Начальник связи Вооруженных сил России генерал-полковник Юрий Залогин говорил мне на днях, что такие станции закуплены армией для поставок в подразделения, воюющие в Чечне и выполняющие свой миротворческий долг в Косово. Куда пропали эти «Акведуки», Юрий Михайлович?

Почта, российские газеты и журналы приходят в русбат раз в две недели — самолет из Чкаловской в Приштину летает только два раза в месяц. Чтобы позвонить домой, в Псков или в Москву, узнать, что и как с родными и близкими, надо ехать на американскую базу «Бондстил». Оттуда звонок идет на Нью-Йорк, а с Нью-Йорка — в Россию.

Воспользоваться такой радостью, по понятным причинам, может не каждый русский миротворец, а только начальство. Двадцать минут разговора стоят 26 «баксов». Поступают они, естественно, в американскую казну. Нет чтоб какой-то наш «Связьинвест» установил в Косовской Каменице, в Слатине, других «русских» гарнизонах международный телефон-автомат, получал бы для себя эти деньги. Но разве до такой «малости» родные связисты опустятся.

— Что там говорить, — вздыхают десантники 13-го русбата, — мы — нищая страна и нищая армия. Вот и ходим в американские сортиры…

И все же, как бы и кому бы это ни показалось странным, но наши десантники — представители нищей страны и нищей армии, как они сами себя называют, на американцев смотрят свысока.

— Плевать на то, что у них на каждом автомате лазерный прицел и прибор ночного видения, — говорил мне старший прапорщик Николай Любичанковский. — наш «Калаш» все равно лучше их М-16. А БТР и БМП дадут сто очков форы их «Хаммеру». На нем в горы не полезешь. А я на наших «брониках» воевал и в Афганских горах. Тем более не сравнить их танк «Абрамс» с нашим Т-90 и даже с Т-72. Хотя, если бы нам их обеспечение, нас никто победить не смог бы…

Я провел в тринадцатом русбате вечер и ночь. При свечах, — не было, как обычно, света, с бутылкой ракии на столе, с колбасой и мандаринами, что уже не лезут в горло. И, конечно, с бесконечными разговорами. На все темы, которые могут обсуждать малознакомые люди в далекой от родной страны земле.

И все никак не мог понять, откуда у наших ребят такое высокомерие по отношению к американцам? Может быть, потому, что нашим солдатам всегда внушали: самый вероятный противник для нашей армии — США, и в войсках уже выработался стойкий комплекс абсолютного превосходства, как у настоящей профессиональной футбольной команды, которая выходит на поле с одной- единственной целью — победить. И только. По крайней мере, подполковник Александр Кошельник объяснял мне это так:

— Наши ребята, особенно офицеры и прапорщики, практически все имеют боевой опыт. Прошли Афган, Чечню, были в Абхазии, Приднестровье… И по профессиональным качествам намного выше американцев. Нестандартная ситуация, внезапный обстрел, они мгновенно оценивают обстановку, рассыпаются по сторонам и начинают стрелять. «Джи-ай» — сразу в панику. Залягут и связываются по рации с командованием: что делать?

Были у нас соревнования с «янки» по поднятию тяжестей, рассказывают десантники. Наш парнишка, ростом в метр шестьдесят, поднял 90-килограммовую штангу 12 раз. Их «рейнджер», махина под два метра, сумел толкнуть ее только шесть раз. После этого наш повесил на гриф еще тридцать килограмм и еще три раза поднял ее над головой.

— Вот и судите. У них мышцы — пластмассовые, гамбургерами накачанные, — говорят десантники. — У нас — упругие и жесткие. На самой примитивной пище выращенные…

— Они, — говорят ребята, — все про нас знают. Одного не поймут, почему мы — нищие, но задиристые и гордые. И никогда не поймут. Потому что душа русского человека — потемки.

— Ладно про потемки, — спрашиваю я. — Как вы относитесь к тому, что дома о вас говорят: кто в Чечне под пулями ходит, а кто-то в Косово отсиживается, «зелень» копит?..

