Как и всегда, приняв лекарства и лечебные процедуры, однокашники по академии — генерал Федотов и полковник Бочаров встретились в тенистой аллее парка московского военного госпиталя.

Обычно они весело здоровались и, уединившись среди зарослей кустарника, начинали тот неиссякаемый разговор, который может быть только между друзьями.

Но на этот раз они молча пожали руки и сели на ближнюю скамью, не заметив даже, что ее заливают знойные лучи летнего солнца.

Бочаров курил одну папиросу за другой, и сквозь клубы табачного дыма его остроскулое бледное лицо казалось совсем желтым.

Федотов, сжав руками костыль, неотрывно смотрел на какую-то известную ему одному далекую точку.

— Читал? — не изменяя положения и все так же напряженно глядя вдаль, первым нарушил молчание Федотов.

— Читал! — набирая полную грудь дыма, ответил Бочаров.

— Да, неудачно лето начинается, неудачно, — медленно и тихо, словно разговаривая с собою, сказал Федотов.

— Больше чем неудачно, — ответил Бочаров и, резко бросив папиросу, повернулся к Федотову. — Тебе-то еще ничего, ты всего две недели здесь, не оторвался от той жизни, настоящей, а я четвертый месяц прозябаю. Что на фронте делается, знаю только по газетам и по рассказам раненых. Эх, — воскликнул он, — хоть бы одним глазом взглянуть на карту оперативной обстановки!

— И что было бы? — по-прежнему не меняя положения, спросил Федотов. — Удовлетворил бы свое любопытство и пошел бы манную кашку кушать?

— Понимаешь, — не заметив иронии друга, продолжал Бочаров, — я лежал все эти месяцы и думал: вот наступит весна, земля подсохнет, реки угомонятся и рванемся мы на запад, довершая то, что не успели завершить прошлой зимою. Наступление под Харьковом я воспринял как начало большого, большого дела.

— Так и я считал, — ответил Федотов и оттолкнул костыль.

Не только мы, весь народ так понял. Ты посмотрел бы на госпитальных нянечек и сестричек, когда объявили о нашем наступлении под Харьковом. Они же все сияли!.. Веселые бегают, радостные, что ни попросит раненый, все есть. А сегодня мгновенно сникли, тихие опять, задумчивые…

Долго сидели они, ничего не говоря и думая об одном и том же. Вдруг лицо Бочарова дрогнуло, неуловимо наливаясь румянцем, глаза радостно засветились, и Федотов сразу понял — к ним подходит Ирина.

Эта невысокая, хрупкая, с вьющимися светлыми волосами молодая женщина — военный врач — вместе с Бочаровым была ранена на фронте и вместе с ним прибыла в госпиталь. С первой встречи она понравилась Федотову своим нежным, певучим голосом и веселым взглядом больших ясных глаз. По всему было видно, что между Ириной и Бочаровым давно установились душевные отношения, какие обычно устанавливаются между фронтовиками. Но сейчас, увидев мгновенную перемену в Бочарове, Федотов все понял. Это была нескрываемая любовь.

Федотов не успел оправиться от неожиданного открытия, как звонкий голос дежурной сестры позвал Бочарова.

— Товарищ полковник, — издали кричала она, — к вам приехали, ждут в комнате свиданий!

«Алла приехала! — чуть не вскрикнул Федотов и, взглянув на Ирину и Бочарова, увидел, что и они подумали то же. — Что же будет?»

Растерянный Бочаров посмотрел на Ирину. Та в ответ улыбнулась ему и мягко проговорила:

— Иди, Андрей, а мы с Николаем Михайловичем посидим.

