Существовало и дополнительное обмундирование, которое полагалось нижним чинам, выполнявшим те или иные работы.

Так, 9 ноября 1864 года высочайшим приказом на основании мнения Адмиралтейств-Совета были введены дополнительная рабочая одежда для «нижних чинов, комплектующих землечерпательные машины Морского ведомства и мусорные при них лодки». Таковым матросам и унтер-офицерам должны были выдавать дополнительно пару личных сапог с длинными голенищами, рубаху с брюками небеленой парусины, а также кожаный фартук и две пары кожаных перчаток. Все эти вещи должны были выдаваться со складов в начале кампании, а с ее окончанием — возвращаться обратно на хранение.

Не были забыты и судовые медики. К примеру, с 1890-х годов корабельные фельдшеры и санитары должны были при береговых строевых занятиях таскать утвержденный 15 апреля 1892 года «врачебно-десантный ранец», заменивший аналогичный предмет амуниции, утвержденный первого августа 1873 года Несомненным плюсом нового ранца было то, что весил (в полном сборе) почти на 10 фунтов легче своего предшественника — 29 фунтов вместо 39 фунтов (13,1 килограмма против 17,6 килограмма соответственно).

Ранец представлял собой жестяной ящик из пяти отделений, покрытый, в отличие от предшественника образца 1873 года, не «телячьей кожей шерстью вверх», а двойным слоем непромокаемой парусины. Помещенные внутрь лекарства, инструменты и перевязочные средства были рассчитаны на 100 человек десанта из расчета 330 раненых и заболевших.

Перевязочные средства были представлены 7,5 аршинами (5,3 метра) мягкой антисептической марли, 60 золотниками (258 граммов) гигроскопической ваты, 7,5 листами парафиновой бумаги, 12 треугольными платками-косынками (поровну большими и малыми), 48 (34,1 метра) аршинами холщовых бинтов, 25 аршинами (17,8 метра) марлевых бинтов, 24 аршинами (17 метров) тесьмы, двумя аршинами (1,4 метра) «липкого пластыря, намазанного на полотно, в пенале», 24 золотниками (103 грамма) обыкновенной ваты, дезинфицированной губкой весом в одну унцию (30 граммов). Кроме того, полагалось иметь два золотника (около девяти граммов) швейных ниток, склянку с половиной золотника (около двух граммов) белого кручёного антисептического шелка, шесть узких и шесть широких деревянных складных шин, по 12 простых и «американских[188]» булавок, а также 12 швейных игл.

К инструментам относились три «турникета[189] полевых с пелотом», три каучуковых турникета длиной в один аршин (71 сантиметр) и шириной в полтора вершка (6,5 сантиметра), одна пипетка с гуттаперчевым колпаком, стеклянная мензурка, шприц Проваца[190] объемом один миллилитр, каучуковая трубка для ирригации с наконечником Лейтера, ножницы, нож с пробочником (штопором), две стеклянные фляжки («оплетенные камышом с привинчивающимися оловянными стаканчиками»), каучуковый почкообразный тазик длиной четыре вершка (17 граммов), металлическая коробка (для порошков, раствора морфия и шприца), два пенала (для хранения пластыря и масляной бумаги), а также масляный фонарь с рефлектором.

Что касается медикаментов, то в ранце необходимо было иметь 4 грана раствора морфия, хлороформ, oleum martis, раствор каустической соды, йодоформ, настойку опия, solutio acidi thimolici и эфир.

Постоянное напряжение на морской службе необходимо было как-то снимать. И вполне естественно, что у офицеров было куда больше возможностей для смены обстановки, нежели у нижних чинов. Впрочем, при желании и простые матросы могли достаточно разнообразно проводить время в рамках, предусмотренных морскими уставами.

Наиболее приятным матросскому сердцу развлечением было, естественно, увольнение на берег. В порту можно было выпить на сэкономленные деньги, встретиться с барышней, да и просто прогуляться — не встрою, а попросту, почти как «вольному». В заграничном плавании, правда, существовал языковой барьер, однако матросы обладали редкостным даром — знаками и обрывками фраз на иностранных языках объяснять свои желания.

Порядок и очередность увольнения на берег нижних чинов обычно строго регламентировались приказами начальников эскадр, а если плаванье было автономным — то командиров судов.

Чаще всего матросов свозили на сушу на время между полуднем и сумерками (где-то до половины шестого или шести часов вечера). Увольняли сразу не более четверти личного состава — исходя из вместимости плавсредств и для того, чтобы корабль не терял боеготовности (кроме того, в ряде портов случались неожиданные шквалы, для противодействия которых парусным судам нужно было значительное число матросов). За нижними чинами наблюдали специально отряженные матросы, кондукторы и унтер-офицеры, на которых, в частности, была возложена обязанность урегулирования конфликтов между нижними чинами, береговыми властями и обывателями. Во главе «команды» ставили офицера (чаше всего — из молодых). Естественно, для таких отрядов вводился «сухой закон».

Офицер-наблюдатель, кроме того, организовывал доставку на корабль мертвецки пьяных матросов, валявшихся вдоль дорог, ведущих в порт. Для оперативного руководства данным процессом ему нужно было быть у шлюпок за полчаса-час до момента их отхода обратно к кораблю. Другой важной задачей наблюдателя был контроль за собственным «отрядом быстрого реагирования» — отряженные в дозор матросы и унтера тоже были людьми и напиться могли ничуть не хуже, нежели те, за которыми они должны были надзирать.

Списание на берег было для матросов настоящим праздником, и к нему соответствующим образом готовились. Вот как описывает подготовку к данному мероприятию Станюкович:

«Веселые и довольные матросы первой вахты мылись, брились и стригли друг друга, доставали из своих сундучков завернутый в тряпичку доллар-другой, вынимали новое платье и переодевались в чистые белые матросские рубахи с откидными воротниками, открывающими загорелые, бронзовые шеи, в белые штаны, опоясывая их ременными поясами, с которых на релтиках висели матросские ножи, запрятанные в карманы, и обували новые сапоги, сшитые из отпущенного им русского товара. Некоторые — люди хозяйственные, не пропивавшие жалованья и “заслуги[191]” на берегу, — надевали собственные щегольские рубахи с передом из голландского полотна, купленные в Копенгагене и Бресте, и, несмотря на жару, повязывали шею шелковыми, тоже собственными, платками, пропуская концы их в медные или бронзовые колыша…

…Все выходили на палубу и становились во фронт расфранченные, с веселыми лицами. Еще бы! Почти два месяца не видали берега! Всем хочется погулять, посмотреть на зелень, повидать чужой город и., выпить вволю…

…Не лишен был некоторого великолепия и боцман Федотов. Он вышел наверх тщательно вымытый, подстриженный и несколько торжественный в своей собственной рубахе с голландским передом, повязанной у шеи черным шелковым платком, в необыкновенно скрипучих сапогах и в новой фуражке, надетой на затылок. В своей жилистой руке, пропитанной настолько смолой, что никакое на свете мыло не могло смыть этой черноты, боцман держал развернутый клетчатый носовой платок, впрочем, более для вида (нельзя же: боцман), так как Захарын никогда им не пользовался и сморкался, несмотря на платок, при помощи двух своих корявых пальцев».

Перед свозом каждой группы матросов на берег к нижним чинам обращался старший офицер, командир или даже адмирал Начальство отечески напоминало подчиненным об опасности приема внутрь большого количества алкоголя (особенно — в жарком климате) и рекомендовало не обращаться к услугам разного рода темных личностей, продававших из-под полы крепкие напитки и предлагавших дам «легкого поведения».