— Есть проверить еще раз!

Опять полез Вьюхин внутрь коробки насоса. Ему помогал матрос Алексей Ильинов.

— Так и есть, товарищ старшина, барахлит одна гайка. Резьба сорвана. Зазор образовался. Болт вибрирует.

Старшина тут же распорядился:

— Гайку поставить новую. Осмотр продолжать.

— Людей маловато, — обронил как бы невзначай Шурыгин. — А то бы мы быстрее управились. Ильинов, сбегай в кубрик. Кто из наших сменился с вахты, пусть сюда подойдут.

На пороге отсека Ильинов. лицом к лицу столкнулся с Резником и старшиной Кожуховым.

— Ты же только что с вахты, Володя! — Ильинов удивленно смотрел на приятеля.

— Не спится что-то, — смущенно улыбнулся Резник. — Дай, думаю, загляну к ребятам — узнаю, как у них дела идут. Не успел с койки спрыгнуть, смотрю — Кожухов поднимается. Вот и пришли.

— Давай становись тогда…

…До истины докопались сообща. Нашли, почему раскололся подшипник. Одна из деталей была перекошена, центр тяжести сместился, это и привело к поломке.

Рассказывать об этом просто: проверили, нашли, исправили. На самом деле все это не так. В заводских условиях специалисты тратят на такую работу по нескольку суток. В распоряжении моряков было всего несколько часов. В отсеке жара, пот по лицу — перекуры исключены. Платком вытереться некогда — время торопит.

К утру циркуляционный насос был отремонтирован. Работу принимал Тимофеев. Несколько раз заставил запустить и остановить насос. Менял нагрузку. Прислушивался к шумам работающего механизма. И все время спрашивал:

— Муфту сменили? Клапаны тщательно проверили?

На каждый вопрос требовал подробного, обстоятельного ответа.

— В технику надо верить, как в самого себя, — как бы подводя итог, говорил он. — И знай ее тоже, как самого себя. Тогда будет порядок!

Неожиданно в отсеке появился адмирал. Видимо, командир доложил ему о поломке. Командующий молча выслушал доклад Тимофеева. Подошел к одному из маховиков, повернул вправо, влево, потянул чуть-чуть на себя. Отошел в сторону.

— Включите!

Прислушался к работе мотора.

— Шум правильный.

В отсеке уже было все прибрано. Кругом чистота.

— Молодцы, ребята. Так и командиру скажу.

Главный старшина Леонид Шинкарев подошел к Тимофееву.

— Разрешите обратиться к вам по личному вопросу.

— Слушаю тебя, Шинкарев.

— Хочу попросить у вас рекомендацию в партию. Кандидатский стаж у меня истек на днях.

Тимофеев помолчал раздумывая.

— Рекомендацию я тебе дам. Служба твоя на виду. Ты, я знаю, не подведешь. Но у меня есть замечания к товарищам, которые несут вахту рядом с тобой. Где же твое влияние? Рядом с коммунистом-отличником не должно быть равнодушных к службе. Ты только правильно меня пойми, Шинкарев.

— Понял…

— Рекомендацию дам. Зайди часа через два…

…После побудки в кубрике появился свежий номер боевого листка. Он был посвящен морякам, успешно выполнившим ночное задание.

Утренний чай в тот день оказался торжественным. Сначала поздравляли «именинников».

А потом произошло вот что.

По корабельному радио передали: лодка пересекла восемьдесят пятую параллель. Мы вышли на самые ближние подступы к Северному полюсу.

Сначала на кубрик обрушилась звенящая тишина. С минуту все соображали. Слишком радостным и неожиданным было это сообщение.

— Даешь Северный полюс! — первым крикнул Иван Кожухов. — Полундра, медведи!

И зашумел кубрик, разобравшись окончательно, в какую дальнюю даль мы сумели все-таки добраться.

— Скоро будем и там!

— В хоккей бы на тамошнем льду попробовать…

— Ура-а!..

— Нет, только подумайте, братцы! Сколько людей погибло, так и не добравшись до этой восемьдесят пятой!..