— Мы этой «зелени» не видим, — отвечает старший лейтенант Кобзарь. — А Чечня, она от нас не уйдет. Там заваруха не на год и не на два… Вернемся в Псков, — вряд ли отдохнуть дадут, сразу туда пошлют. Я там уже был раз. Год провоевал. Медаль «За отвагу» получил и досрочное звание. А домой вернулся, сын, ему полтора года было, неделю меня за отца признавать не хотел. «Ты — дядя», — говорит. «А где папа?» — спрашиваю. Он на мою фотографию показывает. Что я пережил в те дни, не передать, хуже, чем на войне. Вот этого я больше ни для себя, ни для кого другого не хочу…

Не дай Бог.

Никогда не думал, что этот ужин при свечах так надолго застрянет у меня в памяти.

Да и те две свечи, что стояли на нашем столе, были вовсе не данью какой-то там красивости или романтике, а просто крайней житейской необходимостью. В четырехэтажном доме практически в центре Европы, на противоположной стороне улицы от пятизвездочной приштинской гостиницы «Гранд отель» и пресс-центра КЕЙФОР, давно не было ни воды, ни газа, ни света. Вот и пришлось нам, трем взрослым людям, коротать вечер за ужином при церковных стеариновых огарках.

Пригласила меня на тот ужин бывшая коллега, с которой мы несколько лет проработали в одной газете. Она сейчас — единственный российский журналист, постоянно аккредитованный в Косовском крае. Зовут ее Катя. Фамилию называть, думаю, не стоит. Друзья узнают ее и так, а другим она ни к чему, — дело не в фамилии.

Впервые мы встретились с Катей в воюющей Абхазии. Я поражался ее отчаянному бесстрашию — она не боялась лазать в окопы под пули «мхедрионцев». Ходила вместе с ополченцами в ночные дозоры на берег Гумисты. Не стеснялась грубых мужицких слов, которых на войне, как грязи. Не пугалась ни крови, проливавшейся на ее глазах, ни рваных ран, ни вывороченных человеческих внутренностей, ни смерти, без которой не обходится ни один бой. И в грязном солдатском блиндаже могла запросто, как будто делала это всегда, опрокинуть стакан-другой чачи — местной огненновонючей виноградной водки…

Абхазские ополченцы называли ее с восхищением «черт в джинсах». А когда я спрашивал, зачем ей все это надо, она вскидывала на меня свои огромные глаза и удивлялась: неужели о войне можно писать, не узнав, что это такое, изнутри.

Потом было много всяких командировок и блестящих Катиных репортажей. Из раздираемого междоусобными войнами Конго, с землетрясения в Перу и Эквадоре, с катастрофы «Руслана» в Иркутске…

И вот мы сидим в ее квартире в Приштине, снятой у спрятавшегося в Белграде серба за двести немецких марок в месяц. На столе, кроме свечей, вино и пиво, свиные отбивные, которые Катя еще пять минут назад жарила на походной плитке с газовым баллончиком, похожей на керосинки пятидесятых годов, отварная картошка, посыпанная зеленым лучком, соленые огурчики, помидоры, горошек… Словом, все, что принято у нас ставить на стол для встречи гостей. И я понимаю, что такой домовитой, хозяйственной и по-женски заботливой и хлебосольной свою коллегу я ее еще не знал.

Гляжу на ее совершенно счастливого, можно сказать, размякшего от ужина и выпитого вина, совершенно умиротворенного этой семейной идиллией мужа — подполковника российской милиции Сергея, а здесь в Косово — специального помощника замкомиссара полиции ООН и руководителя всего нашего полицейского контингента в крае, на сияющую от радости Катю и думаю: «Наверное, именно такой и делает бесстрашного «черта в юбке» самая обыкновенная любовь?!» И эта незамысловатая мысль, пришедшая на ум, почему-то не кажется мне сейчас столь примитивно-банальной.

Катя рассказывает, как они познакомились с Сергеем.