— Точно на трубе? — удивился Кешка-внук. — Он, вообще-то, на скрипке играл!

— Точно, — уверенно кивнула Агнесса. — Мы их так и различали: Кешка всё время трубил: пурум-пум-пум! А Яшка — нет, скрипка лучше! У него даже вместо пуговицы на пальто такая штучка была от скрипки, не помню, как называется. Таськин отец подарил.

— Колок, — сказал Михаил Соломоныч каким-то чужим голосом.

— Да, точно — колок!

— А, это чтобы настраивать, — поддакнул Кешка. — У него как раз дырочка для струны, можно пришить, как пуговицу. Да, Михаил Соломоныч?

— Яковлевич, — вдруг ответил он и снял очки. — Выходит, правильно — Яковлевич. Надо же, фамилия настоящая оказалась, удивительно… Отец так всю жизнь и носил его вместо пуговицы на домашней куртке, этот колок. Мама говорила — пришей нормальную пуговицу, что это за ребячество! А он отвечал: ребячество я пропустил. От него только один колок и остался…

Что-то ещё говорила Агнесса, что-то Михаил Соломонович, но Кешка уже не слушал. Он думал почему-то совсем не о том, что всё сошлось, и неизвестный Соломон оказался пропавшим Яшкой. Честно говоря, он давно уже в этом не сомневался. Он думал о математике, точнее — о теории вероятности. Как же так? Ведь вероятность того, что эта тётка была знакома с братьями — почти нулевая! Так же, как и то, что они с Михаилом Соломоновичем — кто он ему? двоюродный дядя? — вообще встретились. Мало того — встретились, так ещё и узнали, раскрутили всю эту историю! И что Тигру попалась на глаза именно эта газета с Агнессой… Нет, какая уж тут вероятность — одна миллионная? Миллиардная? А с другой стороны, есть эта самая тигрова теория шести рукопожатий. Если взять всех Кешкиных знакомых, а потом всех их знакомых, то от него, Кешки, можно протянуть ниточку к Альберту, скажем, Эйнштейну всего за шесть ходов? Стоп. А ведь это работает! Дедушка — физик; наверняка учился или был знаком с кем-то из великих физиков, а те — встречались с Эйнштейном, почему нет? Вот тебе и математика!

Неожиданно Шуруп подошёл и тронул его за плечо.

— Решил?

— Чего — решил? — не понял Кешка и вспомнил про задачу на салфетке. — А, это… Двадцать восемь получается. Правильно?

Шуруп внимательно посмотрел на него и вдруг сказал:

— Значит, так. Захочешь математикой заниматься, всерьёз — приходи. Адрес знаешь.

— Э, нет! — запротестовал Михаил Соломонович, — это мой ученик! Не отдам!

— Чему это Вы его учите? — удивился Шуруп.

— На скрипке играть!

— Какая, к чёрту, скрипка! Эту задачу у меня третьекурсники не все решают!

Потом, уже на улице, Тигр с Таней то и дело подкалывали Кешку, какой он гений. И как теперь Шуруп будет подстерегать его в тёмных подворотнях, хватать за воротник и тащить заниматься математикой. А Кешка будет отбиваться руками и ногами…

А он вдруг подумал, что не будет отбиваться. Шуруп, конечно, законченный псих. Но ведь что у него на обоях написано! Действительно, фанат. Кешка таких никогда ещё не видел. А что, может, правда сходить к нему пару раз?

…Михаил Соломонович как будто и не слышал ребят. Он думал о городе, который так мало знал. И представлял почему-то не знаменитую Адмиралтейскую иглу, или Медного Всадника, или Дворцовую площадь… Нет, у него перед глазами была табличка: «При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». А вокруг был город. Чёрно-белый, как на старых фотографиях. Не Петербург, а Ленинград.

Михаилу Соломоновичу показалось, что он прямо сейчас идёт по этому чёрно-белому городу. Кругом — снег. Разрушенные стены с пустыми дырами окон. И чёрные фигурки замотанных в какие-то платки людей.

