Кравченко предложил включить в оперативную группу, которая должна будет выехать вслед за Сочневой в Москву, кого-нибудь из женщин, например, старшего лейтенанта Заварзину…

Данилов внимательно слушал объяснения, склонив голову так, что массивный подбородок закрыл узел галстука, а плечи круто и мощно поднялись. Он был достаточно опытным оперативным работником, Данилов, и он понял уже, что план Гаршина сулит больше, чем его собственный. Пожалуй, это был даже единственно правильный план. И полковник готов был примириться с тем, что заместитель предложил более верное решение.

Но Данилов еще продолжал некоторое время сопротивляться, потому что план Гаршина оставался чуждым и враждебным ему именно своей выверенной по линейке правильностью, безукоризненным, почти математическим расчетом. Дело, таким образом, было не в авторстве Гаршина, а в принципиальном неприятии Даниловым мер, обещавших успех не сегодня, не завтра, а в отдаленном будущем. И пусть это был гарантированный успех, все равно…

— Алевтина Ивановна! — строго сказала на пятиминутке главный врач диспансера. — Командировка!

В прошлом военврач второго ранга, она привыкла к точным и лаконичным формулировкам: «обследование», «культпоход», «вызов».

— Вы будете сопровождать больную в научно-исследовательский институт, в Москву!

— Да? И когда надо выезжать? — спокойно спросила Сочнева.

— Завтра-послезавтра.

— Везет! — шепнул кто-то за спиной Алевтины Ивановны. — Второй раз в Москву едет!

После пятиминутки Сочнева подошла к главному. Лицо ее было озабоченным.

— Маргарита Михайловна! Если уж я все равно еду, то нельзя ли мне взять в счет отпуска дней десять? А то я и в прошлом году отдыхала осенью и нынче. В майские праздники, как вы знаете, дежурила: хотела подработать. Я бы из Москвы к родне в Тулу заехала.

— Надо посоветоваться. Ведь на кого-то надо возложить ваши обязанности, — главврач с треском раскрыла новую пачку сигарет. — Я дам вам ответ позже.

К концу рабочего дня она сама позвонила Сочневой:

— Пишите заявление на семь дней.

— Спасибо, Маргарита Михайловна! Что вам из Москвы привезти? Может, ананасы?

— Вряд ли они будут…

— Обязательно будут! Это уж вы не волнуйтесь. И сигареты болгарские — «БТ» и «Трезор»? Я знаю ваш вкус.

— Можно и немецкие с фильтром…

— Ни к чему бы мне в Москву ехать. Там давка, все спешат, толкаются… Да что делать…

Однако домой в этот день Сочнева не шла, как обычно, а буквально летела по воздуху, и люди Гаршина, которые уже несколько дней незаметно провожали Сочневу из дома на работу и обратно, не замедлили сообщить своему начальнику о новом способе передвижения Сочневой по улицам.

— Очень хорошо! — ответил майор.

И все-таки, даже узнав о своем скором отъезде из Остромска, Сочнева не поспешила с кем-нибудь встретиться, не отправила никуда ни писем, ни телеграмм, не заказала междугородного разговора — словом, не совершила ни одного поступка, «запланированного» Гаршиным.

— Как бы ананасы да сигареты не оказались всей нашей московской поживой, — заметил Данилов, выслушав отчет заместителя, — соучастников пока что-то не густо.

Он сказал это без всякого злорадства: как человек увлекающийся, Данилов уже успел войти в предложенную Гаршиным «Большую игру» и теперь переживал за ее исход так же, как недавно переживал за то, чей план будет принят.

За полтора часа до отхода поезда Налегин, Кравченко и Заварзина сидели в кабинете майора возбужденные и лихорадочно веселые. С минуты на минуту должен был прийти Гаршин. Любая шутка, замечание, даже просто слово вызывали у них неудержимые приступы смеха. Даже обычно сдержанный Налегин хохотал почти до слез.

Наконец появился Гаршин. Он сразу понял, что происходит с тремя его подчиненными, собравшимися на первую в их жизни крупную, очень сложную и по-настоящему опасную операцию.

— Выпейте воды, — посоветовал он.

Они послушно пили из графина невкусную теплую воду и опять смеялись. Особенно Зина.

