- Куда вы, Надежда Николаевна?

- Меня очень интересует ваша квартира, и я хочу обревизовать ее.

- Нет, извините, там моя спальня...

- Ну, так что ж?

- Девицам не годится входить в спальню молодого человека.

- Скажите, пожалуйста! А той целомудренной Диане, что уже спрятана у вас там, годилось войти?

Кровь хлынула в голову Ластова.

- Тише! Прошу вас. Пожалуй, расслышит.

- Ага! Признались. Я этого только и добивалась. Можете успокоиться.

Студентка воротилась на прежнее место.

- Помните ли вы, Лев Ильич, как, будучи в последний раз у нас, вы ратовали за святость брачных уз?

- Ну-с?

- А что сказать про проповедника, который не держится собственных правил?

- Я, кажется, ни одним поступком не изменил до сих пор своим принципам.

- Да? Ну, а если эта... женщина надоест вам, вы ведь воспользуетесь первым случаем, чтобы отделаться от нее?

Ластову разговор был заметно неприятен. Нетерпеливо потопывая ногою, он с суровостью посмотрел на говорящую.

- Вы ошибаетесь, - сказал он, - я никогда не расстанусь с нею.

- Что такое? - болезненно усмехнулась Наденька. - Вы хотите весь век свой сгубить на невоспитанную, необразованную горничную?!

- Люби кататься, люби и саночки возить, - иронически пояснила Бреднева,

- Именно, - подтвердил учитель. - Но вы, Надежда Николаевна, назвали ее невоспитанной, необразованной горничной. Горничной была она - против этого, конечно, слова нельзя сказать, хотя я и не вижу еще ничего предосудительного, бесчестного в профессии горничной. По-моему, она даже куда почетнее профессии большей части наших русских барышень - профессии дармоедок. Что же до воспитанности, до образования особы, о которой у нас идет речь, то я могу сказать только одно: что дай Бог, чтобы все вы, наши "воспитанные", "образованные" девицы, были на столько же развиты и умственно и душевно, имели столько же женского такта, как она - "простая горничная".

Нечего говорить, что после таких любезностей со стороны хозяина, подруги наши недолго усидели у него.

- Я и забыла, - сказала, приподнимаясь, Наденька, - что сегодня сходка у Чекмарева. Ты, Дуня, остаешься? Ведь ты уже не ездишь на сходки?

- Не езжу, но это, во всяком случае, не резон мне оставаться! Извините, Лев Ильич, что обеспокоили.

- Сделайте одолжение.

Он обождал, пока барышни накинули на себя в прихожей мантильи и, увидев, что ни одна из них не протягивает ему на прощанье руки, с холодною формальностью раскланялся с ними.

Когда он затем входил назад в кабинет, навстречу ему бросилась Мари и со слезами обвила его руками.

- Милый, хороший ты мой! Он приласкал ее.

- Не плачь, дорогая моя, не стоят они того. Ты все слышала?

- Слышала... Спасибо тебе, голубчик!

Она сквозь слезы улыбнулась. Потом с беспокойством выглянула в окошко.

- Ах, Лева, уж смерклось, а сегодня праздник: много пьяных. Догнать бы тебе девиц, проводить до извозчика?

- Но, Машенька...

- Прошу тебя, друг мой, - перебила она его, - зачем зло воздавать тем же? Сделай это для меня, успокой меня.

Поцеловав ее в знак послушания, Ластов взял шляпу, сорвал в прихожей с гвоздя пальто и пустился в погоню за ушедшими.

Сбежав на улицу, он осмотрелся: направо в отдалении мелькало еще светло-ситцевое платье Бредневой, налево, за углом улицы, скрывалась высокая фигура Наденьки. Подумав с секунду, он взял налево.

Когда он поравнялся со студенткой, та оглянулась на него большими глазами, но молча прибавила только шагу.

- Я хочу проводить вас до извозчика, - сказал Ластов.

- Могли бы и не делать себе труда.

- Мари просила меня.

- Поздравляю!

- С чем?

- С башмаком, под которым успели уже очутиться. Учитель не счел нужным отвечать.

Днем был ливень, и в неровностях панели кое-где стояли еще небольшие лужи. Ластов посмотрел на обувь девушки.

- Вы, кажется, без калош?

- Да, без. Так же, как и вы, бес, леший! Оба замолчали.

