И холмы эти манили, звали Имса к себе так, что иногда ему казалось, будто он слышит далекую музыку и чьи-то голоса, полные обещаний. Порой, когда Имс болтался на старом фордике по графствам, перебираясь из одной деревни в другую в поисках стариков и старух, которые еще помнили древние легенды, он останавливался посреди дороги, один, между серым парящим небом и яркой зеленью полей, связанных между собой полупрозрачными лентами дождей и туманов, и ждал, ждал – словно серьезно надеясь разглядеть между абрисами холмов и скал, в нежной зыбкой жемчужной дымке тех, кто звал его к себе сладкими песнями…

В городе это ощущение почти сходило на нет, но не пропадало совсем. И иногда Имсу чудился за плечом мягкий тихий смех, чуть насмешливый, как горчинка в пинте гиннеса. Имс желал бы обернуться, но каждый раз немела шея, будто кто-то играючи дул ему в затылок и сковывал на несколько мгновений, чтобы, веселясь, успеть сбежать прочь.

***

В тот понедельник Имс опаздывал. Он зачитался Йетсом в библиотеке, его «Кельтскими сумерками», и потерял счет времени, а когда опомнился, оказалось, что ему осталось каких-то пять минут до репетиции, а путь до здания, где располагался студенческий театр, занимал как минимум десять – это если мчаться сломя голову, не останавливаясь поприветствовать знакомых и приятелей.

Имс судорожно схватил в охапку книги, грудой ссыпал их на стол библиотечной даме, одарившей его возмущенным взором, и вылетел из читального зала наподобие метеора.

И, согласно естеству любого метеора, Имс тут же столкнулся с препятствием. Пару мгновений препятствие балансировало между устойчивым и неустойчивым состояниями, словно не в состоянии решить, что же выбрать, после чего, наконец, определилось и шлепнулось на пол.

Имс испытал прилив противоречивых чувств: с одной стороны, ему очень сильно хотелось бежать дальше, драгоценные песчинки времени пересыпались в воображаемой колбе с неумолимостью любых часов, неважно, реальных или вымышленных, и любая задержка сейчас вызывала досаду, а с другой стороны – он, определенно, был виноват, а чернющие гневные глаза парня, шлепнувшегося на задницу у ног Имса, требовали как минимум вежливых извинений.

Имс завис – ноги как будто уже (или еще) бежали вперед, тело тянулось за ними, а мозг требовал остановиться и как минимум помочь человеку встать. Человек, между тем, явно никуда не торопился либо же находился в легком шоке после столкновения, потому что так и продолжал сидеть, рассматривая Имса, даже не делая попыток подняться.

«Бежать, бежать, а то Дерек тебя убьет!» – требовало все внутри Имса. Режиссер студенческого театра, по совместительству профессор литературы Дерек Хэйли, терпеть не мог опозданий и не без причины считал себя исключительно остроумным, в связи с чем пользовался любой возможностью отточить навыки плевания ядом.

А Имс очень не любил быть мишенью.

Поэтому он, недолго думая, схватил незнакомого парня за запястье и дернул вверх и на себя, чтобы тот уже встал на ноги и можно было бы извиниться и бежать дальше по своим делам.

Парень оказался странный. Пока Имс поднимал его с пола, он растерял весь свой гнев и смотрел на Имса так, как будто перед ним внезапно оказалась поразительная диковина, что-нибудь наподобие вдруг возникшей из ниоткуда Чаши Грааля по меньшей мере. Парень даже и не пытался скрыть удивленное восхищение, появившееся на его лице, и Имс почувствовал себя польщенным.

Так что он потерял еще несколько бесценных минут, обмениваясь с упавшим бессмысленными вежливыми фразами, но вот, наконец, несколько раз извинившись, познакомившись и чуть ли не раскланявшись, смог, наконец, сбежать, тут же позабыв о черноглазом магистранте-медике Артуре с необычной для Ирландии внешностью, характерной скорее для уроженца Юго-Восточной Азии.

