Оперуполномоченный ОУР капитан милиции Шубин».

Следующий документ был подписан бывшим оперативным уполномоченным, отлично знавшим когда-то весь остромский преступный мир и уже долгое время находившимся на пенсии. С этим удивительным стариком, ходячей энциклопедией уголовного розыска, Налегин познакомился еще студентом на практике. В милиции заслуженного оперативного работника называли коротко и уважительно — «Чека».

«В 1953–1954 гг. аналогичным способом, то есть с поиском ценностей на книжных полках, среди книг, — писал Данилову «Чека», — совершались кражи вором-рецидивистом Ряхиным, находящимся в настоящее время на свободе».

Налегин расцепил пальцы, поднял голову.

— Ряхина еще не проверяли, Константин Николаевич?

— Сегодня или завтра проверим. Он сидит дома, а Данилов хотел бы за ним еще немного понаблюдать.

— А протоколы по его прошлым кражам не поднимали?

Гаршин хмыкнул: Налегин так и остался примерным учеником и по строгой академичности мышления и по манере обращаться к старшим.

— Они здесь. — Майор позвонил по телефону. — Прошу вас, занесите дела.

Гаршин так и остался преподавателем, подумал Налегин, любимцем старшекурсников: все так же вежлив, предупредителен, суховат.

Еще несколько минут каждый молча занимался своим делом: Налегин читал, а Гаршин просматривал корреспонденцию на тонкой папиросной бумаге, колыхавшейся от его дыхания.

В одном из дел по обвинению Ряхина, пятьдесят шестого года, протоколы осмотров — и здесь Налегин узнал Гаршина — были заложены аккуратными белыми листочками, остро заточенным карандашом были подчеркнуты наиболее интересные для них места…

«Лежащие на третьей полке книги находятся в беспорядке. По заявлению потерпевшего Шидловского, неизвестные лица, проникшие в квартиру, вынули из шкафа, а затем вновь поставили на место в ином порядке тома Большой Советской Энциклопедии с двадцать пятого по тридцать первый».

Память действительно не подвела «Чека» — три другие кражи, описания которых имелись в деле, также имели эту особенность!

…Полковник Данилов вошел в кабинет, как всегда, быстро и неожиданно. Налегин поднялся как-то рассеянно, придерживая одной рукой пухлое дело, которое только что перелистывал. Гаршин заметил, что распрямлялся он не сразу, а словно тугое лезвие складного ножа — сначала с трудом, будто неохотно и лишь затем бодро, даже энергично. Данилов не спускал глаз с нового работника.

— Вот что, Гаршин… Ты знаешь, я человек прямой и люблю говорить правду в глаза, — говорил Данилов через час, когда в кабинете, кроме него и заместителя, никого не было, — не нравится, как ты народ подбираешь. Какой-то научный кружок организовал, школу для одаренных! Все эти нейлоновые сорочечки, галстучки с заколками, шерстяные рубашечки, обручальные колечки! Наша работа требует других… Кравченко, докладывали, даже в такие напряженные дни подбирает факты для научной работы. Мне и вообразить такое трудно! Ты уже не в институте, Гаршин! Сейчас этот Налегин. Я его вижу впервые, но уже понял, пока он только подымался со стула… Ну, что ты скажешь?

— Вопрос трудный. Дело обстоит так: либо мы только ловим преступников, либо и ловим и, главное, боремся с преступностью, — Гаршин сделал паузу. — В зависимости от этого подбираем кадры. Во втором случае нужны люди вдумчивые, с аналитическим складом ума, в первом — бесстрастные, но сообразительные топальщики.

— Высокомерно, Гаршин! — Данилов вплотную подошел к столу, навис над майором. — Эти топальщики не знали, что такое семичасовой рабочий день. В холод, в дождь, в стужу — всегда на ногах. Эти топальщики — простые люди. Они все отдавали, выполняя приказ! Поклониться им надо!

— Ты меня не понял. Я говорю не о том, хорошие эти люди или плохие, а о том, в каком качестве мы их используем, как учим работать. Вот в чем дело. И может, они не такие уж простые, это мы хотим видеть в них простых.

