Февральская революция 1848 года вызвала у Беранже новую тревогу, хотя он за год предсказал ее в песне «Потоп». Торжественно избранный в мае 1848 года в Учредительное собрание, он уже через две недели добился отставки, чувствуя, что ему не по пути с буржуазными политиканами. Но окончательный удар его буржуазно-демократическим иллюзиям (как и иллюзиям всего поколения его единомышленников) нанесла кровавая расправа буржуазно-республиканского правительства над восставшими парижскими рабочими в июньские дни 1848 года. Предав своих недавних братьев по сословию, в страхе перед революционным народом, озверевшие буржуа вскоре предали и республику, не оказав сопротивления бонапартистскому перевороту 2 декабря 1851 года и установлению реакционного режима Второй империи. Это означало конец эпохи революционности буржуазной демократии, певцом которой был Беранже. Будущее принадлежало революционности пролетарской.

Высокое гражданское и человеческое достоинство не изменило старому поэту до конца дней. Он отверг заигрывания со стороны клики Наполеона III и не пошел на службу ко Второй империи. Он даже запретил переиздавать в эти годы свои прежние песни наполеоновского цикла, не без основания опасаясь, как бы они не прозвучали косвенной поддержкой нынешнего бонапартистского режима, и писал теперь главным образом грустную интимную лирику. Официальные круги отвечали ему холодной настороженностью. Кончина Беранже возымела широкий резонанс среди демократических кругов Франции и всей Европы; за его гробом, несмотря на запрещение сборищ, шло полмиллиона парижан, рабочие многих городов возложили венки на могилу песенника, который был в их глазах другом народа и национальной гордостью.

Вместе с Беранже ушла целая историческая эпоха, и это определило своеобразие его посмертной литературной судьбы. Беранже не менялся до конца, храня верность демократическим идеалам своей молодости, но изменились его читатели. Те самые «простолюдины», которые в годы Реставрации аплодировали песням Беранже, теперь окончательно раскололись на два антагонистических класса. Либеральная буржуазия переродилась в реакционную, антинародную общественную силу и, через посредство своей критики, начала кампанию против Беранже, напоминавшего ей ее собственное славное прошлое, от которого она отреклась. Для трусливого французского буржуа второй половины XIX века Беранже олицетворял «то тенденциозное время, когда не только люди, но и камни вопияли о героизме и идеалах»[3]. Его объявляли литературным ремесленником, творившим на потребу толпы, исключали его имя из школьных учебников, историко-литературных трудов, всячески замалчивали.

С другой стороны, поднимавшаяся пролетарски-революционная демократия уже не могла видеть в Беранже властителя своих дум; перед ней стояли новые исторические задачи, далеко ушедшие вперед от идеалов Беранже. Недаром писатель-коммунар Жюль Валлес рассказывает в автобиографическом романе «Жак Вентра» о наивном неприятии песен Беранже юным инсургентом своего поколения, которому кажется, что, прославляя «честную бедность», старый песенник «миссионерствует среди простаков в мансардах и хижинах, охлаждая их гнев», что он «затыкает уши трехцветной кокардой» народу, который готов под красным знаменем сражаться против буржуазного государства и всего эксплуататорского общества. В результате сложилась парадоксальная ситуация: у себя на родине Беранже в течение многих десятилетий был наполовину позабыт. Только в наши дни передовая литературная общественность Франции, стремясь вернуть народу все духовные ценности, созданные на протяжении национальной истории, снова с пристальным вниманием начинает обращаться к творчеству великого народного песенника.

Революция 1830 года вынесла в главное русло французской прогрессивной поэзии новое имя — Огюста Барбье (1805—1882), чье творчество знаменовало рождение гражданской лирики романтизма. Барбье принадлежал к поколению Виктора Гюго, который был старше его всего лишь тремя годами, и к числу пылких его почитателей. Сын скромного юриста, он посещал факультет права, переписывал бумаги у нотариуса и готовился унаследовать отцовскую контору; но как и многих его сверстников — писцов, рассыльных, подмастерьев в художественных мастерских — его подхватила мятежная волна романтизма и увлекла на поприще искусства. Молодой Барбье пробовал свое перо в поэзии, в историческом романе, присутствовал в конце 20-х годов на сходках романтиков, где спорили до хрипоты, отстаивая принципы новой школы от эпигонского классицизма, но оставался незаметным рядовым романтической «гвардии». Всем им тогда казалось, что обновление искусства — это уже начало общественного обновления (ведь заявил их вождь и кумир, Виктор Гюго, что «романтизм — это либерализм в литературе»!); они воспевали бунтарей и мечтали о политической свободе.

