Говорят, время никого нигде никогда ничему не учит. Это не совсем так. Может быть, совсем не так. Есть другие примеры и другие уроки. Не всегда глобальные и исторические, чаще всего очень простые, даже совсем бытовые. Но один из них мне хотелось бы подчеркнуть. Он в том, что там, где появляется российский солдат, наступает мир. Пусть не сразу, пусть через не могу, через кровь и пот, через страшные жертвы, но мир и спокойствие все-таки приходят. Вспомним Абхазию, Южную Осетию, Чечню, Балканы, Косово и Метохию. Сегодняшний Крым, наконец.

Не важно, что в последнем случае не было никакого кровопролития, фактически не прозвучало ни одного выстрела, но мир и спокойствие на крымской земле тоже наступили все- таки только после того, как на полуострове появились «вежливые люди» — российские воины-миротворцы.

А мы уже стали забывать, как все это начиналось после развала Советского Союза. В начале девяностых годов прошлого века, когда вооруженные отряды «вора в законе» Джабы Иоселиани и грузинского министра обороны

Тенгиза Китовани хлынули усмирять Абхазию и Южную Осетию, объявивших о независимости от Грузии. С каких неоправданных жертв наспех сформированных и плохо обученных российских батальонов началась первая чеченская война. И кто сегодня вспоминает легендарный «бросок на Приштину», о том, как наши десантники, опережая натовские и американские войска, бомбившие Косово и Метохию, Белград и Нови Сад, высадились на аэродроме Слатина и встали неприступной стеной, защищая сербские села, жизнь и достоинство братьев-славян от вооруженных албанских банд, как налаживали боевое взаимоотношение с партнерами из других европейских и неевропейских стран.

Кто расскажет, как все это было? С чем столкнулись там, на тех войнах, наши солдаты и офицеры. Кто знает, о чем они тогда думали и мечтали, что видели и что делали, чтобы развести враждующие стороны, установить прочный мир. Как к ним относились те, к кому они пришли, званые и незваные. Их друзья и недруги. Может быть, только те, кто сам находился в их рядах. Без автомата и пистолета, но с диктофоном, блокнотом и фотоаппаратом — неизменные спутники армии, в мирное и не мирное время — военные журналисты.

Автору этих строк выпала большая честь быть свидетелем тех не столь далеких событий. Мне думается, о них надо говорить. И для того, чтобы извлекать какие-то уроки из прошлого, делать выводы для сегодняшних и завтрашних дней, и для того, чтобы гордиться своей армией, ее солдатами и офицерами, которые никогда не подводили родной страны, как бы трудно им ни приходилось.

Нам есть что помнить и чем гордиться. Надеюсь, что рассказанное в этой книге будет еще одним доказательством этим словам.

Прошло довольно много лет, как на земли Абхазии вторглись войска госсовета Грузии. Через год с небольшим они были выброшены за реку Ингури. Но и сегодня республика остается единственным местом на территории бывшего Советского Союза, где межэтническая война не прекращается ни на один день.

Самое страшное, что я вдруг обнаружил в себе, — это привыкание к чужому горю. Абхазская война, одна из первых на постсоветском пространстве, застала меня в Гудаутах, на военном аэродроме Бомборы.

До сих пор помню страшный ливень, который обрушился тогда в середине августа на эти места. От него некуда было спрятаться. Казалось потоки воды заливают все — яблоневые сады, мандариновые рощи, кукурузные поля, пустые галечные пляжи, аэродромную бетонку, разбросанные по ней «летающие сараи» — семьдесят шестые Илы, штурмовики Су-25 и вертолеты Ми-8. А главное — толпы беженцев: женщин, детей, молодых и не очень мужчин, которые ринулись в Бомборы, под защиту российских солдат со всех курортов и турбаз «солнечной Абхазии» — из Нового Афона, Пицунды, Очамчири, Сухуми…

