— Давно знаете Таньку Усольцеву? Как она сейчас? — Рисунок разговора и после этого вроде совсем не изменился.— Давно ее не видел. Красивая девчонка была, пока с Васькой Варнавиным не спуталась. Ваську-то вы знаете?

— Кто-то же послал вас к ней, Павел Ильич... Вас видели! Что ж мне этого человека сюда привезти?

Наконец Пирожковский не выдержал, шутливо поднял вверх руки.

— Не знаю я ни Варнавина, ни ее! На вокзале уборщица порекомендовала. А куда? В гостинице мест нет, в комнате отдыха тоже... Не в зале же ночевать...

— А дальше?

— Две женщины. Дочь и мать. Они в одной комнате, я в другой.

— А часы?

— Ничего. Понравились мне. Спрашиваю: «Можете продать?» — «Пожалуйста»...— Он даже не старался, чтобы мы поверили.

Андрей Николаевич подождал, поглядел на Шатрова, на Войта. Первый раз внимательно взглянул на меня. Я увидел маленькие живые зрачки, смотревшие, как мне показалось, иронически.

— Едем! — Уже поднимаясь, он добавил: — Нет. Войт останется, все запишет. Поедет новенький. Понял, Войт? Потом выдернешь на допрос Валета...

Мы спустились в дежурку. У стола стояла девушка лет семнадцати с вишнево-красным пятном на щеке — следом ожога или еще чего-то. Пятно было крупное, но не уродовало лица.

— Невеста,— сказал дежурный.— Приехала якобы с женихом на теплоходе. Он ей вчера сказал: «Жди на набережной. Я за тобой приду...» Она и ждет. И ни паспорта, ни денег.

Девушка отвернулась, провела рукой по глазам.

— В вендиспансер ее надо,— куриным голосом сказала стоявшая здесь же женщина-лейтенант, инспектор детской комнаты.— На проверку. Иначе приемник не возьмет. А без машины я ее в диспансер не повезу.

— Без справки не возьмут,— согласился дежурный.

— Откуда ты? — спросил Шатров у невесты. Старший опер держал руки глубоко в карманах брюк, отчего казался еще шпанистее и сутулее.

Она назвала пристань на Волге.

— Прописана? Проверяли?

— Да.

— Вещи есть?

— Вот...

В стареньком саквояже лежало приданое: несколько недорогих чистых платьев, ярко-синие дешевые босоножки, мешочек с семечками, аккуратно сложенные розовые дамские штанишки.

— Закрывай! Мы сейчас едем по набережной,— Шатров решил самостоятельно, и никто не попытался ему возразить.— Попросим начальника пристани: пусть посадит на теплоход. А ты, Будкевич,— он обернулся к женщине-лейтенанту,— умолкни со своим вендиспансером...

— Едем,— сказал Андрей Николаевич.

Я снова увидел улицы, по которым еще несколько часов назад мы со Смердовым пробегали в полном одиночестве. Сейчас тут толпились люди. Под колоннадой Красных рядов валила толпа — покупатели переходили из магазина в магазин. У ворот парка торговали мороженым.

Пока Шатров и Андрей Николаевич договаривались с начальником пристани, я ждал их на набережной, на месте, где утром проводилось задержание спекулянтов и перекупщиков.

«Надо выбрать момент и позвонить Мустафину,— подумал я.— «Зайдите или позвоните»,— сказал он...— Ведь не в гости меня звал. Это приказ!»

Я ни с кем не советовался, как поступить, и ни разу никого не спросил об утреннем задержании преступников. Никто из моих новых коллег тоже не задал мне ни одного лишнего вопроса. Я догадался об особой этике здешнего общежития.

Андрей Николаевич и Шатров уже возвращались, невесты с ними не было.

Усольцева и ее мать жили в одной из половин одноэтажного деревянного дома в глубине двора. Эта часть дома вместе с палисадником была отгорожена старым, повалившимся кое-где штакетником. При нашем приближении в палисаднике залаяла собака.

Андрей Николаевич вошел первым. Он оказался неловок — у калитки задел бревно, положенное снизу, чтобы преградить дорогу курам.

Усольцева — невысокая, с дерзким красивым лицом — старалась держаться спокойно, но щеки ее пылали. Чувствовалось, она вот-вот сорвется. Мать, степенная старуха в длинном платье, больше молчала. Кроме обеих женщин здесь уже находился участковый — пожилой высокий старший лейтенант.

