Мягко вползали сумерки, наполняя корабль чернотой. Тан сомкнул глаза и мгновенно отключился. Ему приснился чудесный цветной сон, будто бы он сидит на яблоне, сплошь покрытой солнечными спелыми яблоками, и разговаривает с веселым рыжим кроликом. А потом кролик вдруг подергал Тана лапкой за плечо и сказал:

— Мне страшно.

Издав страдальческое мычание, Тан разлепил веки. Девочка лежала рядом, ее теплое дыхание обдавало щеку.

— Мне страшно, — вновь сказала она.

Тан с трудом подавил зевок.

— Не бойся. Я с тобой.

Сон ушел. Тан лежал, тупо уставив глаза в неразличимую в темноте переборку, и с раздражением думал о том, что наверняка не выспится, а значит, рефлексы будут замедлены, что не очень хорошо, учитывая скверный характер леса. Девочка, судя по всему, заснула, прижавшись к своему спасителю худеньким тельцем. Едва Тан подумал об этом, как тоненький голосок спросил:

— Ты спишь?

— Почти, — ответил Тан.

— Расскажи что–нибудь.

— А что?

— Что хочешь.

Тан задумался. Он мог рассказать про грабежи на Катанре и Тропше, дерзком налете на особняк Дорманна, первого богача Белонны, про резню, которую учинил на Толимисе. Тан мог рассказать про блеск звезд и долгие скитания по галактикам, а также про кровь, боль и ужас. Но он не хотел, чтобы часть его жестокого «я» вселилась в рыжее существо, доверчиво примостившееся у него под боком. Поэтому Тан принялся рассказывать о своем детстве, об отце, которого почти не знал, о матери, которую почти не помнил, о своем любимце Маслике и старом деревянном доме, в котором он прожил так много лет. Он рассказывал о чарующих глаз закатах, о купаниях в ледяной воде горного ручья, о своих проказах и, поощренный ее веселым смехом, о детских мечтах. Неожиданно для себя Тан обнаружил, что помнит их, и он говорил о них с упоением. Он рассказывал долго, уже не для нее, для себя. Он вспоминал лица друзей и той, что подарила ему первый, такой сладкий поцелуй. Он ощущал его наяву, как и запах малинового варенья, которое варили в их доме летними вечерами. Это было славное время, Тан совершенно забыл о нем.

Наконец он умолк.

Похвала Кассиопеи звучала искренне.

— Здорово! — сказала она. — Мне ни за что бы так не рассказать. Слушай, Тан, а ты вовсе не такой страшный, как о тебе рассказывают.

Тан О’Брайен беззвучно усмехнулся. Эта малютка его плохо знала.

— Я страшный, — сказал Тан. — Но только не с тобой.

— А ты и вправду убивал?

— Еще сколько!

— И измывался над женщинами?

Тану почудилось, что его щеки слегка покраснели. Впрочем, темнота скрывает краски.

— Иногда.

— А зачем?

Тан не нашелся, что ответить. Маленькая чертовка загнала его своими вопросами в угол. Правда, Тан все же сумел выкрутиться, хотя использовал при этом не очень честный прием.

— Ты задаешь не детские вопросы.

Как он и рассчитывал, Кассиопея оскорбилась.

— А я и не ребенок! — сказала она с тем очаровательным пафосом, который присущ взрослеющим детям. — Я уже большая.

— Конечно, большая, — поспешил согласиться Тан. — Послушай, большая, завтра у нас будет трудный день, и нам надо как следует выспаться. Давай отложим все разговоры на потом.

— Ладно, — не стала спорить Кассиопея, хотя в ее голосе можно было различить недовольство. — Будь по–твоему — давай спать.

Она немного повозилась, устраиваясь поудобнее, и внезапно спросила:

— Послушай, Тан, а у тебя есть дети?

— Нет, — ответил Тан. — Спи.

— И девочка заснула, доверчиво устроив голову на плече Тана. И прошло много времени, прежде чем заснул он…

Ночь сблизила их, день вернул толику прежней разобщенности. Наступило утро, и Кассиопея вновь бросала на Тана косые взгляды, а Тан испытывал горячее желание отобрать у нее бластер. Ему стоило большого труда сдержать себя.

Они наскоро позавтракали, после чего Тан принялся объяснять девочке, что она должна и что не должна делать, когда окажется в лесу.

— Запомни, лес наш враг! Мы должны обхитрить его! — подытожил свою краткую речь Тан.

Как и накануне, его терзало чувство досады. Но сейчас Тан злился не на себя, а на папашу Касси, не удосужившегося раздобыть для своей дочки прочный скафандр. Лес не уважал людей, одетых в комбинезоны. Кое–кто уже имел несчастье убедиться в этом на собственной шкуре. Немного поколебавшись, Тан подозвал Касси и протянул ей свои доспехи.

