— А вы сами что о них думаете?

— Думаю, что и здесь и там есть солдаты. А когда парня забирают в солдаты, его не спрашивают, хочет он служить и армии или нет.

— Ну и?..

— Разве не ясно? Иногда нам говорят, что в их стране несколько безумцев толкают на бойню миллионы безвольных глупцов. Но ведь там десятки тысяч людей выступают против войны.

— Ну и что?

— Разве не понимаете?

— Нет, — решительно ответил Рэке. — Вы называете известные факты, которые, собственно, никто не оспаривает, но которые ничего не изменяют!

— Мы все время говорим о разном, — заметил Кольхаз.

— Объяснитесь толком, — строго сказал Рэке. — Вы хотите сказать…

— Я считаю неправильным ставить клеймо убийцы и поджигателя войны на каждого, кто носит военную форму, — заявил Кольхаз.

— Каждые пять из десяти носят форму потому, что так нужно, потому, что у них нет иного выбора. Однако решающим фактором является то, в какой армии служит человек, какую власть он охраняет с оружием в руках.

— Какую власть? — переспросил Кольхаз. — Вы упускаете из виду, что за границей тоже есть партия, которая входит в состав правительства и членами которой являются многие рабочие.

Тогда Ульф, забыв, где они находятся, воскликнул:

— Ответьте мне, только прямо: эта партия экспроприировала капиталистов?!

— Нет…

— Она прогнала к чертовой матери баронов и помещиков и отняла у них землю?

— Вы слишком многого хотите…

— Да или нет?

— Нет…

— Нет, ничего этого она не сделала. Она оставила все как есть и менять ничего не собирается. Неужели вы не понимаете, что эта партия просто смеется над надеждами рабочих и других людей доброй воли?

— Поживем — увидим, — возразил Кольхаз. — Я считаю, нам еще рано судить об этом.

— У нас нет времени ждать. Я видел своими глазами, как к нам с той стороны перебросили лозунг: «Немец, не стреляй в своих братьев!»

— Что же в нем плохого?

— Все! Кто стрелял в Руди Арнштадта? Кто убил Петера Геринга и Эгона Шульца? Кто, я спрашиваю? Кольхаз, чудак человек, неужели вы не видите их намерений? Не понимаете, что вас хотят провести.

Кольхаз хотел что-то ответить, но тут зазвонил звонок потайного телефона. Рэке взял трубку. В то же время он заметил, что два пограничника ФРГ перешли границу и, стоя у самого заграждения, бросали что-то через проволоку, а другие охраняли их, держа наготове оружие.

В трубке послышался взволнованный голос дежурного:

— Почему молчите, что случилось? Соседние посты уже давно доложили обстановку.

Докладывая обстановку, Рэке не сводил глаз с противника… Один из западных пограничников с трудом сдерживал рвущуюся с поводка овчарку. Когда спустили собаку с поводка и она рванулась вперед, Ульф понял, что там происходило.

— Внимание! Они, наверное, бросили на заграждение кусок мяса, собака же побежит за ним и обнаружит минное поле.

Собака большими скачками неслась к заграждению. Она подлезла под проволоку и принялась бегать взад-вперед, отыскивая мясо.

— Не может быть, — испуганно прошептал Кольхаз, — так нельзя! Мы должны что-то сделать!

В этот момент раздался глухой взрыв, собака взлетела на воздух и шлепнулась на землю в нескольких шагах от места взрыва.

Пограничники с той стороны, весело смеясь, достали карты и что-то нанесли на них.

— Проклятье! — пробормотал Рэке. — Действовать надо было раньше, теперь уже поздно. Вместо того чтобы выполнять приказ, я занимался болтовней с этим желторотым. Господи, до чего же он меня довел!

Он хотел позвонить на заставу и доложить о случившемся, но не успел, так как увидел неподалеку командира взвода с дежурным подразделением.

— Как вы, опытный командир, могли заняться болтовней при выполнении служебного задания? А еще член парткома, — начал свой выговор Гартман.

— Я и сам не знаю, как все получилось. Разговаривая с Кольхазом, я чуть-чуть отвлекся…

Сидевший рядом с Альбрехтом капитан Куммер покачал головой.

— Не будем спорить попусту, — сказал он. — Вы заметили момент нарушения границы?

— Нет.

— Вы заметили, откуда у них появилась собака?

— Нет. Возможно, они привезли ее с собой в бронетранспортере, но точно я этого сказать не могу.

— Вот так да! За эти две минуты они спокойно могли ухлопать вас обоих. За две минуты можно было натворить черт знает что! Тебе хоть это понятно? — горячо говорил Гартман.

— Понятно…

— Тогда не верти вокруг да около, — возмутился Гартман. — Битый час мы твердим тебе свое, а ты нам — свое. Так мы ни до чего не договоримся!

Рэке откинулся на спинку стула, взглянул на всех по очереди и сказал:

— Но что же мне было делать?

— Дело в том, что ты нарушил устав, — заметил сидящий рядом с Рэке Раудорн.

Ульф хотел резко ответить, но его перебил Гартман:

— Ты грешишь против правды…

— В этом меня нельзя упрекнуть! — вскочил Ульф. — Я рассказал все как было. Спросите Кольхаза. Он подтвердит.

— Да нет, — успокоил его Куммер, — никто не сомневался в том, что вы говорите правду. Речь идет о вашем поведении как старшего дозора…

— Я готов нести ответственность за свой проступок.

— Говори яснее, по крайней мере, мы сэкономим время, — съязвил Гартман.

Ульф вскочил со своего места так, что стул с грохотом полетел на пол, и закричал:

— Да что это, в конце концов? Может, мне обозвать себя ослом? Идиотом, который не понимает, в чем дело? Может, посыпать себе голову пеплом или растерзать себя? Да, я совершил ошибку, признаю это и готов нести наказание. Что еще от меня надо?

Гартман перегнулся к нему через стол и сказал:

— Мне кажется, успехи вскружили тебе голову. Ты разучился правильно воспринимать товарищескую критику. Стал высокомерным и тщеславным.

— Это неправда!

— Теперь говорю я. — Гартман поднялся. — На подобный проступок мы не можем смотреть сквозь пальцы, независимо от того, произошел он с тобой или с кем-то другим.

— Мне больше нечего сказать, — упавшим голосом заметил Ульф.

— Прошу слова, — раздался в этот момент голос лейтенанта Альбрехта. — Наш товарищеский долг — прежде всего быть объективными. Так что сядьте.

— Согласен. Ты прав, товарищ Альбрехт. Но не думай, что мое мнение изменится, если я сяду, — улыбнулся Гартман.

Альбрехт не смутился. Он встретил взгляд Рэке и тихо, но настойчиво сказал:

— Вы напрасно упорствуете, товарищ Рэке. Хочу вам сказать, в чем заключается ваша ошибка: вы недооцениваете противника.

Ульф удивленно повернулся к Альбрехту, хотел возразить ему, но только скривил губы и промолчал. «Я недооцениваю противника? — думал он. — Я? Это что-то новое».

В нем постепенно поднималось чувство оскорбленного самолюбия, но, погрузившись в свои мысли, он прослушал выступление Альбрехта. И только когда Раудорн подтолкнул его, он увидел, что все смотрят на него, а Гартман с упреком заметил:

— Подождите предаваться мечтаниям, товарищ Рэке. Кто еще хочет выступить?

— Я, — вызвался Раудорн. — Мы должны дать ему время. Он должен все еще раз продумать. И мы тоже. Позже на общем собрании обсудим этот вопрос.

Гартман оглядел присутствующих и, не слыша возражений, сказал:

— Хорошо. Пусть будет так. Товарищ Рэке, ты согласен?

Ульф кивнул.

— Тогда на этом закончим.

Ульф поднялся первым и молча вышел из комнаты. Он был зол на себя и на других. Придя к себе в комнату, он подошел к окну и прижался лбом к холодному запотевшему стеклу. Затем выключил настольную лампу, лег, не раздеваясь, на кровать и уставился в потолок, слабо освещенный уличным фонарем.

По коридору прошли Гартман и Альбрехт. На лестничной площадке они остановились.

— Он ничего не понял, — заговорил Альбрехт, — мы хотели услышать от него осуждение собственного поступка, а он этого не сделал.

— Не оправдывай его, — перебил его Гартман, — я все понимаю. Но понять человека — еще не значит извинить его. Это было бы самое плохое, что мы могли сделать.