Старший лейтенант милиции Зинаида Ивановна. Заварзина, по современным понятиям о красоте, могла считаться весьма красивой — хрупкая, стройная, с длинными и тонкими ногами. Над головой у нее возвышался высокий тюрбан золотистых волос. Глаза были карие, узкие и приподнятые к вискам: мать Зины приехала в Остромск из-под Казани. В уголовном розыске Заварзина работала оперативным уполномоченным по делам несовершеннолетних.

— Ну, хватит. Внимание! — сказал Гаршин. — Итак, работники Московского уголовного розыска будут встречать вас в Москве на перроне у пятого вагона. Их связной — мужчина лет сорока, с желтым портфелем и развернутой газетой «Сельская жизнь». Ему даны ваши подробные приметы. Я сам с ним разговаривал. По дороге на глаза Сочневой ни в коем случае не показываться. Так… Ну-ка, старший группы, проверьте, что у вас находится с собой. Называйте мне.

— Санкция прокурора на арест Сочневой, на выемку почтово-телеграфной корреспонденции, деньги, — перечислил Налегин, — требования на проездные документы.

— Оружие получили?

— Получили.

— Личные вещи взяты по списку? Ничего лишнего нет?

— Нет.

— А ты с транзистором? — спросил майор у Кравченко.

— Ага. Кажется, я и в самом деле к нему пристрастился.

— Ладно. Часть документов получите в Москве, а теперь еще раз о деле… — Гаршин повернулся к Заварзиной. — Кто вы такая?

— Хрусталева Инга Леонидовна, — ответила Заварзина, склонив в его сторону золотистый тюрбан, — работаю в магазине товароведом… Закончила техникум советской торговли, два года отбухала товароведом на оптовой базе. Там, между нами говоря, обстановка была такая, что… Я ушла оттуда.

— Понимаю…

— Теперь коллектив у нас в магазине подобрался ничего. Но скукота-скукотища! Директор — старик.

Все разговоры только о болезнях, ест одно паровое… В отделе готового платья — две старые девы…

— Все, все, — поспешил Гаршин, — я вас понял.

— Кассирша наша думает, что мы все «с приветом» и не видим, как она…

— Разговор закончен, Хрусталева. Вы свободны. Сейчас, друзья, принесут ваши билеты на поезд. Я очень жалею, — никогда еще Гаршин не делился с ними своими переживаниями, — что не могу поехать с вами. Мне было бы в тысячу раз спокойнее. Но я верю в ваш опыт, в ваше хладнокровие, интуицию. Задание очень трудное. Надо быть особенно осторожным: противники опасные, они понимают, что в случае поимки их ждет суровое наказание. Это убийцы. Они могут пойти на все!

— Понимаем, — улыбнулся Налегин.

— Ты не улыбайся! Здесь смешного ничего нет.

— Разрешите? — Дверь в кабинет открылась.

— Вот и билеты принесли, — сказал Гаршин. — Что ж… Помолчим, чтоб была удача?

Помолчали. За окном, выходившим в сторону автобазы, сварливый женский голос, усиленный динамиком, повторял скороговоркой:

— Пронякин, Пронякин, получи талоны на дизельное топливо… Пронякин, куда ты подевался?

Зина не выдержала и прыснула в ладонь.

— Пора. — После короткой паузы Гаршин встал. За ним поднялись остальные. — До встречи!

Передав Сочневу сотрудникам МУРа на Ярославском вокзале в Москве, группа из Остромска перешла в комфортабельную радиофицированную машину, которую предоставили своим коллегам москвичи.

— Столица! — сказала Зина, утонув в мягком похрустывающем сиденье.

Машина двигалась на значительном расстоянии от Сочневой, и Налегин и его товарищи лишь изредка получали информацию от сотрудников МУРа.

Тихая медсестра из Остромска, как выяснилось, не только отлично знала Москву, но и умела обходиться с москвичами. За полтора часа она полностью управилась со своим заданием в научно-исследовательском институте, сумев за это время побывать на приеме у директора института и еще трех официальных лиц. Она нашла общий язык и с секретаршей, тосковавшей по вязаным шерстяным детским носочкам для внука, которые Сочнева пообещала ей выслать незамедлительно, сразу же после своего возвращения в Остромск. Так общими усилиями руководителей института и канцелярии больная, приехавшая с Сочневой, была госпитализирована, а ответ в Остромск был тут же, в присутствии Сочневой, составлен, отпечатан и вложен в конверт для отправки — сообразительная медсестра рассудила, что почтой он попадет в Остромск намного раньше, чем с нарочным.