Маргарита Николаевна. Пушкинъ? Пушкинъ это старо, говорила одна моя подруга. Но y меня слабость къ умнымъ старикамъ. Что же говоритъ Пушкинъ?

Лештуковъ ( декламируетъ). Любя, я былъ и глупъ, и немъ…

Маргарита Николаевна. Конечно, если ужъ самъ Пушкинъ.

Лештуковъ.

Погасшій пепелъ ужъ не вспыхнетъ,

Я все грущу, но слезъ ужъ нетъ,

И скоро, скоро бури следъ

Въ душ моей совсмъ утихнетъ.

Тогда- то я начну писать

Поэму песенъ въ двадцать пять.

Ларцевъ, взглянувъ на часы, показываетъ товарищамъ время. Затемъ все дружески жмутъ Джуліи руку и уходятъ направо по spiаggiа.

Маргарита Николаевна ( смется). Вы сегодня тоже въ дух и дурачитесь. Но это лучше; чемъ…

Выразительно киваетъ на столикъ съ виномъ.

А все- таки исправьтесь.

Лештуковъ. Совсемъ прикажете исправиться? Такъ, чтобы начать "поэму песенъ въ двадцать пять".

Маргарита Николаевна. Нетъ, нетъ, совсемъ не надо. А слегка, немножко… Ну, хоть на столько, чтобы не смотрть на меня такими выразительными глазами… Ведь это не глаза, а вывеска, на которой любой прохожій прочтестъ: "Лештуковъ и Рехтбергъ. Патентованная фабрика всеобъемлющей любви по гробъ".

Лештуковъ ( съ кривою усмешкою). Безъ отпуска, ни оптомъ, ни въ розницу.

Маргарита Николаевна ( быстро оглядвшись). Жалуешься?

Лештуковъ ( молчитъ). Маргарита Николаевна. Да разв я ужъ такая злая?

Лештуковъ ( насильственно улыбается). Хоть мучь, да люби!

Лицо Маргариты Николаевны вдругъ все задрожало и побледнело, глаза затуманились и заискрились, губы сложились въ странную гримасу - и ласковую, и хищную. Она тяжело налегла на руку Лештукова и на мгновеніе прильнула къ нему.

Маргарита Николаевна. Милый вы… милый мой

Лештуковъ. Маргарита!…

Маргарита Николаевна ( отшатнулась отъ него; голосомъ совершенно спокойнымъ и съ совершенно спокойнымъ лицомъ). Пожалуйста, пожалуйста… не делайте дикихъ глазъ и воздержитесь отъ декламаціи. Мы на улиц, и я ничуть не желаю, чтобы насъ приняли за только-что обвенчанныхъ новобрачныхъ.

Со смехомъ уходить налево.

Джулія, одна, выжимаетъ мокрые костюмы и ворчитъ про себя.

Джyлія. "Миньона". Все картина. Вечно о картин. Не понимаю. Такъ любить картину, когда… Да ведь вотъ она - я, Миньона его. Мой портретъ вотъ и вся его картина. Чудакъ!

Альберто выходить изъ моря, садится на бортъ лодки, закуриваетъ трубочку и смотритъ на Джуліи, посвистывая съ угрюмымъ видомъ.

Джyлія. Ты долго ждалъ сегодня. Много заплатилъ тебе синьоръ Андреа?

Альберто. По обыкновенно, две лиры. Откуда y тебя эта роза?

Джyлія. Да онъ же далъ, синьоръ Андреа.

Альберто. Дай-ка мн.

Джyлія. Изволь!

Альберто взявъ розу, понюхалъ, повертлъ въ рукахъ и швырнулъ далеко въ море.

Джyлія ( вспыхнувъ). Ты я вижу, опять сбесился?

Альберто. Эй, Джулія, берегись! У меня глаза есть.

Джyлія. А y меня есть руки, чтобы глаза твои выцарапать. Право, хоть бы знать: откуда ты взялъ власть надо мною? Я теб сказала: что дальше будетъ, посмотримъ, а покуда ты мн ни мужъ, ни женихъ, ни любовникъ, и я длаю, что хочу.

Альберто. Хорошихъ делъ ты хочешь. Ты думаешь, я не вижу, къ чему ты ведешь? Молодая ты девчонка, а завертеться хочешь. Ну, да ладно,- этому не бывать. Ты къ нему позировать больше не пойдешь.

Джyлія. Вотъ какъ! значить, ты мн запретишь?

Альберто. Не тебе, а ему.