За углом кто-то настырно звонил в колокольчик, разнося по коридорам искристый хрустальный звон, но, выскочив в галерею, Имс не заметил никого, кто мог бы развлекаться таким образом. Вся галерея, с широкими окнами в дубовых рамах по одной стороне, была абсолютно пустой, а у Имса было слишком много дел, чтобы задумываться об акустических странностях.

***

В следующие несколько недель Имс вымотался до предела: научный руководитель отправился с курсом лекций в США, и Имсу пришлось заменять его, читая лекции и проводя семинары для студентов-первогодков. Теперь сразу после лекции Имс отправлялся в библиотеку готовиться к следующей, проталкивая информацию внутрь себя с помощью галлона кофе, а его вечернее время съедали репетиции, которые Дерек в преддверии премьеры принялся проводить практически ежедневно. А еще нужно было успеть купить хоть какой-то еды, что само по себе превращалось в неслабый аттракцион, потому что по утрам Имс спал до последнего, выбирая все достающиеся ему мгновения сна, а в промежутке между подготовкой к лекциям и репетициями отправляться в магазин было бессмысленно – к этому времени они все уже были закрыты. Ехать же в какой-нибудь крупный торговый центр на окраине Дублина, где еще можно было найти работающие супермаркеты, у Имса уже не было ни желания, ни сил.

Видимо, исполненное страданий осунувшееся лицо Имса и голодный взгляд произвели сильное впечатление на Памелу О’Лири, которая исполняла главную женскую роль в спектакле, потому что она теперь во время перерывов постоянно оказывалась рядом с Имсом, имея при этом двойной запас сэндвичей и кофе в термосе. И хотя циничная сторона Имса ничуть не испытывала иллюзий по поводу того, какой именно цели обычно пытаются достичь девушки, используя мужской желудок как промежуточную остановку, Имс испытывал по отношению к Памеле нешуточную благодарность.

В конце концов, если рассматривать желудок как перекресток дорог, то не стоит забывать, что эти дороги ведут на только на север, но и на юг. По мнению Имса, это направление было ничуть не хуже, принимая во внимание, что времени у него не оставалось не только на еду, но и на все остальное тоже.

Наконец, как это обычно бывает, все закончилось: научный руководитель Имса вернулся на родину, репетиции подошли к концу, завершившись генеральным прогоном, довольным Дереком и, как следствие, буйной тусовкой всего коллектива студенческого театра Тринити Колледжа в одном из баров Темпля.

Имс чувствовал себя так, словно сидит на золотом облаке, пролетая над волшебной страной. Кто-то из ребят-осветителей угостил его в плохо освещенной мужской уборной наполовину выкуренным косяком, и теперь все вокруг казалось иллюстрацией из старинной книжки с детскими сказками: очертания предметов точно сгладились, лица людей вокруг потеряли резкость фотографии и стали похожи на рисунки пастелью – нежные и немножко расплывчатые. Гул голосов в пабе слился в неразборчивую, но приятную для слуха мелодию, а коллеги-актеры враз помолодели и обрели приятную легкость в общении.

Памела, которая уже непринужденно устроила ладонь на колене Имса, тоже подрастеряла излишнюю напористость и чрезмерный феминизм, и, хотя и одетая в джинсы и черный свитер, гораздо больше сейчас напоминала прекрасную даму из баллад о подвигах короля Артура, чем во время репетиций, облаченная в сценический наряд со шлейфом и с лентами в волосах.

Имс, подобревший от пива и расслабленный от косяка, уже совсем было собрался сделать даме уместный комплимент с далеко идущими целями, когда Памела вдруг взмахнула рукой и широко заулыбалась кому-то, глядя за плечо Имса. Да и все остальные участники студенческой труппы внезапно оживились и приветственно замахали руками.