— Понимаю, — ответил Оскар. — Обособленность эсеров можно объяснить, партия-то самостоятельная. А то, что они конспирацию нарушают, — это недопустимо. Надо тебе, Нефед Лукьяныч, поговорить с их руководителями.

— Пытался. Да куда там! — махнул рукой Лобадин. — Раскудахтались: «Не командуй, сами с усами!» А разве я командую? По-товарищески, как бы между прочим сказал об этом. Во внутренние ихние дела и не думал встревать.

— Правильно делаешь, — одобрил Оскар и, обращаясь ко всем, добавил: — Мы против царизма, и эсеры против него. Значит, ближайшая цель у нас общая. Но вот формы борьбы у них ошибочные — индивидуальный террор, много стихийного. И программа путаная, далекая от научного социализма.

— Революция не закончилась, товарищи, — с подъемом заговорил Оскар. — Россия бурлит. Пролетариат собирается с силами для решающего боя. Мы, большевики, сейчас работаем над тем, чтобы флот и крепости ка Балтике дружно поддержали народное восстание. Потемкинцы начали, азовцы продолжат. Не так ли?

— За нами дело не станет, — твердо заявил Колодин.

— Добре говорите, — ответил Оскар. — А власти пуще огня боятся выступлений матросов! Одессу четыре дня лихорадило от одного присутствия броненосца «Потемкин». Сам видел…

— Ну! Расскажите! — попросил Колодин.

Матросы оживились, ближе пододвинулись к Оскару.

— В Одессу я приехал с партийным поручением, — начал Оскар. — А там — «Потемкин». Услышал о революционном корабле и, как мальчишка, бросился на берег. Вижу, группа рабочих грузит на шаланду провизию. Узнаю: купили в складчину для матросов «Потемкина». Попросил ребят и меня взять с собой…

— Взяли? — нетерпеливо спросил кто-то.

— Едва уговорил… — усмехнулся Оскар. — Подходим к броненосцу. Только передали на палубу корзины с буханками хлеба, мешки с колбасой и сахаром, как на корабле пробили боевую тревогу. Мы давай скорей отходить. Видим, со стороны Севастополя дымят пять броненосцев. А вокруг — флотилия контрминоносцев. Скоро в полуденной дымке можно было различить «Ростислава» и «Трех святителей». Они впереди шли. Мы замерли.

Оскар обвел взглядом азовцев и продолжал:

— Тем временем «Потемкин» снялся с якоря и двинулся на эскадру, наведя на нее гигантские пушки. Вот красный флаг плывет меж вражескими кораблями. Их строй рассечен. Смотрим, броненосцы «Синоп» и «Георгий Победоносец» нарушили боевой порядок. «Георгий» совсем близко от нашей шаланды прошел. С него семафорят: «Не могу. Не могу. Не могу…».

Эскадра застопорила ход. «Потемкин» тоже остановился. Впереди — открытое море. Но нельзя же ему оставлять Одессу! И революционный корабль утюжит бухту в обратном направлении. Вновь красный флаг рассекает строй правительственных кораблей. На броненосцах «Георгий Победоносец», «Синоп», «Двенадцать апостолов» команда высыпала на палубу. Матросы кричат «ура», машут бескозырками. Потемкинцы отвечают тем же. Мы тоже вскочили, размахиваем веслами, руками…

— Вот здорово! — воскликнул кто-то из азовцев. — А дальше-то что?

— Тише, — одернул Лобадин. — Дай же человеку закончить.

Оскар улыбнулся.

— Дальше для царской эскадры получился полный конфуз. Едва «Потемкин» вновь занял позицию у Одессы, как пришедшие корабли развернулись и отправились восвояси. Но ушли они без «Георгия Победоносца». Он присоединился к «Потемкину». Правда, вскоре предатели совершили свое черное дело: посадили «Победоносец» на камни.

Оскар поведал азовцам все, что знал о восстании на «Потемкине». Когда замолчал, Колодин спросил:

— А Вакуленчука вы знали?

— Нет, — покачал головой Оскар. — Я его видел только мертвым, во время похорон. Вся трудовая Одесса пришла прощаться с павшим героем. На его груди лежала записка, в которой говорилось, как погиб вожак потемкинцев. Помню, она заканчивалась словами: «Один за всех, все за одного!»