Данилов повел головой, словно пытаясь высвободиться из узкого воротничка.

— Всегда ты ускользаешь… Разве хорошо ловить преступников — не значит бороться с преступностью?

— Значит. Но это далеко не все. Преступников ловят более тысячи лет, а с преступностью мы по-настоящему боремся несколько десятилетий.

— Постой. Так это все понимают! Профилактика преступлений…

Данилов еще более насупился: в «теоретических» разговорах он всегда терялся и прибегал к первым попавшимся под руку аргументам.

— Как ты думаешь, когда впервые было высказано, что предупреждать преступления очень важно? — спросил Гаршин.

— Ну… В пятьдесят шестом? Пожалуй, раньше. Примерно в пятьдесят четвертом!

— Раньше! Радищев писал: «Лучше предупреждать преступления, нежели оные карать!» И Вольтер это утверждал, и Марат, и Добролюбов, а в наши дни даже буржуазные юристы… И все же лучше всех сказал Маркс: «Мудрый законодатель предупредит преступление, чтобы не быть вынужденным наказывать за него». Однако только социализм дает возможность действительно предупреждать преступления. Но с топальщиками этого не сделать!

Данилов хотел возразить, но тут в коридоре раздался топот ног, а через секунду в комнату без стука ввалился Шубин. Лицо его светилось румянцем, запотевшие очки он держал в руке.

— Ряхин на улице! Ребята стерегут его у крытого рынка!

— О! Хорошо! — полковник мгновенно поднялся со стула и повеселел. — Берите с новеньким мою машину и поезжайте. Сначала поводите его по городу, потом сюда! Ну, ни пуха ни пера! Топальщик!

Шубин выбежал.

— Налегин еще не знает всего дела, — Гаршии снова уселся за бумаги. — Рано его посылать… Не по душе мне вся эта операция…

— Его задача — задержать Ряхина. Для этого знание всего дела не обязательно, — отпарировал Данилов.

— Об этом-то и был у нас спор, — заключил Гаршин.

Шубин стоял в толчее рынка, у выхода из овощного ряда, и щелкал кедровые орешки. Ряхина не было довольно долго, и Шубин начал было беспокоиться, но, наконец, «объект» появился на высоких каменных ступенях, ведущих к овощному ряду, и осмотрел внимательным взглядом прохожих. Закурил.

Ряхин был в том возрасте, когда в походке, в фигуре, в выражении лица начинают появляться невнятные еще, но все же заметные для опытного глаза признаки старости. Одет он был странно: теплая мохнатая потертая заячья ушанка контрастировала с прорезиненным легким плащом.

Налегин стоял по другую сторону улицы, за трамвайными путями, среди покупателей, столпившихся у табачного киоска. Он хорошо видел рябоватое невыразительное лицо Ряхина, на котором застыло выражение нерешительности и раздумья.

Справа из-за поворота показался красный двухвагонный трамвай. Он с лязгом и звонками подтягивался к остановке. Когда большинство пассажиров уже вошло, а точнее, втолкнуло друг друга в трамвай, Ряхин спрыгнул со ступеней и помчался к остановке. И тут же вместе с другими людьми, бежавшими от ворот рынка и от табачного киоска, к вагонам устремились сотрудники угрозыска. Шубин, успевший к передней площадке раньше Налегина, замешкался там, не давая водителю закрыть дверь, пока его товарищ не оказался на второй подножке прицепа.

Проехав всего лишь одну остановку, все трое — Ряхин, Шубин и Налегин — вышли из трамвая с разных площадок, и пути их, казалось, должны были разойтись, но непонятная сила притяжения, действовавшая на них все это время, мгновенно нашла их в уличной суматохе, стремительно втянула в боковую улицу, построила трезубцем и погнала вперед.

По улице Ивана Сусанина Ряхин уже не шел, а почти бежал, и Налегин, поджав локти, как ходок-марафонец, с трудом продирался среди прохожих. Он не видел никого и ничего, кроме заячьей шапки, даже не шапки, а только серого клочка меха, то пропадавшего, то вновь возникавшего впереди, метрах в двадцати, в самой гуще людей.