В состав армии вливались 230-й учебный запасной полк, курсантский батальон Военно-политического училища имени Ленина, части 32-й стрелковой дивизии и другие подразделения.

С членом Военного совета армии бригадным комиссаром П. Ф. Ивановым мы поехали на станцию встречать прибывающие войска. Настроение у дальневосточников было приподнятое, боевое. В вагонах пели «Славное море, священный Байкал», «По долинам и по взгорьям…». Командир дивизии полковник Виктор Иванович Полосухин доложил:

— Полки полностью вооружены, обеспечены всем необходимым и могут вступить в бой немедленно.

Я приказал Полосухину к утру занять оборону на Бородинском поле. Ему же подчинил 230-й полк и курсантов. Вслед за 32-й дивизией прибыла 20-я танковая бригада полковника Т. С. Орленко. О нем я слышал много хорошего еще в Прибалтике, в самом начале войны. Тогда он командовал 22-й танковой дивизией и под Шяуляем нанес сильный удар 41-му танковому корпусу генерала Рейнгардта. Орленко был храбрый и опытный офицер. Его атлетическая фигура в синем комбинезоне появлялась то здесь, то там. Он всегда прислушивался к предложениям подчиненных, спокойно отдавал распоряжения, и подчиненные понимали его с полуслова. Добродушное, слегка тронутое оспой лицо полковника постоянно светилось лукавой улыбкой. Со стороны казалось, что Орленко ни во что не вмешивается, но все в его подразделениях делалось так, как он хотел. Во всем чувствовалась организующая воля командира.

На войне зачастую приходилось наблюдать обратное. Командир суетится, кричит. А подчиненные его не понимают. Надо ли говорить, к каким горьким и тяжким последствиям приводил такой стиль командования.

Бригада Т. С. Орленко была укомплектована людьми, уже нюхнувшими пороху. Танки и вооружение имела полностью. По предложению начальника штаба армии Военный совет оставил ее в резерве, чтобы она была готова к действию в районе Бородинского поля совместно с 32-й стрелковой дивизией.

13 октября. Легкий морозец. Серебристый иней неузнаваемо изменил местность. Лужи покрылись коркой льда. Листья на кленах и березах пожелтели, и на их фоне ярко выделялась неясно-зеленая хвоя елей и сосен. Но бывают моменты, когда человек смотрит на окружающую природу только со своей профессиональной точки зрения. Вряд ли, скажем, рыбак, уходя в море, размышляет о цветовых оттенках волн. Он думает о более прозаических вещах: сколько рыбы поймает, как бы шторм не унес в море баркас. Так и мы с членом Военного совета армии П. Ф. Ивановым, подъезжая к Бородинскому полю и глядя на окружающие леса, думали о том, что эти леса — отличное укрытие для войск и боевой техники и в то же время хорошее препятствие для танков противника, а следовательно, и дополнительное укрепление для нашей обороны.

Вот Кукаринский лес. Здесь расположился штаб 32-й дивизии. Нас встречает комиссар дивизии полковой комиссар Г. М. Мартынов. На груди у него орден Красного Знамени.

— Когда получили?

— За Хасан…

32-я дивизия — одна из старейших в Красной Армии. Один ее полк был создан в ноябре 1917 года из рабочих Петроградской стороны. Он бил Колчака, освобождал Новониколаевск (ныне Новосибирск), участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа. Войсковой номер полка 113-й, но старые служаки по-прежнему именовали его Рабочим полком. Героический путь прошел и второй полк дивизии — 17-й. Основателями его были гомельские и стародубские партизаны. Он тоже громил Колчака, но особенно отличился на Западном фронте и за коллективный подвиг был награжден орденом Красного Знамени.

Третий полк, 322-й, самый молодой, но уже успел проявить себя в боях у озера Хасан. Там, у Хасана, прославилась вся дивизия — ее наградили орденом Красного Знамени. 1700 бойцов и командиров получили тогда ордена и медали, а капитан М. С. Бочкарев, лейтенант В. П. Винокуров, механик-водитель С. Н. Рассоха, красноармеец Е. С. Чуйков — звание Героя Советского Союза. Все они и теперь находились в рядах дивизии.

