А когда я уже был в Париже, советский перебежчик передал мне список чинов КГБ, работающих в литературе. Об этой истории я расскажу особо, а сейчас замечу, что список я спрятал в стол, ибо мне показалось, что это «деза». В частности, сомнение у меня вызвал Ю.П.Изюмов, фигурировавший в списке как генерал-майор ГБ. Правда, перебежчик мне объяснил, что есть секретный указ, согласно которому всем помощникам членов Политбюро ЦК КПСС автоматически присваивается звание генералов госбезопасности.

Что ж, те, кому это интересно, пусть выясняют, а я сижу перед микрофоном, диктую текст и думаю о другом: живы ли эти люди, о которых рассказываю? Ведь в Москву я стал регулярно наведываться последние шесть лет по своим литературным делам, и увидеться мне удалось лишь с Эдиком Графовым, дай ему Бог здоровья, впрочем, как и всем, о ком у меня сохранились добрые воспоминания…

По привычке я свернул в сторону и заплутал огородами. Давайте вернемся в осень 1958 года. Итак, я уже месяцев шесть работаю зав. отделом «МК» и чувствую себя весьма уверенно в этой должности. В «Юности» опубликовали мой рассказ «Идущий впереди», который вроде бы всем понравился. «Советский писатель» издал «Хронику» тиражом всего тридцать тысяч. Тоненькая книжка как сквозь землю провалилась. (В Советском Союзе было издано десять моих книг, и ни одну из них я не видел в магазине на полке. Они исчезали в первый же день продажи.) Никакого эффекта.

Никакого? Мой редактор в издательстве Эля Мороз звонит мне в «МК» и сообщает, что она вставила «Бригантину» в план 1959 года. «Как так? — удивляюсь я. — Вы же ее зарезали!» — «Ты имеешь в виду эту рецензию-донос? — капризно тянет Эля. — Она куда-то затерялась. Никто ее не может найти. Ты очень сожалеешь? А план 59-го года утвержден. Приезжай подписывать договор».

Очевидно, какая-то информация наверх просочилась. Меня вдруг вызывают в «Комсомолку» и говорят: «Ну-ка, покажи свою „Бригантину“». Выбирают из рукописи отрывок и печатают на половине газетной страницы.

Публикация в «Комсомольской правде» — это уже серьезно. Отрывок в «Комсомолке» появился в воскресном номере. А в понедельник утром меня требует к себе Борисов и чуть ли не матом орет: «Толя, ты чего с нами в прятки играешь? „Комсомолке“ даешь, а нам свою повесть не показываешь?» Я объясняю, мол, «Бригантина» — большая вещь, никак в газету не влезет. «Ну и что? Будем печатать с продолжением». Он ее еще не читал, но решение принял. И действительно, «Бригантину» «Московский комсомолец» печатал в течение месяца в каждом номере по какому-то отрывку, а потом это все перепечатывали дальневосточные и сибирские областные комсомольские газеты, и некоторые даже платили. То есть за каждый номер газеты мне начислялся гонорар плюс зарплата, так что впервые в жизни у меня появились деньги. Очень кстати, потому что Маша уже ушла в декретный отпуск.

И вот ситуация. После широкой публикации в комсомольской прессе меня вроде бы официально признали как писателя. Опять же вот-вот должно произойти радостное событие, вот-вот должен родиться ребенок, а я прихожу к главному редактору и говорю: «Михаил Алексеевич, увольняйте меня с работы». Он подскочил: «Толя, что случилось? Что такое?» Я говорю: «Понимаете, я не могу работать, у меня в голове сидит новая книга, я должен ее написать. Я умру, если ее не напишу, понимаете?» Все-таки работа в газете брала много сил, как правило, я засиживался в кабинете где-то до десяти вечера, уж до девяти точно. Какая там книга? Я говорю: «Увольняйте меня». Он спрашивает: «А сколько тебе надо, чтобы написать новую книжку?» — «Ну, вы знаете, месяц. За месяц я ее точно напишу». Был уверен, что напишу очень быстро. Она была у меня вся в голове. Он говорит: «Толь, мы же не звери тут сидим. Конечно, возьми отпуск и спокойно поезжай куда-нибудь».

