Командир отделения, что-то насвистывая себе под нос, принялся открывать консервную банку, между делом он снова сыпал прибаутками, рассказывал забавные истории: надо подбодрить товарищей. Глядя на него, никак нельзя было сказать, что он каких-нибудь пять минут назад был в бою, рисковал жизнью. Скорее всего он походил на бойца, который только что вернулся из очередного увольнения и сейчас вспоминал подробности отдыха.

Наступила ночь, тёмная, хоть глаз выколи, насторожённая. Вся надежда на уши. Бойцы Батыршина до утра поочерёдно находились в дозоре, вслушиваясь в каждый шорох. Но японцы решили, видно, ночью не рисковать. Не показывались они и днём. Лишь ближе к вечеру на границе опять началась стрельба. Вначале послышались редкие винтовочные выстрелы, потом в дело вступили артиллерия, танки.

— Ну, держись, ребята! — Батыршин поправил каску на голове, подтянул ремень гимнастёрки. — Смелого сам чёрт страшится, — так говорят донбасские шахтёры.

Похожие на громадных жёлтых черепах вражеские танки двинулись к сопке Заозёрной и, добравшись до низины, скрылись с глаз.

Когда танки с грохотом и лязгом пошли вперёд, многим бойцам стало не по себе, мороз пошёл по коже. Противостоять танку — дело нешуточное. Твои пули от него, что горох от стены. А он и из пушки плюхает, и из пулемёта шпарит, да ещё на окоп лезет, норовя раздавить тебя, смешать с землёй.

Молодой боец Иван Кабушкин не знал, что чувствовали при виде танков его товарищи, но его самого охватили именно такие мысли. И чего греха таить: он в душе был рад, что эти бронированные чудовища идут не на них, а на Заозёрную. И всё-таки, когда там закипел бой, он заметно побледнел, ещё сильнее вжался в окоп.

Батыршин, словно почувствовав его состояние, пошутил:

— Не бойтесь, ребята! Всё будет в порядке… Надо с толком, надо с чувством… слушать песни соловья!

А на сопке Заозёрной продолжался ожесточённый бой, сильные взрывы сотрясали воздух. И опять Иван с облегчением подумал: «Хорошо ещё не к нам, а то бы…»

Но зря он утешал себя. Один из вражеских танков вынырнул в дальнем конце ложбины, которую они обороняли. По-видимому, он пытался выйти в тыл отряда Малахина. Какое решение примет командир? Откроет врагу, что здесь находится засада и вступит в схватку с танком, или же, не желая связываться, пропустит вперёд? Пожалуй, пропустит, чем тут возьмёшь такую громадину?..

Батыршин давно уже следил за танком. Следил и недовольно морщил лоб, словно ученик, решающий трудную задачу. Глаза стали точно щёлки, на лбу пролегли глубокие складки. А танк всё приближался, и Ивана Кабушкина всё больше и больше тревожил вопрос: как поступит командир. Мешкать больше нельзя.

— Красноармеец Кабушкин! За мной!

Батыршин наклонился, взял в окопе что-то зелёное, похожее на металлический короб из-под патронов, и скользнул в густую, высокую траву.

Кабушкин последовал за ним. Он понял, что замыслил командир отделения. Они должны выйти наперерез танку и зарыть на его пути «гостинец», который захватил командир.

Впереди — тропа, которой пограничники ходят в дозор. Танк должен пройти по ней. Другого пути здесь нет. Но как он пойдёт? Одной гусеницей по тропе или оставит её посередине?

Батыршин остановился, прислушался к урчанию осторожно нащупывающего дорогу танка, вытер пот со лба и почему-то шёпотом, как будто японцы в танке могли его услышать, проговорил:

— Копай здесь. Копай, чтобы тол не торчал, чтобы не увидели, — а сам начал поспешно разматывать шнур детонатора.

Выправляя за собой полёгшую под ними траву, они отползли от тропы и замерли в ожидании.

Вот танк выполз на прямую дорогу. Вот он как раз против них. Батыршин переглянулся с Иваном и дёрнул за шнур. Оглушительный взрыв потряс ложбину. В лицо ударило воздушной волной и сразу запахло едкой гарью.

Танк горел, над ним клубился чёрный, смрадный дым.

— Надо с толком, надо с чувством, — с удовольствием повторил Батыршин слова своей любимой песни, которую частенько напевал, когда был в хорошем настроении, и махнул Кабушкину рукой. — Пошли обратно!

