Нет, ну можно, конечно, радио какое-нибудь к фарам приспособить и на кнопочки себе в кармане нажимать. Только нет у этого кузнеца карманов, и руки он на виду держит. И устройства хитрого под капотом нет, только что смотрел. Разве что с блоху размером. А в оживший «Додж» я поверю не раньше, чем в радиоблоху.

Ладно. Приволокли они бочонок со своим маслом. Я посмотрел — точно, на бензин похоже, тоже прозрачное. Залил в бак, помешал еще. Сел за руль, ключ провернул — завелся! Газом поиграл — рычит вовсю.

Черт, думаю, может, оно там все поверху плавает?

— А ну, — говорю рыжей, — садись на мое место и вот эту педаль нажатой держи. И не вздумай еще чего-нибудь коснуться.

Вылез, снова в баке палкой поворошил — нет, смотрю, растворилось все.

Ну, думаю, или они мне под видом масла авиационный бензин подсунули, или… А вот про второе «или» лучше пока не задумываться. В целях личного душевного равновесия. Заглушил мотор, стою, рисунок протектора изучаю.

А Аулей улыбается.

— Вот видишь, — говорит, — Сегей. А ты сомневался.

— Я и сейчас сомневаюсь, — отвечаю.

— Право твое, — говорит, — но поскольку этот, хм, железный конь потребовал, чтобы его наездником был только ты, прими его от меня в дар. Хотя, — усмехается, — ты и так имеешь на него больше прав, чем я. Он ведь из одного с тобой мира.

Вообще-то, думаю, что с моего мира упало, то пропало. Но Аулею, понятно, этого не сказал. А он стоит, не уходит.

— По-моему, — говорит, — ты, Сегей, что-то обещал.

Ну, я-то обещал намалевать в том случае, если этот тарантас десять метров на местном масле проползет. Но не придираться же к словам. Тем более, вспоминаю, что вся эта феодальная братия на клятвах слегка подвинута. И потом, чем леший не шутит, а вдруг эта жестянка и в самом деле обидится.

Добыл из кузова кисть, баночку с краской и большими белыми буквами на обоих бортах намалевал: «А-Р-И-3-О-Н-А».

— Ну, — говорю, — «Додж» по имени «Аризона». Постой пока, а мы посмотрим, на что ты дальше сгодишься.

Хорошо, хоть не «Дуглас» — «Дакота». Летал-то я только один раз на связном «У-2» и то пассажиром.

Ладно. Отошел от «Доджа», огляделся. Народу во дворе уже больше стало, попросыпались. Кто воду из колодца тащит, кто гуся за шею волочет. А в углу напротив ворот гаврики из местного гарнизона мечами машут. Одни деревянными, а другие, что постарше, настоящими, стальными. Да так, что треск и лязг на весь двор.

И тут Кара из-за спины ехидно так спрашивает.

— Не хочешь, — говорит, — и здесь мастерство свое показать?

Вот еще, думаю, делать мне больше нечего. Я последний раз с деревянной сабелькой бегал, когда в третьем класса в Чапаева играли. Да и вообще — толку от этих железяк, если их всех одной очередью положить можно?

Я так рыжей и сказал.

— Глупостями, — говорю, — заниматься не люблю и не собираюсь начинать.

А она опять обиделась.

— И что же, — спрашивает, — ты за воин без меча? Так и будешь с одним ножичком ходить?

— Пока мне и ножа вполне хватает, — отвечаю. — А надо будет — я себе оружие добуду, не беспокойся. И вообще, как правильно заметил мой любимый артист Марк Бернес: «Главная деталь любого оружия есть голова его владельца».

Гляжу, а навстречу мне один из двух вчерашних сусликов выходит, светловолосый который, Арчет.

— Что, — спрашивает, — воин, посмотреть пришел?

— Да нет, — отвечаю, — просто мимо проходил.

— Проходил, значит, — усмехается, — ну-ну. А имя у тебя, проходящий мимо нас воин, имеется? Или ты его кому попало не называешь?

— Кому попало не называю, — отвечаю, — а тебе могу назвать. Сергей Малахов. Сергей, через эр.

— Рад познакомиться, — говорит, — Сергей, через эр. А меня — Арчет. Тоже через эр.

— Да я уж вчера запомнил.

Арчет опять улыбнулся.

— Ловко, — говорит, — ты меня вчера кинул.

— Как получилось.

— А вот Олеф, — и на здоровяка кивает, — говорит, что все из-за того, что ты его врасплох застал.

— Очень даже интересно, — говорю. — Он меня, значит, за плечо берет и думает, что я так и буду чуркой стоять. А если в бою ему в брюхе дыру просверлят, тоже будет жаловаться — не предупредили? Дурак он, раз такую чушь мелет, причем больший, чем я о нем до сих пор думал.