— Понятые есть? — спросил его Андрей Николаевич.

— Во второй половине. Сейчас идут..,

Усольцева не выдержала:

— Искать-то чего? — заговорила она.— Что вы жить-то не даете? Ну была в заключении... Дайте же человеку забыться! Не напоминайте каждую минуту! — За неуклюжими словами прослеживалась логика.

— Надо, Тань...— как-то неубедительно, то и дело отводя глаза, объяснил наш старший.— Надо посмотреть. Вот... Есть сигналы.

— Плевать я на них хотела!

— Часы, понимаешь, продала... Швейцарские... Откуда они у тебя?

— Купила! Мне предложили по дешевке — я взяла...— Она отвечала с бесстрашием, хотя впереди ей снова маячила новая ходка — срок.

— У кого?

— Откуда я знаю!

— Надо сказать... Что за человек? Наш, костромской, или залетный? — Андрей Николаевич вел ту же игру.

— Откуда я знаю? Не знала и знать не хочу. Она была похожа на яростного красивого зверька — из тех, у кого на клетке пишут: «Не подходить! Не кормить из рук! Опасно для жизни!»

— ...Предложили — я взяла! А откуда они — с кражи или муж от бабы унес,— мне ни к чему.

— Но продавец-то тебя знает?

— Меня пол-Костромы знает!

У нее отстегнулся чулок, не отворачиваясь, она подняла подол, ловко поправила отстегнувшуюся пряжку.

С понятыми мы прошли в дом. Шатров зачитал постановление о производстве обыска, дал подписать. Усольцева отказалась, за нее подписала мать. Она медленно, с трудом выводила каждую букву.

После этого Шатров как-то уверенно прошел через комнату к старому комоду, выдвинул первый ящик.

— Составишь протокол,— Андрей Николаевич взглянул на меня.— Приходилось?

— Сумею.

— Мы будем показывать, что изымать.

Больше ничего от меня пока не требовалось, поскольку я не знал ни описания похищенных на кражах вещей, ни вообще преступлений, оставшихся нераскрытыми.

Обыск продолжался. Андрей Николаевич отвлекал Усольцеву, не давая гневу ее выплеснуться наружу.

— А с питерскими карманниками ты где познакомилась? С Пашкой Пирожковским? .

— Я и не слыхала такого...

— Он у нас. И часы при нем.

— А-а, этот? Так бы и говорили... На вокзале. Мы приезжали пиво пить...

— С Васькой?

— С подругой. Не буду ее называть — затаскаете. Он подходит: где можно переночевать? Посмотрела: мужик солидный, чистый. «У нас с матерью есть комната, ночуйте...»

— Ты предложила ему часы?

— Он сам увидел. Спрашивает: швейцарские?

— Вчера?

— Утром сегодня.

— Он рано ушел?

— Рано.

— А какими бумажками расплачивался?

— По двадцать пять вроде.

— Здесь они? В доме? — спросил Андрей Николаевич как бы между прочим. Голос его то и дело ломался.

— А уж нету! Разменяла.

Шатров двигался вдоль стены, вынимал вещи, складывал на широкую двухспальную кровать — блузки, отрезы материи, платья... Несколько пар часов, в том числе сломанную дамскую «Звездочку», уложил отдельно. Когда участковый взял лупу, приготовился списать номера механизмов, Усольцева рванулась к нему:

— Не дам, Петрович! Подарок!

Старший лейтенант успел прикрыть часы ладонью.

— Ты, Тань, не того?..

— Не тронь! Ты меня знаешь...

— Мужские полуботинки тоже надо изъять.— В обыске не участвуя, Андрей Николаевич, тем не менее, все замечал юркими мышиными глазками.

Понятые — женщины-соседки — сидели тихо, ни живы ни мертвы.

— Полуботинки купила?

Поймав мой взгляд, Андрей Николаевич незаметно кивнул на мужскую фотографию в рамке над кроватью.

— С Васькой Варнавиным опять живете? Муж он тебе?

Усольцева вспыхнула:

— Тоже муж нашелся!

— Первая девочка-то у тебя от него?

— А от кого же!

Участковый тем временем отщипнул ножичком заднюю стенку часов, поднес лупу к глазам. Свободной рукой, не глядя, принялся записывать.

— Девочка, наверное, в школу ходит? — продолжал Андрей Николаевич.— Учится ничего?

Усольцева промолчала.