Иван шёл за командиром и думал: смелый и хладнокровный человек. И что самое удивительное — с ним, оказывается, не страшно идти на любое дело! Он никогда не суетится, всегда твёрд в решениях… Вот с кого надо брать пример!

Они вернулись к своим. Заозёрная сейчас напоминала ад кромешный. Самураи волна за волной бешено набрасывались на сопку и, словно ударившись о скалу, откатывались обратно.

Ряды японцев редели, всё больше и больше вражеских солдат и офицеров оставались у подножия и на склонах сопки. Однако японцы и не думали прекращать атак. С криками «банзай!», подгоняемые фанатичными офицерами, они — уже в который раз — штурмовали высоту. Перекрёстный шквальный огонь наших пулемётов заставлял их отходить, но через минуту, другую они снова поднимались в очередную атаку.

Но вот японцы начали продвигаться по ложбине. Отделение Батыршина встретило врага пулемётным и винтовочным огнём. Тогда японская артиллерия перенесла огонь на ложбину. От взрывов крупнокалиберных снарядов хлипкая, болотистая земля содрогается, точно студень, к небу взметаются фонтаны жидкой грязи. Рассыпаясь в воздухе, они дождём поливают бойцов, а на раскалённых от непрерывной стрельбы стволах пулемётов, шипя, лопаются крупные капли воды.

К Батыршину подполз Иван Чернопятко. Жадно глотнул воды из фляги друга и, отдышавшись, спросил:

— Раненых много?

— Шесть человек, — ответил Гильфан, опустив голову.

— Лейтенант приказал немедленно переправить раненых на тот берег. И ещё приказал не прекращать огня.

— Приказ будет выполнен.

— Ну, будь здоров, Гильфан. Если что случится…

— Ни черта не случится… До встречи, Иван…

Чернопятко тем же путём пополз обратно.

«Кому же поручить раненых? Кабушкину? Жидковатым он кажется, силёнок, пожалуй, не хватит. Опять же вопрос: умеет ли плавать. Нет, придётся самому».

Гильфан скинул гимнастёрку, сапоги. В этом месте ширина озера около полукилометра. Взвалив на спину раненого, ступил в воду и, глубоко дыша, погрёб одной рукой. Вот когда пригодилось умение хорошо плавать, недаром он мальчишкой часами барахтался в воде. Японцы далеко от озера, их пулемёты не достают до него, но шальные снаряды и мины то и дело падают сзади, спереди, волны от взрывов окатывают с головой. Сводит дыхание. Батыршин чувствует — выполнить приказ будет нелегко: он плывёт ещё только с первым, а в руках уже никакой силы — нитки не порвать, — и сердце бьётся гулко-гулко, словно под тяжеленным гнётом. Но вот ноги достали дна. Батыршин, покачиваясь, вышел из воды, уложил раненого в кустах и, передохнув немного, поплыл обратно.

И опять на его спине раненый. Опять бесконечные мучительные метры вплавь через озеро. Он уже забыл и о времени и об усталости. В голове была лишь одна мысль: надо переправить ещё пятерых бойцов… Осталось четыре, три… И вот последний… Как знать, будь раненых не шесть, а вдвое больше, он бы, наверное, нашёл силы и двенадцать раз переплыть озеро. Если человек глубоко понимает свой долг и стремится выполнить его, то он находит в себе такие физические и духовные силы, что может совершить, казалось бы, невозможное.

Во время боя в ложбине было ранено ещё три человека. В тот день Батыршин спас от верной смерти восьмерых тяжело раненных бойцов. Переплывая озеро в последний раз, он едва не потерял сознание. Случилось, что из кобуры выпал наган, пришлось много раз нырять на дно озера, и Гильфан едва не утонул, будучи смертельно уставшим. Когда он всё-таки нашёл своё оружие и едва-едва выплыл на берег, то сразу почувствовал что-то неладное. Придя в себя, он понял, в чём дело: в ложбине прекратилась стрельба. Тут же кольнула страшная догадка: «Неужели японцы захватили сопку? Нет, не может быть! Там начальник заставы лейтенант Терешкин, там его лучший друг Чернопятко. Вот опять стреляют. Скорей на помощь!»

Батыршин, разводя руками камыши, тяжело побежал. Где могут сейчас находиться его боевые товарищи?.. Перестрелка опять прекратилась. Нет, что-то произошло… Пройдя немного вдоль берега, он наткнулся на двух бойцов. Это были Чернопятко и Кабушкин. Они легли, чтобы отдышаться. Батыршин увидел, что Чернопятко ранен.