— Одень это.

Как он и предполагал, девочка заупрямилась.

— Зачем еще это?

— А я говорю одень!

Уперев кулачки в бока, Кассиопея с вызовом заявила:

— Он мне велик!

— Ничего, — Тан не собирался сдаваться, — я подгоню его.

Как Касси ни сопротивлялась, ей все же пришлось натянуть на себя изрядно потрепанный скафандр. Водрузив на рыжую головку шлем, Тан оглядел дело своих рук и остался доволен.

— Сойдет.

Сам он ограничился тем, что набросил на плечи прорезиненную накидку. Она должна была защитить от дождя, а в случае чего и от клыков, если они, конечно, будут не очень велики. Теперь оставалось лишь покинуть корабль, но прежде чем уйти, Кассиопея пожелала проститься со своим домом. Тан прекрасно понимал ее состояние. Он и сам был сильно привязан к собственному рейдеру. Случись вдруг нечто подобное… Тан просто не мог представить себе, как он будет покидать корабль. Впрочем, Тан О’Брайен надеялся уйти первым. Человеческий век короток. Тан размышлял на эту грустную тему до тех пор, пока Кассиопея не вернулась. Как девочка ни прятала лицо, Тан ухитрился заметить, что глаза ее красны.

Наконец они спустились на землю и двинулись вперед. Шествие открывал Тан. Он внимательно смотрел по сторонам, то и дело останавливаясь и сверяясь с показаниями радара. Следом шлепала по грязи Кассиопея. Несмотря на все ухищрения Тана, скафандр висел на ней мешком, отчего девочка походила на неуклюжую мягкую игрушку, глядя на которую Тан не мог удержаться от улыбки.

День встретил путников вчерашней хмарью. Небо тонуло в туманных облаках, нависающих над самыми кронами деревьев, грязь противно хлюпала, зеленая стена становилась все плотнее. Тан шел быстро, быть может, несколько быстрее, чем следовало б. Поначалу Касси не уступала, но вскоре устала и начала отставать. Тогда Тан, ушедший немного вперед, подождал ее и, невзирая на робкое сопротивление, взял за руку, машинально отметив, что в другой руке девочки покоится бластер. Впрочем, Тан также держал свою пушку наготове.

Первую часть пути они проделали без приключений. В известном месте магнитометр издал писк, и Тан потащил девочку вправо. Ей вовсе незачем было видеть то, что осталось от отца и дяди. Миновав место трагедии, Тан углубился в чащу и вскоре обнаружил свои следы, которые оставил, идя к кораблю. Ступая по ним, путники очутились на полянке, где Тан пристрелил гада.

— Передохнем?

Девочка отрицательно покачала головой. Тан наклонился и, различив тяжелое дыхание, снял с ее головы шлем. Лоб и веснушчатые щеки были сплошь покрыты бисеринками пота.

— Передохнем! — решил Тан и первым уселся на поваленное дерево. Скорчив недовольную мину, Касси устроилась рядом. Тан сунул ей таблетку воды, после чего внимательно огляделся. Вокруг маячила зелено–блеклая стена тумана и леса. Гора, на которую ориентировался Тан, разыскивая корабль, исчезла. Они прошли примерно треть пути. Оставалась самая трудная часть.

— Как дела, Касси? — бодро спросил Тан. Девочка через силу улыбнулась. — Все будет нормально. Еще немного — и мы окажемся на моем корабле. Не грусти.

Касси улыбнулась вновь, на этот раз чуть веселее.

— Вот так–то лучше! — подытожил Тан. Он поднялся и, манерно изогнувшись, протянул девочке руку. — Как мне ни прискорбно вам это сообщать, мадемуазель, но нам надлежит продолжить путь!

И они пошли дальше…

Стал накрапывать дождик. Волосы Тана моментально намокли, по лицу потекли жирные холодные струйки. Вскоре Тан ощутил озноб. Прогулка по лесу грозила завершиться хорошенькой пневмонией. Но это было полбеды. Куда хуже было то, что пелена, застилавшая путь, стала намного гуще. Теперь Тан мог различить дорогу не более чем на двадцать шагов перед собой. И ему, право, не хотелось думать о том, что может твориться сзади. Там могло твориться что угодно! Тан старался держаться спокойно, но его напряжение не укрылось от Касси. Словно откликаясь на тайные мысли Тана, она начала оглядываться, невольно сбиваясь с шага, и тогда Тан недовольно дергал ее за руку. Они шли довольно долго, прежде чем Тан сжалился над своей спутницей.