Джyлія. Ты, Альберто, кажется, воображаешь, будто ты одинъ мужчина на свет, а остальные все бабы и тряпки. Прикрикнешь ты на нихъ, и они спрячутся по угламъ и все сделаютъ по-твоему. Запрещать такому человеку, какъ синьоръ Андреа, легко на словахъ…

Альберто. Ты увидишь, ты увидишь.

Джyлія. И ты думаешь, онъ тебя послушаетъ?

Альберто. Послушаетъ, если…

Джyлія. Ну?

Альберто. Если живъ быть хочетъ.

Джyлія. Э… угрозы? Вотъ что!… Такъ знай же ты, мой любезный, что послушаетъ тебя синьоръ Андреа, или не послушаетъ, мне дела нетъ. Я, слышишь ты, я, а не онъ хочу, чтобы онъ рисовалъ меня. Я хочу быть на его картин. Хочу, чтобы меня видели въ Рим и въ Россіи, и на всемъ беломъ свтъ, чтобы все знали, что была такая двушка, какъ я… такая красивая! И ты въ это дело не мешайся, говорю тебе. Слышалъ?

Съ вызовомъ смотритъ на него, потомъ, резко повернувшись, гордою, медленною походкою поднимается на лестницу веранды.

Альберто. Слышалъ. Мое дело предупредить, а послушать или нетъ ваше.

Ларцевъ, Кистяковъ и Леманъ переходятъ глубину сцены отъ spiаggiа.

Альберто ( пропустивъ мимо своя Кистякова и Лемана, остановилъ Ларцева). Синьоръ Андреа, я желалъ бы сказать вамъ несколько словъ.

Ларцевъ. Вы какъ будто разстроены? Надюсь, не случилось никакой беды?

Альберто. Видите ли, синьоръ, я много доволенъ вами. Вы щедры, господинъ, и даете хорошо зарабатывать бедному человеку.

Ларцевъ. Безъ предисловій, Альберто. Въ чемъ дело?

Альберто. Дело простое, синьоръ. Зачемъ вы сбиваете съ пути Джулію?

Ларцевъ. Я? сбиваю Джулію съ пути? Альберто! Какъ вы смете задавать мн такіе вопросы?

Альберто. Простите, синьоръ. Конечно, я помню разстояніе между нами. Но когда речь идетъ о моей невесте…

Ларцевъ. Джулія ваша невеста? Давно ли?

Альберто. Я посватался къ ней въ день Троицы.

Ларцевъ. И она приняла ваше предложеніе?

Альберто. Нетъ, не хочу лгать. Она не сказала мн ни да, ни нетъ. Сказала: подожди, а я подумаю… Она ведь еще такъ молода, синьоръ. Но она скажетъ да, синьоръ, клянусь вамъ, что скажетъ… если только… если…

Ларцевъ. По вашей выразительной физіономіи легко догадаться, что значить это если. Успокойтесь. Мн столько же дела до вашей Джуліи, какъ вонъ до той волны. Она красивая двушка. Я художникъ. Вотъ теперь затялъ писать "Миньону": вы ведь, кажется, были y меня въ мастерской, видели?… Боле подходящей модели, чемъ Джулія, я представить себ не могу. Я натурщицъ десять перемнилъ, пока не нашелъ. Затемъ, y насъ съ Джуліей точно такія отношенія, какъ съ вами. Вы возите меня въ лодке по морю это доставляетъ мн удовольствіе, я вамъ плачу. Джулія позируетъ для меня часъ другой, это полезно моей картин,- я плачу. Вотъ и все.

Альберто. Все это такъ, синьоръ. Я и самъ полагалъ, что такой прекрасный господинъ не захочетъ ставить ловушку бедной двушке. Но ведь вотъ оказія. Вы, я вамъ верю, вы ничего не хотите дурного, синьоръ, а девка-то въ васъ влюбилась. Честное слово, влюбилась.

Ларцевъ. Полно вамъ, Альберто! У васъ, бедныхъ южныхъ чертей, воображеніе вчно отравлено любовью и ревностью.

Альберто. Нтъ, ужъ вы мн, синьоръ, поверьте. Вдь я ее люблю. У насъ, влюбленныхъ, особенное чутье. Мы чуемъ соперника, какъ собака лисицу. Она, синьоръ, думаетъ, что вы и живете-то здесь для нея.

Ларцевъ. Въ этомъ, какъ вы слышали, она не ошибается.

Альберто. Нетъ, для нея, для нея самой, а не для картины. Оставьте вы Джулію, синьоръ. Ну ее къ бесу, эту вашу картину.

Ларцевъ. Какъ "ну ее", Альберто? Богъ съ вами! Да ни за что! Я не ремесленникъ, не поденщикъ; мн мое искусство дорого.