Тут этот Олеф набычился весь, грозный вид напустил.

— А ты у нас, — говорит, — великий Мастер, видно. Со спины бить.

Нет, точно, олух полнейший.

— Именно так, — говорю. — Со спины, без предупреждения и чтоб больше не встал. А грудью напролом переть — толку мало. Если, конечно, пули ото лба не отскакивают.

Тут все заржали, а Олеф весь в багровый перекрасился.

— Говорить у нас тут мастеров много. Жаль, в деле мы тебя вчера мало видели. Ты все больше за Карину спину прятался.

Нарывается открытым текстом.

Я на Кару покосился — стоит, небом любуется, носком сапога землю ковыряет, вроде не касается ее все это. А сама уши навострила.

— Ладно, — говорю. — Хоть и не люблю я с детьми дело иметь, да, видно, уж судьба мне сегодня такая выпала — дураков уму-разуму учить. Как тут у вас — ринг огораживают или как?

— У нас просто. — Арчет прямо аж до ушей расплылся — знает, чем дело кончится. — Кто первый пощады запросит — тот и проиграл.

Ну, посмотрим.

Я ремень снял, Арчету отдал. Олеф этот до пояса разоблачился — покрасоваться, видно, решил. Глянул я на него — ну, думаю, ни черта ж себе он бугры наел. К гаубице б его, заряжающим. Там как за день покидаешь снаряды по полста кило да заряды к ним не легче… А он тут ваньку валяет.

Вышел он. Ка-ак размахнулся — только воздух свистнул да волосы у меня дыбом стали. А я и не делал ничего, просто в сторонку отошел, за руку его взял и самую малость подтолкнул. Он и растянулся. Вскочил красный, грязь по роже размазывает — и снова на меня. Ну, я опять в сторону отошел и подножку ему поставил — он опять носом траншею прокопал.

А дружки его вокруг хохочут — за бока держатся.

Тут он и в самом деле разозлился. Кидаться больше не стал, лапы растопырил и двинулся. Я его за запястье перехватил, крутанул через бедро — ох и тяжелый же, зараза, — и руку заломил. Он взвыл, дернулся — а фиг тебе, я этот захват отработал — не вырвешься.

— Сдаешься?

Сопит. Я нажим усилил — ни звука. Ладно, хоть так. Пощады не просит — это тоже кой-чего стоит.

— Ладно, — говорю, — живи. Ума наберешься — тогда еще раз придешь. А пока гуляй.

Он вскочил, дико на меня глянул — и припустил так, что только пятки засверкали. Даже одежку свою у приятелей не забрал. А те ему в спину гогочут.

Я за ремнем потянулся, гляжу — а Арчет тоже кольчугу скидывает.

— Малолеток дурных в морду тыкать, — усмехается, — много ума, как ты сам говоришь, не надо. А если всерьез?

Ох, думаю, достали вы меня со своими проверками. А что делать? Я когда в разведроту попал, тоже ведь не сразу своим стал, тоже присматривались — брать на дело, не брать. Дело, оно и есть главная и окончательная проверка. А это все — курам семечки.

Стал он напротив меня, поклонился зачем-то, и двинулись по кругу. Он вправо, я влево. Гляжу я на него, и чем дольше гляжу, тем больше он мне не нравится. Походка у него мягкая, кошачья, и руками он как-то так медленно машет — первый раз такую манеру вижу. К такому просто не подступишься — живо почки отобьет.

Я вообще по всем этим мордобойным делам невеликий спец. Самбо неплохо освоил и бокс маленько. У нас в разведроте парень один есть — мастер по боксу. Правда, мы его больше как массажиста эксплуатировали. Он даже обижаться начал — что вы меня так редко на задания берете, бережете, что ли? Ну а что, автоматчиков по батальонам сколько хочешь нахватать можно, а хороший массажист, он, может, на всю армию один.

Помню еще весной, когда мы во втором эшелоне стояли, к нам один парень из «Смерша» приезжал. Тоже приемы всякие демонстрировал, стрельбу с двух рук, маятник качал. Со стороны посмотреть — оно, конечно, здорово, да вот только немец в подавляющем своем большинстве косоглазием не страдает и с пистолетом ходит редко, а все больше норовит веером от пуза. Так что посмотрел я на все эти штуки, а сам решил — если у меня автомат будет, я тебя, голубчика, ближе трех метров живым не подпущу. А вообще-то у них своя специфика, а у нас своя. Мы тихо пришли, тихо и ушли. И выстрел в нашей работе — брак.