На всех этих людей нельзя было смотреть без боли и сострадания. В легких сарафанах и майках, в шлепанцах на босу ногу, едва обгорелые на солнце, мерзнущие под проливным дождем, сиротливо прижимающиеся друг к другу, они день и ночь сидели-стояли возле своих узлов в кюветах по обочинам дороги или в кустиках у аэродромной бетонки и не понимали, что с ними случилось? Почему вдруг на них свалилось это несчастье? За что? Как им удалось унести ноги, спасти свои жизни, жизни своих детей от пьяной и обкуренной банды «освободителей» — боевиков знаменитого «вора в законе» Джабы Иоселиани?

Им негде было не то что поесть и попить, укрыться от ненастья, но и получить элементарный ответ: что с ними будет дальше? Как им, без денег и документов, которые во многих случаях остались в сейфах санаториев, выбраться из этой смертельной западни? Как добраться до Сочи и улететь домой — в Тюмень, Вышний Волочек или Саратов?

Мы с заместителем командира Кутаисской бригады ВДВ подполковником Владимиром Полтавским, другими офицерами, хотя журналист и не должен был в этом участвовать, мотались от штаба российских войск до аэродрома и назад, звонили в Москву, ругались с начальством, «выбивали» из генштабовских чиновников добро на вывоз этих людей из Гудауты бортами армейской авиации, организовывали для них горячий чай, кашу из солдатской полевой кухни, плащ-палатки и одеяла… А потом в свете автомобильных фар рассаживали их, обреченно-терпеливо ждущих своей очереди под проливным дождем у бездонного чрева транспортных самолетов, прямо на брезент, расстеленный на стальной палубе гигантских «Илов», отправляли домой, подальше от этого страха, от войны…

Я насчитал: в ту ночь, утро, день и еще одну ночь из Гудауты улетело пятнадцать Ил-76, семь Ан-226, два Ан-72, по одному Ту -154 и Ту-134. И все по завязку были забиты беженцами. Через день в Бомборах, находящихся в сотне километров от реки Гумиста, где развернулись самые серьезные бои, пролилась первая кровь. Пулеметная очередь, выпущенная неизвестно кем по российскому военному вертолету, а точно на таких же, с красными звездами на борту, летали и грузинские летчики, обстреливая абхазские села и города, прошила насквозь наш Ми-8.

Двадцать «дырок» оказалось в «вертушке». А из восьми пассажиров на ее борту пуля досталась только рядовому Владиславу Соколову, солдату первого года службы из уральского города Миасса. Она вошла ему снизу вверх, под бронежилет и пробила аорту. Спасти Влада не удалось. Пока вертолет долетел назад, до Гудауты, восемнадцатилетний солдат истек кровью.

Я долго мучился: упоминать его фамилию в своем репортаже или нет? Газетная строка, как соль на рану, усиливает родным боль утраты. А сегодня брожу под пальмами по сожженному, полуразрушенному Сухуми, похожему на фронтовой Сталинград, по его знойным пустынным набережным, захожу в некогда шикарный, а сейчас разграбленный ресторан «Апсны», где эскадрон каких-то варваров устроил отхожее место, и в сердце — ни жалости, ни горечи, — пустота. Те же чувства у меня и тогда, когда я еду на броне БТРа по извилистым горным дорогам Галийского района.

Смотрю по сторонам, вижу сожженные деревенские усадьбы, утопающие в никем не убранных, зарастающих сорняками садах. Согбенных стариков и старух в траурных черных одеждах, копошащихся на своих пепелищах или медленно бредущих с непомерно тяжелыми тележками в руках по мосту через Ингури, мимо постов наших миротворцев, и на душе — никаких эмоций. Только профессиональная реакция: село Соберио, вдоль дороги — семнадцать сгоревших домов. Или вот — свежезасыпанная яма в полутора километрах за постом номер 207, здесь взорвали нашего сапера старшего лейтенанта Берсенева… «Надо запомнить приметы», думаю я.