Настроение у дальневосточников было отличное. Еще до отправки на фронт в дивизии насчитывалось 570 членов партии, 308 кандидатов, 4313 комсомольцев. В пути 622 человека подали заявления о приеме в партию, 440 — в комсомол, а теперь перед боем партийные организации получили еще 219 заявлений. Помню, именно в тот вечер, 13 октября 1941 года, 133-й легкий артиллерийский полк полностью стал партийно-комсомольским.

Вскоре подъехал и командир дивизии В. И, Полосухин. Он изложил свое решение: основной упор в обороне делать не на передний край, как это трактовалось в наставлениях, а на вторые эшелоны.

— Прошу обосновать, — заинтересовался я.

— Во-первых, товарищ командарм, местность непосредственно у переднего края нашей обороны полузакрытая: рощи, кустарники и складки рельефа позволяют противнику скрытно сосредоточиться и одним броском ворваться в нашу оборону. Во-вторых, мы ожидаем в первую очередь наступления танков противника, с которыми нужно вести борьбу еще до подхода к переднему краю, а местность не просматривается. Поэтому, видимо, нам придется бороться против танков главным образом в глубине обороны и отсекать от них пехоту.

— Обоснование разумное. Давно командуете дивизией?

— Три месяца, — смущенно ответил Полосухин, чувствуя, что этим вопросом я как бы воздаю должное его командирским качествам.

Через полчаса мы выехали в боевые порядки одного из полков.

Когда проезжали мимо старых памятников, вспомнил толстовское описание Бородинского поля, каким оно представлялось Пьеру Безухову накануне знаменитой битвы. Безухов видел тогда поля, курганы, ручьи и бесчисленные колонны войск… Поляны, ручьи и леса остались и теперь, а вот войск не было видно — не та война! Подразделения зарылись в землю и замаскировались. Поле казалось пустынным.

Да, не та война, не тот характер сражений. И если тогда на этом куске русской земли — девять километров по фронту и два с половиной в глубину — огнем и врукопашную сражались в сомкнутом строю, решая судьбы истории, сто двадцать тысяч русских солдат и сто тридцать тысяч французов, то теперь тут было сравнительно немного войск. И исход войны определялся не на Бородинском поле, точнее, не только здесь, но и на всем тысячекилометровом фронте, где в эти дни шли ожесточенные бои.

На огневых позициях артиллерийской батареи 17-го стрелкового полка к нам подбежал невысокий крепыш с треугольниками на петлицах.

— Командир орудия старший сержант Корнеев! — доложил он.

— Готовы, товарищ Корнеев, встретить противника?

— Так точно, товарищ генерал!

— Кто у вас в расчете?

— Наводчик орудия сержант Строганов — шахтер из города Сучана; заряжающий — казах Башмеев, тоже шахтер, из Караганды. Остальные номера — туркмен Кадмыков, рабочий ашхабадского элеватора; Смолярчук — слесарь из Минска, белорус. А вот Рябченко — с Дона, до армии был трактористом. Сам я из Свердловска, токарь завода «Уралмаш».

— Не расчет, а прямо Совет Национальностей! — пошутил член Военного совета.

— Коммунисты и комсомольцы есть?

— Все комсомольцы, за исключением Смолярчука, но он собирается вступить в комсомол.

— Желаем удачи в бою!

— Спасибо, товарищ генерал! Немцев к Москве не пропустим!

Полосухин все время молчал, но выражение его лица говорило, что он доволен своими солдатами.

Несколько дальше, на позициях запасного учебного полка, мы встретили добровольцев-москвичей с завода «Серп и молот»: инженера В. Г. Григорьева, электромонтера С. Ф. Гончара. В этом же отделении находились отец и сын Павловы и два пожилых рабочих Орлов и Захаренко с фабрики «Трехгорная мануфактура».

— Получили мы на днях наказ от краснопресненцев, — сказал Захаренко, вынул из кармана письмо и передал его нам. — Вот, почитайте сами!

Павел Федорович быстро прочитал письмо и с волнением сказал:

— Да, Дмитрий Данилович! Красная Пресня не зря славится своими революционными традициями. Вот и теперь краснопресненцы призывают воинов Западного фронта стоять насмерть, но врага к Москве не пропустить. Какой патриотический документ! Мне думается, стоит его размножить и довести до каждого солдата.