Судьбу Барбье как поэта решили «три славных дня» народного восстания июля 1830 года, сокрушившего монархию Бурбонов. Революция разразилась в отсутствие Барбье, а когда он поспешно вернулся в Париж, все ужо было кончено. Народ, взявший штурмом королевский дворец и требовавший республики, увидел на дворцовом балконе принца Луи-Филиппа Орлеанского, указывая на которого один из буржуазных министров крикнул толпе: «Вот лучшая из республик!» Обманом навязав революционному народу нового короля — своего ставленника, буржуазия теперь грызлась за государственные должности и выгодные посты. Это зрелище до глубины души потрясло молодого поэта и вызвало в его душе взрыв гражданского негодования, которое излилось в пламенных сатирических стихах. Они были собраны в книгу «Ямбы» (1831), выдержавшую при жизни автора более тридцати изданий.

Громовая сатира «Ямбов» совсем не похожа на жизнерадостный смех песен Беранже; Огюсту Барбье чужд народный юмор, острая, но забавная пародия, его оружие — гневная инвектива, ораторская патетика, романтическое живописание словом, нагромождение метафор и хлестких сатирических уподоблений,— недаром его прозвали «Ювеналом Июля». «Ямбы» стоят в том ряду французской гражданской поэзии, который ведет от «Трагической поэмы» Агриппы д’Обинье, обличавшей католические изуверства в братоубийственных религиозных войнах XVI века, к поэме Виктора Гюго «Возмездие», заклеймившей реакционную клику Второй империи, — поэме, которую непосредственно предвосхитила сатира Барбье.

Но, приблизив свое искусство к еще не остывшим событиям жизни, сделав его оружием политической борьбы, раздвинув границы поэтического языка за счет живой народной речи, Барбье своим особым путем шел к демократизации поэзии. Уже название сборника говорило о гражданской позиции поэта; термином «ямбы» в древнегреческой лирике обозначались обличительные песни, по большей части на темы, связанные с политикой; ямбы писал французский поэт периода Великой буржуазной революции Андре Шенье, поднятый на щит романтиками. Сам автор во вступлении к одному сборнику заявляет, что его муза «простая дочь народа» и что свою задачу он видит в том, чтобы быть «послом человечества» перед лицом общественного зла. Пример такого служения поэта людям для пего Данте, чей образ неоднократно возникает в поэзии Барбье.

Первая поэма «Ямбов» — «Собачий пир» — сразу вырвала молодого автора из неизвестности.

Литературную судьбу Огюста Барбье сравнивали с судьбою Руже де Лиля, автора «Марсельезы». Как скромный капитан республиканской армии времен Великой французской революции в порыве патриотического вдохновения за одну ночь создал песню, ставшую национальным гимном,— и она осталась единственным его великим поэтическим произведением,— так и

Барбье никогда более не возвысился в своем творчестве до уровня «Собачьего пира». Напечатанная в журнале в августе 1830 года, эта первая сатира выразила чувства сотен тысяч людей, обманутых в Июльские дни. Поэт с высоким романтическим пафосом нарисовал народный героизм, гневно противопоставив его трусости «женоподобных баловней в батистовом белье», которые прятались за занавесками, пока одетая в лохмотья «чернь» умирала на баррикадах, добывая для них власть. Два ряда контрастных образов — романтической героики и сатирического обличения,— сталкиваясь и борясь между собой, проходят через всю поэму, выражая конфликт самой жизни, и тяготеют к двум идейным и художественным ее полюсам: аллегорической фигуре Свободы и точно найденному для характеристики хищнической буржуазии времен Июльской монархии символическому образу своры псов, дерущихся за кость. Этот образ так прочно вошел в сознание современников Барбье, что через много лет его использовал Эмиль Золя применительно к предавшей республику реакционной буржуазии времен Второй империи. Он даже назвал один свой роман тем же охотничьим термином, каким озаглавлена поэма Барбье «La Сигёе», что означает часть добычи, брошенную собакам (в русском переводе этот роман известен как «Добыча»).