Вдруг он услышал звуки гармони. Играли «Златые горы» — у Искандера голова пошла кругом. Эх, сейчас бы крылья и… домой! Хоть пяток минут повидать свою недотрогу, которая при свиданиях прятала свои большие, тёмные глаза за длинными ресницами.

Нет у Искандера никого ближе её. Нет ни отца, ни матери, ни вообще родни. Правда, есть друзья, с которыми делился ложкой и куском хлеба. Друзья-комсомольцы. И всё же дороже всего она — черноглазая Марджана… Хороша она, хоть по-своему нелукавая. Сколько раз Искандер звал её в выходной пойти в лес за ягодами, цветами. Она соглашалась. А как наступал выходной, не шла: у неё находилась тысяча разных причин, которые не выпускали её из дома. Искандер обижался, но не надолго. На следующий день Марджана, как ни в чём ни бывало, выходила ему навстречу, всё так же опустив глаза, и они гуляли по улице. Потом опять выходной, опять обида…

Может, любовь и должна быть такой? Кто знает, он же больше никого ещё так не любил, как любит её. А как она провожала его на фронт! Он думал, заплачет. Нет. Протянула ладошку: «До встречи!» Не иначе и сама воюет: уж сколько времени писем нет…

Ну вот, так он и знал: орех вырос на липе! Ерундовская вмятина — опять небрежность Рима — и лента не лезла.

А вот и он сам. Увидел, чем занимается Искандер, отвернулся смущённо, а потом опять беспечно махнул рукой, уселся, прислонившись к задку тачанки, и тут же скривился, со стоном схватился за левое плечо. Искандер хотел сгоряча ругнуть его, сказать, что с патронными коробками нужно обращаться осторожнее, но, увидев искажённое гримасой лицо друга, осёкся.

— Что с тобой?

— Да ничего. Пройдёт.

— Что пройдёт? Чего ты темнишь?

— Осколком плечо царапнуло. Давно уже.

— Ну-ка покажи!

Так вот почему Рим был эти дни таким замкнутым. Рана загноилась, рука от плеча до локтя распухла, посинела.

— Ты что же, дурак, делаешь?! Без руки хочешь остаться?! Иди немедля в санчасть!

— В санчасть… — Рим криво усмехнулся. — Туда пойдёшь, быстро не вырвешься. А мне воевать надо, драться. — Он стукнул себя в грудь. — Тут, знаешь, как горит. Мать повесили. Отца в печи сожгли. А ты лезешь со своими дурацкими деревьями, — он мотнул головой в сторону облитых золотом каштанов. — «Красавицы, красавицы!» Только соли на рану подсыпаешь! — Рим говорил хрипло, он словно задыхался. — А знаешь ты, что я в день свадьбы невесту похоронил? Прямо в свадебном платье положил в могилу! Немцы Киев бомбили… Теперь санчасть… Ты лучше спроси, что я сделал, чтобы отомстить за всех?! — Рим опять стукнул себя по груди. — Не уберёг командира?..

— Так ведь не ты один был возле него, Рим. Никто тебя не обвиняет, и зря ты терзаешься…

— Я сам себя виню. Ведь какой был командир!

— Не погиб же. Поправится и вернётся.

— Вернётся, конечно. Только если б берегли как следует, не ранило бы его. Ведь под носом у меня стрельнул фашист! На секунду я опоздал. Но зато и фриц у меня стал, как решето.

— Это так. Однако санчасти тебе всё равно не миновать. Какой ты вояка в таком виде? В госпиталь не отправят, не бойся, рана-то, сам говоришь, — пустяковая, только гноя, видать, много. Как ты терпел?

— Не отправят? Как бы не так. Ты что, докторов не знаешь? Тысячу болячек найдут. Особенно сейчас, когда полк на отдыхе.

Рим оказался прав: из санчасти он не вернулся.

Полк продолжал стоять в лесу, километрах в ста от Чернигова. «Отдых» уже порядком надоел. Каждый день одно и то же: теоретическая учёба, выработка и закрепление боевых навыков, политзанятия. Короче, ни одной, можно сказать, свободной минуты.

И вдруг по эскадронам молниеносно распространилась радостная весть: вернулся комполка, поправился. Бойцы любили командира. Кусимов хорошо знал своё дело, был решителен в бою, храбр, пулям не кланялся, но и зря не подставлял голову, а главное — по-настоящему заботился о солдатах. Кроме башкир, в составе полка было много бойцов других национальностей. «Все, кто бьётся за Родину, за её свободу, — братья по духу, по оружию!» — любил повторять командир. Он был очень справедлив. Попусту никого не хвалил, но и зря не наказывал.

Обо всём этом Искандер узнал от своих товарищей, потому что в тот день в эскадроне только и было разговоров, что о командире. Но так уж водится, когда все хвалят, невольно рождается сомнение: «Может, преувеличивают. Поживём, увидим», — подумал Искандер. Ждать пришлось недолго. Солдаты оказались правы. Искандер сам убедился в этом.

На следующий день по возвращении из госпиталя комполка обходил эскадрон за эскадроном. Настал черёд и эскадрона, в котором служил Искандер. Командир прихрамывал и опирался на палку. Выше среднего роста, широкоплеч, с густыми чёрными бровями, из-под которых остро и внимательно смотрели всё замечающие тёмные глаза, он иногда что-то строго выговаривал командиру эскадрона, порой одобрительно хлопал по плечу.

— Ага, у тачанки смена экипажа, — сказал он, оглядывая Искандера и новичка, заменившего второй номер расчёта. — А где же прежний второй?

«Ну и память!» — подумал Искандер, а вслух ответил: — В медсанбате, товарищ гвардии подполковник. Скоро вернётся в строй!

— Боевой он парень! Под Усть-Хопёрском здорово врезался во фланг немцам! Немало тогда их положил. Боевой парень!

— Он очень переживал, что не смог тогда уберечь вас, товарищ гвардии подполковник, — сказал кто-то из сопровождавших командира офицеров.

— Его вины тут никакой. — Кусимов посмотрел прямо в глаза Искандеру, стоявшему перед ним навытяжку, словно свеча, улыбнулся: — Пойдёте навестить, передайте своему напарнику от меня привет, товарищ…

Искандер мгновенно подсказал:

— Гвардии рядовой Даутов!

— …Даутов. А зовут как?

— Искандером, товарищ гвардии подполковник.

— Из каких мест? Не из Татарии?

— Родом оттуда, товарищ гвардии подполковник. А жил в Петропавловске.

— Выходит, и так и эдак мы с тобой соседи, Даутов.

Комполка обошёл тачанку, придирчиво осмотрел лошадей, сбрую, проверил оружие и, одобрительно кивнув головой, направился дальше.

Подполковник понравился Искандеру. Остаток дня он нет-нет да возвращался мыслями к этой встрече и всё более утверждался в мнении, что командир — мужик хороший, толковый, с ним можно будет воевать.

В санбат к Риму Искандер попал не скоро. Обстоятельства не позволили: полк начал готовиться к сабантую. Многие вначале не поверили этому. По правде говоря, Искандер и сам был немного ошарашен. Какой может быть сабантуй на фронте?! И всё же слово сразу напомнило Татарию, где зародился этот национальный праздник… Шумит, бурлит народом широкий луг, окаймлённый купами деревьев. Звучат музыка, песни. Повсюду соревнования: бег в мешках, лазание на столб, конные скачки… Венец праздника — татарская борьба по выявлению батыра… Вот он какой бывает сабантуй.

А тут то и дело над головой пролетают вражеские разведчики, вдали почти неумолчно гремят пушки — до сабантуя ли? Однако Искандер начал исподволь готовиться. Как знать, может, и впрямь придётся состязаться. Недаром же говорят, что командир — хозяин своему слову.

Назначенного дня ждали с нетерпением, словно дорогого гостя. Место для сабантуя выбрали отменное — просторную лесную поляну. Прямо посередине врыли гладко оструганный столб, там и тут явились барьеры разной высоты, составив две тачанки, соорудили нечто вроде трибуны. На козлах тачанок — «призы»: полотенца, носовые платки, тёплые рукавицы, носки — всё, что нужно солдату. Были тут и тетради, и карандаши, безопасные лезвия,

— Командир не на шутку развернулся: награждать будет победителей. Всё чин по чину!

— Где он только набрал всего?

— Подарки из тыла.

Полк выстроился, словно на парад. Обмундирование вычищено, оружие сверкает, отборные кони лоснятся на осеннем солнце.

Против строя полка под охраной почётного караула алеет гвардейское знамя, рядом с ним сияет золотом труб оркестр.

Командир полка забрался на тачанку, заняли свои места члены праздничной комиссии. Среди них был и знакомый Искандера — лейтенант Каюм Ахметшин. Он даже повязался расшитым полотенцем.