Никогда в жизни не переживал Бочаров такого внутреннего опустошения и усталости, какие испытывал, входя в комнату свиданий. Сколько радости и счастья видела эта просторная, в шесть окон комната за две сотни лет существования знаменитого Лефортовского госпиталя в Москве! Какое множество людей нашли и узнали в ее стенах то самое сокровенное и дорогое, о чем мечтали они и в бредовом полузабытьи болезни и в ясном течении спокойных раздумий! Он же, Андрей Бочаров, чем ближе подходил к этой комнате, тем шагал короче и неувереннее. До этого все представлялось ему простым и ясным. Но теперь, когда наступил решающий момент, он не знал, что делать и как поступить. Только одного всей душой желал он: отдалить эту встречу, собраться с мыслями и тогда принять окончательное решение. Но именно этого он и не мог сделать. Услышав в раскрытую дверь неясный гул множества голосов, он остановился на мгновение, передохнул и решительно шагнул через порог. Среди раненых и посетителей преобладали женщины. Их взволнованные и радостные голоса окончательно смешали мысли Бочарова.

— Андрей, — вывел его из оцепенения знакомый мужской голос, — не узнаешь?

— Володя! — удивленно и радостно вскрикнул Бочаров, увидев статного мужчину в сером, военного покроя костюме.

Они обнялись, дружески поцеловались и, словно вокруг никого не было, перебивая друг друга, возбужденно заговорили.

Это был двоюродный брат Бочарова Владимир Андреевич Канунников, которого, как и всю семью Канунниковых, Бочаров любил еще с детских лет. Но не одни родственные отношения сближали Андрея и Володю.

Молодой Канунников, так же как и его отец, был высок ростом, плечист, а его открытое волевое лицо с широким лбом и такими же, как у отца, пытливыми глазами сразу выдавало в нем незаурядные способности.

— Мы всей семьей собрались к тебе, — неотрывно глядя на Бочарова, говорил Канунников. — Но отец срочно вылетел на Урал, а мать прихворнула.

— А ты где работаешь? — радуясь встрече, спросил Бочаров.

— Все там же, в главке, заместителем начальника.

— Отца догоняешь!

— Ну, до отца мне еще далеко! А ты как? Как здоровье?

— Ничего! Скоро в строй. Да что мы здесь? Подожди минутку, я схожу к дежурному, пойдем в парк и там поговорим на свободе.

К счастью, дежурил по госпиталю знакомый врач, и, получив разрешение, Бочаров повел Канунникова во внутренний парк. Только войдя в тень липовой аллеи, Бочаров вспомнил, что в беседке остались Ирина и Федотов, и невольно растерялся. Ему стало больно и стыдно от мысли, что Володя, так хорошо знавший Аллу, сейчас встретится и будет говорить с Ириной, и в этом разговоре раскроет то, что Бочаров и сознательно и бессознательно таил ото всех. Возможно, из деликатности Володя ничего не скажет, но может подумать нехорошее, обидное для Ирины, а все, что касалось Ирины, Бочаров считал самым светлым в своей теперешней жизни.

— Ты чем-то взволнован, — заметил смущение брата Канунников.

— Да нет, так просто, — ответил Бочаров, чувствуя, как все лицо пылает от жара.

«Может, сказать, подготовить его?» — мелькнула спасительная мысль, но, взглянув на беседку, он облегченно вздохнул.

В беседке сидел один Федотов.

Проводив Канунникова, Бочаров вернулся в беседку. Все так же привалясь к спинке садовой скамейки, Федотов о чем-то сосредоточенно думал. Услышав шаги Бочарова, он повернул голову и, вновь привалясь к спинке, безразлично спросил:

— А ты не собираешься к семье съездить?

— К семье? — дрогнувшим голосом переспросил Бочаров. — Ты к чему это?

— Хотя бы к тому, чтобы уточнить отношения с Ириной.

— Ты что, говорил с ней?

— С ней не говорил, а с тобой собираюсь.

То, что сказал Федотов, было столь неожиданно, что Бочаров растерялся на мгновение, стиснул зубы и, вдруг почувствовав, как внутри все закипело от обиды и возмущения, прошептал:

— А кто тебе позволил в мои личные дела вмешиваться?!

— Дружба! — воскликнул Федотов.

— Дружба тоже имеет свои пределы.

— Настоящая — нет! И мне казалось, что мы дружим по-настоящему.

— Знаешь ли, кто для меня Ирина?! — выкрикнул Бочаров. — Я прошел с ней самое трудное, я отыскал в ней то, чего не мог найти в других. Нас война, огонь, смерть свели! И прошу тебя: не вмешивайся, я сам разберусь!