Уразумев смысл написанного, монах испугался и покинул тот берег. Завершив паломничество, он вернулся на родину, отправился в деревню Тоскэ и рассказал обо всем. Слушавшие его заливались слезами.

«Тоскэ попал в беду не иначе как в наказание за то, что ослушался родительской воли», — думали все.

Жизнь коротка, и каждому рано или поздно суждено превратиться в дым погребального костра. Случилась раз в городе болезнь, и было ее поветрие свирепым, как холодный зимний ветер с дымящейся горы Фудзи; лекари города Суруга лечили больных без устали. Все время кто-нибудь стучал в ворота храма Даннадэра, и никому неведомо было, когда наступит его смертный час. Стояли жестокие холода, но, увы, дорожным платьем в путешествии из нашего в иной мир служит всего лишь тоненький саван.

На улице Галантерейщиков во втором квартале города проживал один человек по имени Торая Дзэндзаэмон. По всей провинции шла молва о его богатстве, жил он в ладном доме с высоким коньком крыши. Еще в расцвете лет он по-монашески обрил голову, носил шелковые одежды, словно ученый, принял имя Дзэнню и удалился от дел.

Старшего его сына звали Дзэнъэмон. Отец передал ему старшинство в семье, второму сыну, Дзэнскэ, поручил торговлю с дворянами, третьему, Дзэнкити, доверил ведение дел с купцами, а младшему, Дзэнхати, приказал снабжать товаром храмы. Так отец распределил между сыновьями, кому каким делом надлежит заниматься. Все четверо были молоды и одарены разными талантами. Под флейту и барабаны — большой и малый — они целыми днями разыгрывали домашние спектакли театра Но. Дзэнню исполнял роль таю, четверо сыновей сопровождали его партию музыкой. В доме было много приказчиков, и второстепенные роли, и хоровое пение — все исполнялось домашними. Немногие могли позволить себе такую роскошь!

Так жил Дзэнню, не зная, когда придет его час, но как-то вечером он почувствовал озноб и прилег. Жар у него был небольшой, но никак не спадал. Все врачи перепробовали на нем свое умение, но облегчения не было, и Дзэнню становился все слабее. Четверо сыновей неотлучно находились у его ложа, ухаживали за ним. Поистине то было прекрасное зрелище! Прискорбно, когда у ложа больного — чужие, в болезни нет другой опоры, кроме жены и детей. Дзэнню, поняв, что час его близок, позвал сыновей, велел им прикрыть двери и сказал:

— Я чувствую, что скоро мы разлучимся в этом мире, и хочу кое-что поведать. Считайте вашего старшего брата Дззнъэмона отцом, во всем повинуйтесь ему, как мне. Поразмыслил я над жизнью на этой земле и рассудил, что люди склонны преувеличивать чужое богатство. Наш дом долгие годы процветал, и несведущие люди полагают, что у нас около пятидесяти тысяч рё, верно, и вы думали, что каждому достанется большое состояние. На самом деле все обстоит не так, но вы никому об этом не рассказывайте. Вот вам ключи от амбара, осмотрите хорошенько все, что там хранится. Раз я передал Дзэнъэмону свое имя, управление домом я возлагаю на него. Наличные деньги я разделил на четыре равные части, чтобы вручить вам четверым. Ну, а теперь есть нечто, о чем я хочу поведать вам секретно. Тем, у кого состояние солидное, дают на хранение большие деньги, выгодно жениться таким людям тоже легче, да всяких преимуществ много. И вот только для видимости хочу я записать в завещание деньги, которых нет и в помине, заметьте себе. В действительности имеется всего две тысячи рё, клянусь в этом святым храмом Сэнгэн, но в завещании я укажу восемь тысяч, из коих каждому из вас оставлю будто бы по две тысячи рё. Может, это излишнее тщеславие, но людям молва всего важнее.

Услышав эти прочувствованные слова, братья прослезились.

— Да если б вы, батюшка, и ничего нам не оставили, мы не стали бы сетовать. Если, не приведи бог, вы скончаетесь, мы по вашему завету будем считать старшего брата отцом, во всем следовать его повелениям, с усердием выполнять свое дело и постоянно приумножать славу нашего дома, — заговорили они в один голос. Дзэнню обрадовался.

