…Гаяз полз впереди взвода. Бойцы старались не отставать от него, однако то и дело он поторапливал их: «Вперёд! Вперёд!» Маскхалаты надёжно укрывали их на снегу.
Жарко, рубашка липнет к телу, а на ресницах — иней. От тяжёлого дыхания он растёт, мешает смотреть. Надо бы снять рукавицу и оттаять иней ладонью, но для этого нужно остановиться, потерять время. Нет, этого делать нельзя. Гаяз погружает лицо в снег. Слежавшийся, жёсткий, он царапает кожу, жжёт, но зато глаза очищаются. Гаяз ползёт быстрее. Он знает: вслед за ним прибавят хода и остальные. А вот и позиция врага. До неё метров сто, не более.
Рамаев останавливается.
— Селиверстов, ты со своим отделением ударишь по правым точкам. Ты, Карпов, возьмёшь на себя левые. Остальные пойдут со мной. Сигнал — красная ракета. Гранат не жалеть: пусть будет больше грому. Двинулись, ребята!
Когда опять поползли вперёд, Гаяз придержал Селиверстова за рукав:
— Слышь, Саша, ежели что, возьмёшь взвод на себя…
— Что вы, товарищ лейтенант…
— Война есть война… Кто знает…
Селиверстов хотел что-то возразить, но лейтенант прервал его:
— Ползи, не то отстанешь от своих…
Выждав немного, чтобы отделения приготовились к атаке, Гаяз выстрелил в небо красную ракету и вскочил на ноги. Все три отделения ударили одновременно. Загремели взрывы, затрещали автоматы. Бойцы действовали молниеносно, не давая врагу опомниться.
Где-то сбоку, справа и слева послышалось нарастающее «ур-ра!» «Наши поднялись, — отметил про себя Гаяз. — Надо поспешать, расчистить им дорогу!»
— Живей поворачивайся, ребята! Вперёд!
В негустом кустарнике, черневшем метрах в ста и чуть сбоку, Рамаев заметил какое-то шевеление. Он пригляделся и увидел, как из кустов выдвигаются орудийные стволы. «Думают прямой наводкой бить. Видно, появились наши танки, — мелькнуло у него в голове. — Ну нет, номер не пройдёт!»
— Иванов, за мной!
Гаяз ломился сквозь кусты, как разъярённый лось. Вот и первое орудие. Один из фрицев у ящиков со снарядами, завизжав, схватился за свой автомат, но его перерезал очередью Карпов, который подоспел со своим отделением на помощь командиру. Молоденький немецкий офицер с по-детски испуганным лицом бросил оружие. За ним с явным облегчением последовали солдаты.
Расчёт второго орудия, оказавший сопротивление, забросали гранатами. Остальные подняли руки. Измождённые, в каких-то невероятных одеяниях, немцы производили жалкое впечатление. Они старались не смотреть в глаза советским воинам.
— Взвод, сдающихся в плен не уничтожать!
Едва прозвучали эти слова, из блиндажа, расположенного в кустах, где маскировалась батарея, с поднятыми руками один за другим вышли два офицера и девять солдат. Они словно только ждали этого приказа. «Не убивайт, не убивайт!» — умолял шедший впереди офицер.
— Шнель, шнель! — Гаяз рукой показал, куда им следует идти.
Неожиданно ударил крупнокалиберный пулемёт. Очередь сразила нескольких пленных, остальные попадали в снег.
— По своим стреляет, сволочь! — ругнулся Карпов.
Откуда тут быть пулемёту? Все амбразуры смотрят в другую сторону — туда, откуда наступает рота. Ага, вон он как приспособился. Выбил крохотное оконце блиндажа и строчит… Надо уничтожить! Только как подобраться? Нужно сказать ребятам, чтобы отвлекали пулемётчика на себя, и ползти, другого выхода нет. А там — гранатой…
Гаяз пополз к блиндажу. Пулемётчик заметил и дал по нему очередь. Мимо! Гаяз перевалился в воронку от снаряда. Сейчас кто кого… Гаяз видит лишь одно — изрыгающее огонь дуло фашистского пулемёта. Ему предстоит преодолеть самый опасный участок, где нет ни воронок, ни вообще каких-нибудь рытвин. Дождавшись, когда пулемёт замолчал, Гаяз рывком выскочил из воронки и бросился вперёд. Он даже не успел расслышать треска очереди — свалился от сильнейшего удара в плечо. Зацепил-таки, гад! По правой руке и спине потекли горячие струйки. Пулемёт молчит. Видимо, в блиндаже решили, что с ним покончено. Врёшь, его не так легко взять! Однако почему так тяжелы ноги, их не сдвинуть. Неужели перебиты? Дело дрянь, у него всего одна граната, и он почти неподвижен… Так, значит, это всё? Нет, только вперёд и вперёд. «Граната это не пустяк», — кажется, так поётся в какой-то довоенной песне. У него ещё цела левая рука, он сможет швырнуть гранату в дверь…
Гаяз рывками проталкивал своё непослушное тело к блиндажу, оставляя на снегу красный след. Он почти находился в мёртвой зоне, где пулемёт не смог бы достать его, как пуля обожгла левую руку. Теперь он не сможет даже бросить свою единственную гранату. Но у него ещё действуют пальцы. Стало быть… надо подобраться к самой двери… Вот так… Теперь он плевал на пулемёт, он ему не страшен. В глазах плавают круги, они красные, синие, зелёные… В ушах шумит, как будто он лежит на берегу быстрого потока.