— Письмо бы послать отсюда, — мечтательно вздохнул кто-то, — порадовались бы дома за нас!.. Жаль, почты поблизости нет. Красивый бы штемпель на конверте получился!

Письма, письма…

О них мне хочется сказать особо.

Знали бы наши матери и жены, невесты и друзья, чего стоит нам ожидание этих писем. Дома, на берегу каждый день донимаем мы корабельного почтальона: «Нет ли весточки?» И всегда кошками скребет по сердцу его язвительное: «Пишут еще…»

Все, от кого зависит быть матросу веселым или грустным, задумчивым или жизнерадостным, счастливым или несчастливым, пишите нам чаще!

…Старшина Федосов последнее письмо из дому получил перед самым походом, после вечерней поверки. Читал его, уже лежа в койке.

«Здравствуй, сын!» — постоянное начало отцовских писем. А дальше, как всегда, о заводе и о цехе, где работает сам отец и где Виктор тоже работал до призыва на флот. Дальний и верный у батьки прицел: пусть сын не забывает родной завод, помнит товарищей, которые сделали из него, мальчишки, настоящего рабочего человека. Его, Виктора, цех теперь носит звание коммунистического. Разбирает старшина отцовские каракули, и теплеет у него на душе, и видится ему цех, и ребята, и станок его — налево, сразу у входа… Утро. Самое начало смены. В цехе стоит еще сонная тишина и прохлада — это днем только потеплеет здесь воздух от работающих станков… Мастер Иван Григорьевич торопится навстречу — веселый человек с запорожскими лихими усами. «Как дела, Витя? Как сегодня жить будем?»

Еще и еще раз перечитывает старшина отцовское письмо. Давно разгадал он отцовские мысли. Чувствует, куда тот клонит.

«После этого похода напишу ему обо всем. Не к чему в прятки играть. Так и скажу: передай в цех, что скоро приеду».

…Гудят механизмы в отсеке — вот так же похоже гудят в заводском цехе станки. И сквозь рокочущий шум слышит старшина — зовет его кто-то:

— Витя!..

— Что, дядя Ваня?

— Наизусть, что ли, письмо заучиваешь, Витя? Сидишь, про себя бормочешь… Да и не дядя я пока, просто Иваном кличут…

Главстаршина Десятчиков стоит рядом, смотрит на Федосова удивленно.

— Да нет, просто читаю…

Вечером в кубриках пели.

Матросу без песни нельзя, матрос без песни как чайка без моря. Песня, как море, бывает необъятно широка и спокойна, неудержимо буйна и мятежна, мечтательно-грустна и задумчива.

Недаром моряки зовут песню своей «неразлучной подругой».

Запевалой у нас был мой дружок Федя. Голосок у него, прямо скажем, так себе, с таким голосом в консерваторию, конечно, не берут. Но музыку он чувствует и понимает, и для матросской семьи, для нашего кубрика Федя со своим тенором был дороже любых певцов.

Знаете песню «Прощайте, скалистые горы…»? Ее еще в войну североморцы пели.

Федя запевает ее с какой-то особой задушевностью. Этого не перескажешь. Это надо услышать.

Голос запевалы сразу же тонет в гуле матросских басов, баритонов и теноров. Не всегда в ладу с музыкой, порою просто невпопад звучит наш нестройный хор. Но всем нам он нравится и такой. У всех хорошо на душе. Дальняя наша земля становится ближе, и исчезает щемящее чувство затерянности.

И уж конечно, нет и не бывает матросского отдыха без перепляса, без знаменитого флотского «Яблочка». Посмотрели бы вы, как пляшут его у нас на атомоходе. Залюбуешься! Не устоишь — сам пойдешь в круг.

А веселые припевки! Без них «Яблочко» — не «Яблочко», матрос — не матрос.

Я знаю, припевки матросские сочиняют на нашей лодке сами ребята. Помню, как-то в кубрике подошел ко мне старшина.

— А ну, дай мне рифму к слову «полярная».

Я ему несколько рифм подобрал. А на другой день услышал новые припевки.

Вышел матрос в круг. Ударил каблуком о звонкую палубу. И начал: