Славка сказал.

— Ага, еще не прошел, значит, полный курс дрессировки.

Врач забарабанил пальцами по столу, раздумывая над тем, говорить или не говорить. Решил сказать.

— После такой болезни собаки, если остаются живыми, как правило, не пригодны к службе…

— Неправда! — крикнул Славка.

Врач пожал плечами.

— Чего ты шумишь, — тихо сказал отец. — Доктора больше нас с тобой знают.

А врач уже протягивал бумажку.

— Вот, отвезите собаку в лечебницу. Необходимо стационарное лечение. Если, конечно, вам нужна дворняжка.

Это было жестоко — так сказать о собаке с родословной, о его друге, к которому он так привязался и полюбил.

Славка чуть не расплакался: «Дворняжка… Ты овчарка, Туман, и останешься овчаркой! Пойдем, мой милый. Ух, какой ты стал тяжелый!»

Три недели провел Туман в лечебнице. И все три недели Славка не находил себе места. Больную собаку он навещал каждый день. Лечебница находилась далеко, от дома надо было ехать часа два — не меньше. Но расстояние паренька нисколько не смущало. Он трясся в трамвае, мчался в метро, жался в автобусе. Привозил из аптеки пенициллин для вливаний, а из дома молоко, мягкую косточку, бабушкину шанежку или мясной бульон. Славка ухаживал за больным другом, будто это не собака вовсе, а по крайней мере меньший брат, попавший в жестокую переделку. «Открой, Туман, рот, проглоти таблетку, да не упрямься, пожалуйста. Давно бы так!»

Вечерами обоим было тяжело расставаться. Четвероногий больной пробовал вскочить и бежать следом, но слишком много сил отняла у него болезнь. Славка говорил:

— Лежи! Завтра опять приду. Ну, что ты волнуешься?

Лекарства ли, которыми щедро пичкали собаку, молодой ли организм, а может быть, заботливый уход был причиной, а только через семь дней кризис миновал.

Но прав, прав был, видно, доктор. Это была уже не та собака. Другая, совсем не похожая на резвого и веселого щенка.

Вернувшись домой, Туман не выразил радости. Весь он был какой-то угнетенный. К тому же болезнь дала осложнение на задние ноги. Он не в состоянии был прыгнуть на стул — настолько они ослабли.

Ко всем бедам прибавилось нарушение нервной системы. Славка попробовал вспомнить с собакой команды. Куда там! Туман то не понимал их, то путал. Ему приказывают сидеть, а он ложится. Хозяин подает команду «Рядом!» — начинает лаять.

Что делать? Махнуть на все рукой, будь что будет? Но Славка не мог бросить друга на произвол судьбы.

Он обратился за советом к врачам. «Время покажет. Не следует торопиться, молодой человек. Организм, будем надеяться, победит окончательно. А пока — ждать». Было в этом что-то от пословицы — ждать у моря погоды. Славка же решил во что бы то ни стало помочь Туману.

Он засыпал вопросами ветеринарных врачей, ездил в клуб служебного собаководства, советовался с бывалыми собаководами. Накупил книжек по ветеринарии — какая сложная, оказывается, наука. Животных лечить не легче, чем людей. Человек хоть скажет, где и что у него болит.

Животное молчит, лишь стонами да взглядами выдавая свои страдания.

Многое пережил Слава за этот черный месяц. И постоянно твердил себе — нельзя, нельзя опускать руки!

Он часто и подолгу прогуливал своего больного друга. Кажется, и во дворе хорошо, ан нет, едут за город, где гуляют до вечера. Пахнет талым снегом и прелыми листьями. На проталинах прыгают грачи.

Два друга не спеша идут и беседуют. Точнее, Славка говорит, собака слушает.

— Вот поправишься, Туман, и заживем мы с тобой лучше прежнего. И станешь ты опять умненьким и резвым. Разве нет? Вильни-ка хвостом. Правильно.

Собаке нравились эти прогулки по лесным и проселочным дорогам, она мало-помалу веселела, в ней временами проглядывал прежний Туман с любознательными глазами и живым характером.

С середины апреля Славка возобновил занятия. Надо было, по сути, все начинать сначала. Младший брат как-то утром брякнул насчет того, чтобы купить другого щенка, но Славка так глянул на него, что Вовка прикусил язык.