- У вас, Лев Ильич, - заговорила тут Наденька, - как у средневекового рыцаря, есть, разумеется, альбом?

- Есть.

- Что же вы не попросили нас начертать вам прощальную элегию?

- Потому что вы отказались бы.

- Нет, я имела даже наготове что написать вам. Хотите, я вам скажу теперь на словах?

- Как вам угодно.

- А! Ну, так и ненужно, - обиделась девушка. Он пожал плечами.

- Как знаете.

Они сделали еще шагов двадцать молча.

- Хотите или не хотите, - не утерпела студентка, - а я все-таки скажу вам. Слушайте:

"Так-то вы, г-н паладин, остаетесь верны своему знамени и девизу - избранной даме сердца? А что, если она вас только пытала? Но не волнуйтесь поздним раскаяньем, все это шутки. Если дама остается глуха к серенадам миннезингера, он в полном праве возгореть к другой: не даром же дрова жечь. Чтобы, однако, отпустить вас не с совершенно пустыми руками, могу сказать вам pour la bonne bouche [На закуску (фр.)] несколько приятностей. Во-первых, вы прехорошенький, милованчик, одно слово. Приятно? Во-вторых, вы добрейшая душа, преблагонравный, преблагородный. Приятно? В-третьих, вы очень неглупый, начитанный малый, подающий положительные надежды сделаться однажды почтенным pater familias [Отцом семейства (лат.)] и - самодурчиком. Приятно? Но будет с вас. Farewell [Прощайте (англ.)]! Пребываем к вам по-прежнему благосклонны, но без сердечных содроганий.

Наденька".

Говорила это девушка легким, саркастическим тоном, но в голосе ее, наперекор ее заверению, трепетала больная струна уязвленного самолюбия. Тут проезжал мимо порожнем извозчик. Наденька остановила его.

- На Выборгскую, рубль?

- Пожалуйте.

- Итак - addio, signor paladino [До свидания, г-н Паладин]! Вы уволены в отставку, но без мундира. Живите счастливо и привыкайте поскорей к бархатному башмачку вашей... гражданской!

Обрызгав учителя грязью, насмешливо дребезжа, дрожки уже уносили ее от отставного паладина.

XII

По камням, рытвинам пошли толчки, скачки,

Левей, левей, и с возом - бух в канаву!

Прощай, хозяйские горшки!

И. Крылов

Когда героиня наша входила к Чекмареву, тот в халате, с засученными рукавами сидел за мясничей работой: очищал скальпелем от жира мышечные фибры лежавшей перед ним на столе человеческой руки.

- Quis ibi est [Кто там? (лат.)]? - обычным образом вопросил он, не оборачиваясь, при звуке отворяющейся двери.

- Salve, mi amice [Боже, храни тебя, мой друг (лат.)], - шутливо отвечала по-латыни же Наденька, бросая мантилью и шляпку на ближний стул и подходя к оператору.

- Липецкая? Как это вас угораздило? Я сейчас только думал о вас. Добро же пожаловать. Я поздоровался бы с вами, да видите - обе грязны.

- Ничего, я не белоручка.

Она крепко пожала ему запачканную в человеческом сале и запекшейся крови руку. Затем придвинула себе против него стул.

- Нельзя ли вам пособить?

- Можно. Вот подержите тут за кисть.

- Я была у Бредневой, - рассказывала Наденька. - Слабоумная! Не надеется даже приготовиться в академию. Мы сделали с нею по одному делу небольшую прогулку, и она просила, чтобы я опять зашла к ней, но я не вытерпела и, отговорившись, что у вас сходка, покатила к вам.

- И хорошо сделали... Научитесь, по крайней мере, мускулы отпрепарировывать. Поверните-ка ее вверх ладонью. Вот так, будет.

- Какая она полная, цветущая, - говорила Наденька, разглядывая мертвецкую руку. - От молодого, должно быть, субъекта?

- Да, ему было лет под тридцать. Губа-то у меня не дура, умел подыскать. Полюбуйтесь только, что за мышцы - гладиаторские! Вчера еще двигались.

Пальцы Наденьки, державшие кисть покойного гладиатора, против воли ее задрожали.

- Как? Вчера еще он был жив?

- Живехонек.

- Как же это с ним случилось? Чем он занимался?