— Фашист, сдавайся! Хенде хох!..[9]
Гаяз протолкнул бы в щель гранату, однако дверь не открывалась. Гаяз чувствовал, что слабеет с каждой минутой: слишком много крови он потерял. Что же, так и не удастся заткнуть глотку этому ненавистному пулемёту? Он уже уложил, наверное, немало наших бойцов.
Лейтенант приподнял голову. Пулемёт теперь бил в амбразуру, по атакующей роте. Давай, Гаяз, собери последние силы. Голова кружится, в глазах меркнет свет… Жарко. Не хватает воздуха дышать… Да, да, конечно, сейчас сенокос, дни стоят жаркие, душные… Вон как славно стрекочет косилка… Где-то в кустах звонко смеются девчата… Среди них и его зазноба… Ох, голова трещит. Приложила бы она ко лбу свою ладошку, напоила холодным айраном.[10] Что же она уходит? Зачем бросает Гаяза одного?.. Чу! Кажется, гремит, собирается гроза?..
Рамаев очнулся от забытья, открыл глаза, прислушался. Нет, это не гром. Это грохочут танки. Вон они обходят выставленные против них металлические ежи, за ними бежит пехота. Это их полк.
А проклятый пулемёт бьёт но атакующим, пытается отсечь пехоту от танков.
Гаяз вполз на крышу блиндажа. Фашистский пулемёт тарахтел теперь под ним. Как же заглушить его? В двери есть окошечко, и можно метнуть туда гранату! Но у Гаяза не действуют руки. Стой, а что это такое торчит? Труба, дымовая труба!.. Гаяз, зажав гранату в окровавленных ладонях, зубами сорвал чеку и, приподнявшись на локтях, бережно, обеими руками опустил её в широкую горловину трубы. Откатиться в сторону сил не осталось… Горячая воздушная волна подхватила израненное, обескровленное тело героя, и для него навеки померк свет…
В тот же день войска Донского фронта соединились на Мамаевом кургане с частями прославленной 62-й армии. Невозможно описать сцену встречи. Когда в той стороне, откуда на протяжении долгих дней и ночей ползли бронированные чудовища, били орудия и миномёты врага, послышалось ликующее «ур-ра», казалось и само скупое зимнее солнце засияло ярче. Бойцы целовались, обнимались, палили в небо из автоматов и винтовок. Да и как могло быть иначе! Эта встреча означала конец величайшей из битв, которые знало человечество. Она означала победу! Сталинград выстоял! Врагу теперь не оставалось ничего иного, как сложить оружие. И Паулюс, недавно получивший звание фельдмаршала, вместе со своими генералами и офицерами штаба вышел из подвалов универмага, где находился его командный пункт.
Советские воины начали, собирать останки героев, отдавших жизни ради этой великой победы, чтобы схоронить их в братской могиле.
Командир роты старший лейтенант Ценин уже осмотрел многих павших бойцов. Тела лейтенанта Гаяза Рамаева среди них не было.
Ценин с сопровождавшими его бойцами приблизился к блиндажу, где в последний раз видели лейтенанта. В развороченном взрывом чреве блиндажа («Одна граната не могла натворить такое, — подумал Ценин, — вероятно, сдетонировали боеприпасы») они увидели восемь трупов в немецкой форме. Девятый труп был обнаружен далеко в стороне. Он был неузнаваем. Его завернули в плащ-палатку и положили на бруствер траншеи. Кто это мог быть? Действительно ли это отважный парень Гаяз Рамаев, своей смертью победивший врага?