— Значит, мне не о чем больше тревожиться, — сказал он, написал завещание таким образом, как и собирался, и через несколько дней умер. Все оплакивали его. Дорога, по которой Дзэнню провожали на кладбище, была усыпана цветами, путь освещали светильники. Даже его погребальной церемонии — и то люди завидовали. Да, дорога что в ад, что в рай одинаково стоит денег.

Сорок девять дней после смерти Дзэнню не смолкали голоса нанятых сыновьями монахов, читавших сутры, люди с похвалой отзывались о братьях. Но не прошло и недели, как у Дзэнскэ, второго сына, зародились темные мысли. Он уж не жег курительные палочки, а все составлял какие-то планы, ни днем, ни ночью не расставаясь со счетами. Затем позвал братьев Дзэнкити и Дзэнхати и сказал:

— Как я ни прикидывал, не может того быть, чтоб в доме было всего лишь две тысячи рё. Никто такому не поверит. Не иначе как братец Дзэнъэмон обманом заставил отца написать ложное завещание. В доме определенно есть восемь тысяч. Кроме того, ведь он получил в наследство всю домашнюю утварь. Мы должны во что бы то ни стало получить деньги, кои причитаются нам по завещанию.

Безрассудные молодые люди, которым жадность помутила сознание, тотчас же согласились с ним.

— Во всем виноват покойный отец, но каков Дзэнъэмон, который еще корчит из себя старшего! Давайте представим в доказательство завещание и затребуем положенные деньги, — опрометчиво решили братья и обратились с этим к Дзэнъэмону. Старший брат был поражен:

— Но ведь уговор-то был еще при жизни отца. Мы решили дело о завещании с вашего согласия, отчего же сейчас вы заговорили другое? Не дай бог узнают люди!

Братья, рассердившись, сказали:

— Нечего таиться от людей. Выкладывай скорее все деньги по завещанию.

Так, ни с чем не считаясь, приступали они к Дзэнъэмону. Трудно пришлось Дзэнъэмону. «Если люди узнают правду — отцу позор, — подумал он, — а если официально пожаловаться на братьев, погибнет весь наш дом. Сколько я доводов им ни привожу, они меня не слушают. Ужасное положение! Ведь в нашем мире письменное свидетельство — главное, так уж заведено… Завещание, составленное с оглядкой на наш нелепо устроенный мир, обернулось вредом, и как мне поступить — ума не приложу. Ведь все это было сделано с нашего согласия, а теперь они винят только меня одного, меня, честного человека! Как это жестоко! Небо когда-нибудь непременно их покарает. Видно, тяжкая у меня карма… Уж ничего отрадного не ждет меня в этом мире. А опозорить имя отца — значит оказаться непочтительным сыном и в следующем рождении… Нет, лучше умереть!»

И вот, решившись, Дзэнъэмон поздним вечером тайком вышел из дому и отправился на могилу родителей. В горе поведал он им о случившемся, сел у надгробной плиты и на рассвете пятого дня одиннадцатой луны умер сорока двух лет от роду, распоров себе живот. Весть о его смерти принес семье монах из храма. Дом снова погрузился в скорбь. Непритворным было горе жены Дзэнъэмона, а вот братья держались как чужие.

— Глупой смертью умер наш братец! — говорили они и распустили слухи, будто Дзэнъэмон покончил с собой в припадке умопомешательства. Так и уладили дело. Братья взяли ключи от амбара, все осмотрели, но, кроме двух тысяч рё, ничего там не оказалось. А так как они потратили много времени, чтобы найти место, где лежали деньги, то и уснули в амбаре возле сундучка с деньгами. В эту полночь жене Дзэнъэмона явился во сне дух покойного мужа и рассказал ей обо всем, что произошло. Та еще во сне преисполнилась твердой решимости отомстить за мужа и, проснувшись, тем более загорелась жаждою мести, схватила пику, висевшую над изголовьем, ворвалась в амбар и нанесла удары всем братьям — Дзэнскэ, Дзэнкити и Дзэнхати, никого не пощадив. Потом она взяла своего двухлетнего сына из рук кормилицы, как раз кормившей ребенка грудью, принесла в амбар и, вложив в его ручонку кинжал умершего Дзэнъэмона, сказала: