— Я ни на что не жалуюсь, Антоша.

— Именно поэтому ты и достоин большего. Дело было так. — на мгновенье Фиалка задумался. — Бог плакал и слезы его катились вниз. Это были необычные слезы. Некоторые из них упали в океан и смешались с биллионами капель, утратив свою цельность и силу. Другие испарились, шипя и потрескивая, как на сковородке, на солдатских шишаках и монашеских клобуках. Но некоторые, может быть тысячная доля от полновесных божьих рыданий, достигли своей цели. Появились люди со слезой в душе. Их было мало, но они начали расходиться по свету. Ты легко отличишь их в толпе, стоит лишь внимательней присмотреться. В них частица бога. Они чувствуют, как он. Они постоянно печальны. Они умеют прощать. Их обижают, ведь печаль есть удел слабых, но они все равно умеют прощать. Счастлив тот, кто встретит такого человека, но это налагает и ответственность.

Орлиная фляжка была пуста. Ее содержимое исчезло. Антон навинчивал на фляжку пробку с цепочкой. У Запеканкина затекли ноги, в продолжении всего рассказа он поджимал их под себя. На мокром картоне иначе сидеть было бы просто невозможно. В дальнем углу крыши появились рабочие с фанерными лопатами. Выставив лопаты вперед, как ковш бульдозера, они сгребали снег к парапету и скидывали его вниз, истошно крича при этом:

— Снег!

Запеканкин изменил позу и сел на корточки. Фиалка достал портсигар и закурил. Он выпускал сизые кольца и смотрел как, потрескивая, тлеет папиросная бумага.

— Не замечал, Петр? — спросил Фиалка, указывая на сигарету. — Как платье медленно-медленно. Бретелька с плеча. С другого.

Запеканкин улыбнулся.

— Какую? — спросил он.

— Что, какую? — спросил Антон.

— Ты говорил, что это налагает ответственность. Я хотел спросить какую.

— Ты про это — ответил Антон, потянулся и прижал колени к груди.

— Никогда не заставляй его плакать. Если плачет такой человек, значит плачет и он. Держись за эту девушку, Петр. Она слезинка божья. — произнес, загрустив о чем-то своем, Фиалка.

Запеканкин, обрадованный тем, что его выбор совпал с мнением друга, хотел задержать этот миг. Бережно сохранить в укромном уголке своего сердца. Небесную ширь, которой можно коснуться. Стоит привстать и вот она, пожалуйста. Холодная и зыбкая, но не отталкивающая. Настоящая небесная ширь. Она не боится его. Запеканкин поднялся и начал гладить небо. Сначала с боязнью, как незнакомого лохматого пса с истекающей слюной клыкастой пастью, но потом все уверенней. Наблюдая, как добреет под лаской напряженное тело, как исчезают кровавые жилки из глаз, как вместо рыка начинает доноситься добродушное урчание. Ты треплешь его за уши. Закрываешь глаза и ждешь с притворным ужасом: «Гадкая собака», когда твоей щеки коснется, что-то липкое, мокрое и противное. И какая разница, что это будет? Собачий язык или порывы ветра? Ты сделал доброе дело и тебе, как умели, сказали спасибо. Значит не зря, значит все не просто так. Фиалка был молчалив и тих, а Запеканкина переполняли чувства.

— Не грусти, Антоша.

— Я? — удивился Антон. — Нисколечко. Что ты, Петр, себе придумал. Я задумался.

— О чем?

Сначала Фиалка хотел просто отвязаться от Запеканкина, но потом сгоряча ухнул:

— Завидую я тебе, Петр.

Запеканкин удивленно посмотрел на Антона. Фиалка завидовал ему. Тот самый Фиалка. Ему. Неуклюжей обезьянке умеющей лишь пачкать стены. Нет, здесь, что-то не так. Фиалка просто шутил. Это шутка.

— Ты шутишь, Антоша?

— Увы, увы, mon cher ami, это правда. Завидую. Причем люто. У вас все получится с этой кнопкой.

— Что ты такое говоришь, Антоша. Я даже побоюсь подойти к ней.

— Получится — уверил Фиалка — Потому что ты, Петр, умеешь говорить им вы, а я разговариваю только на ты. Мое кредо. — Фиалка горько усмехнулся — Мое кредо. Если в голых стенах твоей голой комнаты, на голом подоконнике твоего голого окна сидит девушка в тулупе и валенках. Ты не художник, у тебя нет чувства вкуса. Я не умею снисходить, Петр. Нарисую образ, напридумываю сам себе. Небрежный завиток кофейного женского тела на смятой простыне… Поэзия… Но наступает утро. Карета в тыкву. А я к этому не готов. Не готов, с этим мириться. Околдованность уходит, но я не гнал ее. Она уходит, а я не сделал ей ничего плохого. Наоборот, прошу задержаться. Она уходит, а быль мне не нужна. Зачем она мне?

Рабочие, чистящие крышу, постепенно приближались к тому месту, где сидели Фиалка и Запеканкин. Один из них пожилой, в полотняных штанах с пузырями, срезав лопатой снег, присел на краешек вентиляционной трубы. Сбросив строительные рукавицы, он покачивался, как маятник в ходиках, и дул себе на руки. Фиалка внезапно сорвался и подошел к пожилому рабочему.

— Разреши старина. Я двину.

— Двинь, человече — благословил старик Фиалку. — Если в охотку.

Фиалка подобрал лопату. Упер ручку в живот и с упоением бросился сгребать лежалый, пустивший воду, дряхлый снег. Спрессовав его в ком, Фиалка с усилием, явственно выступившим на лбе, поднял ком и бросил его через парапет.

— Снег! — закричал Фиалка.

Запеканкин видел как от свистящего кома во все стороны пырскнули люди, похожие отсюда на черных, чрезвычайно шустрых жучков. Упав, ком хрустнул как свежая ветка и развалился. Осталась только рыхлая как у овсяной каши поверхность. Фиалка поманил Запеканкина.

— Идем.

— Куда? — спросил Запеканкин.

— Знакомиться, конечно.

Запеканкин боялся. Фиалка настаивал. Неизвестность угнетала Петра.

— Не хочется нарваться, Антоша — говорил он Фиалке.

Фиалка был неумолим. Тогда Запеканкин попытался увлечь Антона идеей случайного знакомства. Он с ходу предложил идею. Девушка идет по улице. На нее бросается грабитель, а Запеканкин спасает ее.

— Ты знаешь это мысль — одобрил Фиалка. — Пожалуй, я соглашусь с тобой. Что это такое: «Здравствуйте. Меня зовут Петя и цветы» Анахронизм какой-то. Пресно. Не вкусно. Нужен зигзаг. Ситуация, которая продемонстрирует. Достойна ли она нас.

Спустившись с крыши, Фиалка и Запеканкин отправились в зал ожидания. Антон оставил Петра у зарешеченного окна рядом с пригородной кассой. Окно давало прекрасный обзор, как остановки с фургончиком, так и доброй половины автостоянки. Сам же Фиалка отправился на рекогносцировку.

— Вживусь в окружающее — сообщил он Петру. — Намечу схемы.

Первым делом Фиалка изучил тумбу в пестром наряде из афиш. Тумба находилась как раз напротив фургончика. Покончив с объявлениями, он медленно прогулялся до поворота, ведущему к крестьянскому институту. Посмотрел на часы. Недовольно хмыкнул и, заложив руки за спину, бодрой ленинской походкой направился к фургончику. Запеканкин повел нервно плечами. Выяснилось, что на нем шебуршится неизвестно как появившийся целый муравейник. Обнаглевшие мураши полностью оккупировали Запеканкина. Его начала бить дрожь. Тем временем Фиалка уже раскланивался со скучающей девушкой. Минута и она хохотала над его шутками. Это была наука очарования, и Запеканкин мог наблюдать ее воочию. Жесты Антона были мягкие, кошачьи и каждый из них был наполнен особым смыслом. Не было ничего лишнего. Все было направлено на достижение результата. Вот он облокотился на прилавок. Невзначай из крахмальной манжеты и мехового обшлага куртки выполз серебрянный Роллекс на ремешке из кожи океанского ската.

— Я солидный человек, милочка.

Красотка в кувшинном джемпере начала говорить. Фиалка сориентировался мгновенно. Он начал баюкать сложенную колыбелькой ладошку, прижав ее к щеке.

— Я умею быть чутким. Я внимательный собеседник.

Фиалка сотворил из своих рук ветвистые оленьи рога. Девушка рассмеялась.

— Мне знакомо чувство юмора. Со мной тебе никогда не будет грустно.

Антон подавил начинающийся бунт очереди, изобразив из себя литеру «Ф». Надо отметить грозную литеру «Ф».

— Я умею за себя постоять.

Приняв от кувшинной красотки мешочек из фольги, он бросил в тарелку, не глядя, столько сколько достал. А когда красотка принялась протестовать, Антон стал обиженной невинностью. Закатил глаза и поклонился.