— Другого? Я тебе покажу другого! Посмотрим, что ты скажешь, когда голова у Тумана прояснится и ноги окрепнут.

Ноги, впрочем, уже окрепли, да и все тело (спасибо прогулкам) стало более послушным, хотя и не таким сильным, как раньше. Вот только нервы! Они все еще давали себя знать после болезни, и пареньку приходилось набираться большого терпения во время уроков с собакой.

Он продолжал выезжать со своим другом за город. Первое время раздавалось две-три команды, не больше. Чаще всего «Гуляй!». Туман поднимал в воздух испуганных птах. По характеру он был добрый — не ел насиженных яиц и не обижал голых птенцов, горланивших и широко разевавших рот. Но иногда хотелось «почесать» лапы. Он с фырканьем обнюхивал норы, совал туда нос, втягивал воздух и, почувствовав мышиный запах, громко лаял. Потом начинал рыть. И не столько роет, сколько делает вид. С полминуты поработает лапами, фыркнет для острастки в последний раз и, убедившись, что у мышонка душа давно уже в пятках, побежит своей дорогой.

Так бегает он час, другой, наконец устает. Хочется отдохнуть. К этому времени приурочивал Славка команду «Сидеть!» и «Лежать!» — вынужденное «повторение пройденного». Он учил Тумана сидеть так, как тот умел это делать до болезни. Собственно, «сидеть» — не то слово. Сидеть — значит ничего не делать. А для собаки сидеть по команде — значит все время подавлять в себе желание сорваться с места. Мало ли всяких соблазнов вокруг.

В правую руку Славка брал кусочек мяса, сыра или сахара и поднимал над самой мордой Тумана.

— Нюхай!

Туман с удовольствием нюхал. Славка поднимал лакомство над вздрагивающим носом и отводил чуть назад, держа на таком расстоянии, чтобы собака не могла ухватить его. Следя за рукой хозяина, Туман задирал голову все выше и выше. Вот-вот сядет на задние лапы.

Вот-вот… Славка умел улавливать этот момент — резко приподнимал гостинец. Туман тянулся за ним и вдруг слышал:

— Сидеть!

Подавшись вверх, собака оказывалась посаженной на пятую точку и тут же получала вознаграждение.

Вот так, помаленьку-полегоньку вспоминал Туман то, чему его учили в детстве и что улетучилось из головы во время болезни. День ото дня его глаза становились все более живыми и смышлеными. Время ли было исцелителем, свежий ли воздух с запахом сосен и елей, говорливые ли ручьи, через которые он так любил перепрыгивать? Скорее все это, вместе с лаской и заботой хозяина, послужило тем лекарством, которое возродило былую силу.

Одолев болезнь, Туман с помощью Славки возвращался к жизни с ее радостями и печалями, ее запахами и шорохами, с ее науками и загадками. Эта победа была, пожалуй, самой прочной нитью в том поводке, который плел Славка вот уже больше года.

…Вырвал себя Фадей Ашпин из родной земли и ничто теперь не могло остановить его.

Он попал в американскую зону оккупированной Германии. Три месяца провел в лагере военнопленных, без малого полгода в лагере перемещенных лиц, больше всего на свете боясь, как бы его не выслали на Родину. Чем черт не шутит. Начнут копаться, что да как, да сколько на его душе темных дел — и доставят куда следует.

Но ветер погнал Фадея все же подальше от расплаты. Выдул из одного, а потом и из другого лагеря и начал перекатывать из города в город, из страны в страну.

Для начала Ашпин поспешил расстаться с Западной Германией. Слишком много в ней колючей проволоки. Да еще каким-то образом так называемые перемещенные лица разузнали, что он за птица. Колючую проволоку можно было бы терпеть, но колючие взгляды! Как-то он получил записку, в ней всего два слова: «Смерть предателю!»

Побежал к коменданту лагеря, молча показал замусоленную бумажку.

Комендант приказал найти его карточку. Внимательно изучив ее, спросил на чистом русском языке:

— Служили в карателях?

— За кем греха нет, господин комендант?

— Это верно, — рассмеялся тот. — Слишком много грешков развелось в Европе. Потому она время от времени и горит, как в аду.