в лес ходить нельзя, что эльфы их околдуют, и никогда уже не выпустят из своего королевства! В этом есть правда: каждый, увидевший их красоты, сам не захочет уходить. Разве же не чарует тебя, Барахир, та дивная музыка, те ясные голоса, которые слышим мы иногда из леса?

— Так они и затягивают! Так, порой, хочется пойти, поближе послушать — иногда приходится руками за стену цепляться, а то ноги сами несут!

— Так разве это плохо?

— Наши дома здесь, а не в лесу, а эльфы бояться выступать против нас открыто, вот и затягивают напевами колдовскими.

— Ох — да слышал я уже эту басню, Брандир. — на ходу, любуясь мэллорном, говорил Барахир. — Выходит, что лучше сидеть в кабаке, да за кружкой кислого вина точить лясы, о том, какие эльфы плохие, да какие страшные… Глупо!.. Ну, ничего — завтра прекрасный праздник, завтра всей этой глупости конец настанет!..

Они проходили возле одной из башенок, и услышали голоса, которые доносились из нее.

— Да это ж, повелитель Хаэрон. — прошептал Брандир.

В это время дверь в башенке распахнулась, и за ней предстал правитель Хаэрон — статный мужчина с широким, открытым лицом, за его спиною виделись еще двое воинов, а так же, какой-то рыжебородый крестьянин.

Хаэрон выглядел встревоженным — он услышал голоса Барахира и Брандира, и теперь велел им зайти.

В башенке, от холодных, каменных стен веяло мощью, а в окошечко просунул недвижимое, серое щупальце туман, и замер так, словно бы подслушивая, но на него никто не обращал внимания. Хаэрон быстро прохаживался от стены к стене, и говорил:

— Сегодня я проснулся в прекрасном расположении духа. А что мне, право, было печалиться — впереди праздник — по приглашению короля эльфов, мой народ, должны отправиться к ним в гости, установить, наконец-таки, с лесным народом дружбу. Да что говорить. Я иду осматривать Туманград — он спит, как невинный младенец. И пусть спит-отсыпается перед грядущим торжеством! С улыбкой, иду к стенам, чтобы взглянуть на доблестных моих воинов, и что же. В башенке у ворот никого нет. Где Маэглин?

Воины пожали плечами.

— Так вот — ворота были приоткрыты, и за ними обнаружил я вот этого крестьянина.

Рыжебородый крестьянин поклонился Хаэрону, а потом и всем воинам (хоть это и было лишним).

Хаэрон продолжал:

— И он, этот крестьянин, прямо с порога выпалил мне такие новости, что хорошего настроения, как не бывало. Повтори-ка сказанное, да поживее.

Крестьянин еще раз поклонился Хаэрону, после чего, быстрым, заплетающимся языком, начал тараторить:

— Живем мы с женой, живем безбедно; живет у нас…

— Помедленнее, помедленнее, и ближе к делу. — осадил его Хаэрон, и, во время дальнейшей речи, все прохаживался, теребя маленькую свою бородку.

Крестьянин стал говорить очень медленно, выделяя каждое слово:

— Так вот вчера, стало быть, пошел я в наш лес по дрова. Шел, шел и, вдруг, заплутал. Хотел, значит, дерево познатней найти, чтоб дымок целебный от него шел — ась заплутал. Ну и там корень мне вздумал под ноги подвернуться…