— Один за всех, все за одного! — в раздумье повторил Лобадин.

Вскоре после встречи в лесу за ситцевой фабрикой Лобадин и Гаврилов попросили увольнение на берег. Выйдя из Купеческой гавани, куда их вместе с другими матросами доставил катер, друзья быстро зашагали мимо сложенных из серого плитняка складов, спиртозавода и вышли на Нарвское шоссе — одну из оживленных улиц города. Убедившись, что все съехавшие с ними на берег азовцы разошлись, Лобадин и Гаврилов перешли на другую сторону улицы и свернули на Большую Юрьевскую, застроенную, как вся эта часть города, одноэтажными и двухэтажными деревянными домами.

На углу Большой и Малой Юрьевских улиц азовцы постояли у круглой афишной тумбы. Матросы не столько читали афиши, сколько внимательно просматривали улицу, настороженно прощупывали глазами прохожих.

— Как будто штилевая погода, — проговорил Гаврилов.

И они зашагали по Малой Юрьевской. Вот и нужный дом № 19. Вошли во двор. Гаврилов остался возле калитки, выглядывая на улицу. Лобадин приблизился к двери с двойкой, написанной на жестяном квадратике, и постучал ладонью, затем пробарабанил пальцами. Некоторое время в квартире было тихо. Потом послышался мужской голос:

— Кого нужно?

— Степан Петров тут проживает? — не очень решительно спросил матрос.

— Здесь, только его нет дома.

— Разрешите тогда письмо оставить.

Дверь приоткрылась.

— Входите.

Лобадин позвал спутника, и они вошли в полутемную прихожую.

— Что, не узнали? — спросил уже другим голосом человек, открывший дверь.

— Ну и артист же вы, товарищ Оскар! — восхитился Лобадин.

— Наше дело такое.

Оскар Минес провел матросов в небольшую комнату с простым столиком, железной кроватью и тремя венскими стульями. Два окна выходили во двор, на солнечную сторону.

Обычно свидания с нужными людьми Оскар назначал в сквере, чайной или просто на улице. Адрес квартиры на Малой Юрьевской он дал только для экстренных встреч руководителям большевистских организаций. Временного квартиранта в доме знали как мещанина Степана Никифоровича Петрова, приехавшего из Тамбова по личным делам.

Азовцы были здесь впервые, явились без предупреждения. Поэтому Оскар с тревогой спросил:

— Что-нибудь случилось?

— Да.

И Лобадин рассказал об инциденте, происшедшем на корабле накануне, 25 июня.

Во время обеда матросы обнаружили, что суп сварен из протухшего мяса. Команда отказалась его есть, вышла из-за столов и собралась на баке. Были вызваны командир и старший офицер. Лозинский сдержанно обратился к матросам:

— Чем, братцы, недовольны?

— Не хотим есть гнилое мясо, — послышалось в ответ.

Прибежал врач. Сделал пробу и доложил:

— Ничего особенного, есть можно.

Лозинский брезгливо пригубил ложку с супом.

— Обед за борт, приготовить другой! — громко приказал он и, резко повернувшись на каблуках, поспешил в каюту.

На палубе, кроме вахтенного начальника, который тотчас же ушел на ходовой мостик, не осталось ни одного офицера. Среди матросов снова поднялось возбуждение. Раздавались выкрики, призывы к расправе с офицерами.

— С большим трудом удалось угомонить горячие головы, успокоить людей, заставить их разойтись. А сегодня, — закончил сообщение Лобадин, — по распоряжению командира выбрали артельщиков.

— Если такая заваруха начнется в другой раз, не знаем, удастся ли удержать команду, — вставил Гаврилов.

Оскар слушал матросов в большом волнении. «Как опасны сейчас вот такие «суповые бунты»! — думал он. — А матросы-то пошли за нами, но не за крикунами. Значит, наша партия имеет авторитет, силу на корабле!»

— Удерживать надо! — произнес он. — Вот вы рассказывали, что командир велел вылить суп за борт. Неслыханное дело! Так ведь?

— По всему видно, офицерье крепко перепугалось, — заметил Гаврилов. — Доподлинно известно, что командир не доложил о случившемся начальству.

— Может, господа офицеры извлекли урок из «Потемкина», — рассудил Лобадин. — Не решились на кровопускание.