По улице идёт старик. По той самой стороне, которая наиболее опасна. Ему всё равно. Ему всего-то тридцать лет с хвостиком; стариком он стал вчера вечером. Сколько сил ушло, сколько он бегал, договаривался, узнавал, упрашивал! И, наконец, добился — сегодня Сола должы были забрать из города. Доставить его мальчика на большую землю.

Сол болен, сильно болен, но там, на большой земле, они справятся — там есть врачи, лекарства, и главное — еда. Много еды. И всё это уже не нужно Солу. Не нужно со вчерашнего вечера. Ему вообще больше ничего не нужно. А значит, ничего не нужно и ему самому. Сола больше нет.

Как это нет? Да вот же он, лежит на краю дороги! В таком же клетчатом пальтишке…

— Сол, сынок! Вставай, что с тобой?

Незнакомый мальчик взглянул на него мутными глазами. Он упал, ударился головой — у него кровь, но он живой, живой! Может быть, они ещё успеют! И старик, который сегодня утром не мог поднять ведро с водой, подхватывает мальчика на руки — хотя он, признаться, не сильно тяжелее этого ведра…

И старик забудет о том, что похоронил сына. Это был дурной сон. Этого не было. Теперь он знает, что спас именно его, своего мальчика. Отдал его в чьи-то добрые руки, его отвезут в госпиталь, и он поправится!

Конечно, так и есть. Он спас его.

Михаил Соломонович тряхнул головой и с удивлением увидел ребят, цветущие каштаны…

— Кешка, — сказал он. — Я отдам тебе этот колок.

— Он у Вас?! Сохранился!?

— Да. В коробке со старыми фотографиями.

— Спасибо, — чуть слышно сказал Кешка. — Я его тоже пришью. Всегда буду носить.

Кешка проснулся довольно рано. Солнце уже поднялось над крышей соседнего дома, но все ещё спали. «Суббота», — вспомнил он. Надо же, как хорошо! Кешка любил субботу; и больше всего ему нравилось выйти из дома в тишине, не разбудив родителей. Была в этом какая-то серьёзность — самому позавтракать, самому закрыть дверь — и чтобы мама не проснулась, и не дёргала взрослого, в общем-то, человека всякими там «Шарф надел? Сменку не забыл? А ключ?»

Сегодня как раз все спят; отлично! Кешка вспоминал всю эту сумасшедшую неделю и его вдруг накрыло такое настроение — то самое, которое пихнуло его когда-то на толстую трубу. Захотелось сделать что-нибудь этакое!

Кешка решил пожертвовать завтраком, сунул в сумку банан и осторожно закрыл за собой дверь. Вниз, на улицу? Нет, наверх!

Он протянул руку к кнопке лифта, но, представив себе его грохот, передумал — лучше так, по лестнице! И через ступеньку помчался наверх, на самый двенадцатый этаж. Влез на чёрную чердачную лестницу. Подёргал замок на чердак — ерунда! Обняв рукой ступеньку, чтобы ненароком не загреметь, достал ножик. Минута — и готово, открыто! Не зря Герцель научил его этому несложному фокусу.

Чердак, ещё лесенка — и вот, наконец, он на крыше!

Внизу город спал ленивым субботним сном. Чуть слышно тренькнул трамвай, сверху казавшийся неторопливой гусеницей. Каркнула спросонья ворона — и всё, опять тишина. Кешка стянул шапку, чтобы не унесло ветром. Давно он не был здесь! Надо будет Тане показать. Вон её дом, в той стороне. Вот игрушечная школа, парк, стадион…

Кешка выдрал из тетрадки листок бумаги, присел коленями на сумку и аккуратно стал складывать самолётик. Потом выбрал направление — куда дует ветер. Крепко сжал самолёт двумя пальцами и ровным сильным движением запустил в небо.

Самолётик чуть дрогнул, но потом выровнялся. И вдруг поймал какой-то волшебный поток воздуха и, вместо того, чтобы начать снижение, наоборот стал подниматься всё выше и выше, к солнцу.

Кешка следил за ним, пока не заслезились глаза. А когда он вытер их рукавом, самолётика уже не было видно.