Я тогда поехал в первый раз в зимние Дубулты, я еще никогда не был в Домах творчества. Я сидел в пустынном доме — летом туда набивалась масса народу, а зимой практически никого — и писал первую свою настоящую вещь, которая называется «Дым в глаза». Я написал ее за двадцать пять дней и вернулся благополучно в газету, а повесть сдал в «Юность». Мэри Озерова заставила меня дописать еще одну главу, развить линию положительного героя «для равновесия» и положила рукопись на стол Катаеву. В этот раз Валентин Петрович очень быстро ее прочел, вызвал меня к себе и сказал: «Из этого можно сделать хорошую сказочку на двадцать страниц. Я понимаю, что вы со мной не согласны, но переубеждать меня бессмысленно. Сделайте из этой повести сказку на двадцать страниц, и я ее напечатаю. Потому что я считаю — вот так нужно, вот так должно быть. А ваши формалистические фокусы…»

Действительно, по тем временам повесть была вызывающе формалистической, чисто по форме интересной. Недаром до сих пор даже молодые писатели меня спрашивают про «Дым в глаза», потому что, как любая проза, она устаревает, какие-то формальные приемы, открытые там, используются другими, но 8 советской литературе они появились впервые в «Дыме в глаза». Поэтому Катаеву в ответ говорю: «Валентин Петрович, вот вы не хотите меня слушать, тогда объясните, почему вы свою вещь „Время, вперед!“ начали так, что первая глава временно пропускается, почему вы сделали такой фокус, тоже формалистический?» Он начал мне объяснять, как он строил «Время, вперед!»: книга у него двигалась по часовой стрелке, каждая глава была как новое деление на часах… В общем, вскрыл структуру своей повести. Тогда я ему начал объяснять построение «Дыма в глаза»…

Это был редчайший случай, когда Катаев беседовал с автором не как главный редактор, а как писатель с писателем. Писатель огромного таланта, литературную ткань он ощущал прекрасно, и он меня услышал. Повторяю, Катаев был разным в разные периоды, тогда он, видимо, чувствовал потепление в воздухе — оттепель возвращалась. И он сказал: «Толя, как ни странно, но вы меня убедили. Будем печатать ваш „Дым в глаза“».

И что я сделал на радостях? Под общее недоумение, ахи и вздохи ушел из «Московского комсомольца»! Куда?

Этой песни Высоцкого еще не было. А я мог бы сказать: «Она про меня». И самое смешное — все бы поверили. При том вранье, которое сейчас встречаешь в мемуарах, это показалось бы безобидным преувеличением.

Может, мне наскучил «Комсомолец»? Наоборот, все больше нравился. Нравилось ходить по тетрам и в Дом кино. Нравилось быть начальником. Нравилось, что все хорошенькие выпускницы журфака делают вокруг меня круги. Почувствовал, что прикипаю к креслу, что начинает заманивать номенклатурная карьера и что сейчас у меня хватит решимости послать все это к черту, а через год — кто знает…

Борисову сказал, что писателю надо ездить по стране, изучать жизнь. «Куда? — спросил Борисов. — Куда летишь? Мы даем тебе командировку». Ну, раз они такие добренькие, я назвал самую отдаленную географическую точку, которая пришла в голову, — Магадан.

Устроил прощальный банкет в «Метрополе» для моих редакционных друзей и на следующее утро сел в самолет. До Магадана добирался более суток. Самолеты тогда двигались так: два часа летели, час заправлялись в аэропорту. После Иркутска, когда самолет повернул на север, я увидел вершины Яблоневого хребта, а под крылом, в «зеленом море тайги», не нашел ни единого человеческого жилья.

«Вставал на пути Магадан, столица Колымского края». Со всеми соответствующими ассоциациями. Но я же не по этапу. Плюс знаю, как система функционирует. В обкоме предъявляю командировочную бумагу и свою красную ксиву зава «Московского комсомольца», которую Борисов мне оставил. Сразу мне бронируют номер в гостинице. Высокий обкомовский чин интересуется, чем мы обязаны такой чести, — не каждый день к ним прилетает корреспондент столичной газеты. А когда понял, что я не расследую какой-нибудь скандальный факт, а прибыл с самыми мирными намерениями, то позвонил в совнархоз.