– Что-то мудрено.

– Разве ты не встречала женщин, которые так любят своих мужиков, что плюют на весь мир? Не встречала мамаш, готовых ради чада любому в горло вцепиться? Не встречала людей, обожающих собачек-кошечек и поедом евших соседей?

– Я понимаю ваши ходы... Доказываете, что Валерий любит меня якобы суррогатной любовью.

– Этого я доказывать не могу, потому что он тебя вообще не любит.

– Вы что, лежали рядом с нами в постели? Слышали, что он мне шептал на ухо? Чувствовали его руки? Губы?

– Да как можно любимого человека вовлечь в преступление! Как можно задумать другое преступление? Он же знает, что долго или скоро – преступника ловят... Знает, что его подружка Джапаниха сидит. Значит, и тебе уготовил такую же судьбу?

– Зря вы стараетесь. Верю вам, верю. Он вор, преступник, не любит меня... А я люблю. И весь разговор.

– Я тебе еще не все сказал... Из краденого он продает только всякую мелочишку. Ценные картины, уникальные иконы, золото и серебро он копит. Думаешь, для чего?

– Откуда мне знать.

– С награбленным Куфелкин намеревается бежать за границу. Хочет зажить там миллионером.

– Выходит, я стану миллионершей?

– Ты согласна бежать?

– С Валерием куда угодно.

– Да не возьмет он тебя: использует еще на одной краже – и бросит.

– Пусть.

– Как бросил Джапаниху.

– Пусть.

– Нина, у него таких, как ты, были десятки.

– Пусть.

– Он же сломает твою жизнь!

– Пусть.

– Твоя мать выплачет все глаза...

– Пусть.

– Ах, даже так...

– Да, так.

– У тебя не любовь, у тебя похоть!

– Боже, за что же такие муки...

– Ну, опять слезы.

– Я жду ребенка.

– Как?..

– Беременность на третьем месяце.

– Да не плачь ты...

– Не могу удержаться...

– Для меня женские слезы тяжелее ругани.

– Сейчас... Вот... Уже не плачу...

– Платок еще от тех слез не просох.

– Сергей Георгиевич, над собой плачу-то...

– Ну, поплакала над собой и хватит.

– Да-да... Бить меня некому...

– Верно, бить тебя некому.

– Все знаю, все понимаю, а поделать с собой ничего не могу.

– Это не только твоя проблема. Знают, что плохо делают, но делают.

– Ведь чувствовала какую-то фальшь...

– В чем?

– В его поведении. Уж слишком... всего было много. Много счастья. Разве бывает много счастья, Сергей Георгиевич?

– Бывает.

– Тогда все в норме?

– Смотря что считать нормой, смотря что считать счастьем...

– А вы знаете, что им считать?

– Мне, Нина, положено знать.

– Как следователю?

– Как человеку, прожившему пятьдесят лет.

– Вы, наверное, все знаете.

– Если бы. Проработав день, покончив с дневными заботами, уже ночью, в тишине, знаешь о чем я себя спрашиваю?

– Не упустить бы какого преступника.

– Спрашиваю, что я за день сделал не так. И нахожу, да не одно, и не два...

– Сергей Георгиевич, про меня тоже... ночью спросите?

– Про тебя я уже сейчас спрашиваю. Правильно ли я говорил с человеком, не понимавшим, что такое счастье?

– До вызова к вам вроде бы знала.

– Я бы учредил должность толкователя, что ли. Объяснять людям, что они счастливы, или как быть счастливым.

– Если счастья нет, то не растолкуешь.

– Дай-ка твой шарфик... Так...

– Что вы делаете?

– Завязываю тебе глаза. Как, ничего не видишь?

– Зачем это?

– Посиди так, посиди... Возьми-ка ручку и распишись.

– Не вижу.

– Попиши, посиди... А теперь пройди до двери. Так, смелее...

– Ой, наткнулась.

– Ладно, иди на место. Ну, стул-то не сбивай.

– Господи, прямо по ноге.

– Развязывай. Так, глянь в окно. Солнышко, небо до звезд, окна блестят, люди улыбаются... Хорошо быть зрячим, а?

– К чему это?

– Объясняю, какое счастье быть здоровым. Разумеется, это только намек на состояние слепого: ты же знаешь, что стоит только открыть глаза... А как тебе объяснить твое же собственное счастливейшее состояние молодости, свободы... Ощущение безмерности жизни и времени, которого у тебя впереди лет сорок... А чувство мира, потому что нет войны...

– Умом я все это понимаю.

– Кто такой – несчастный человек, по-твоему?

– У которого неприятности.

– Нет. Несчастный тот, кто не понял чуда своего существования; тот, кто не понял чуда жизни.

– Все общие слова. Вот кто бы взял да и научил быть счастливой...

– Я научу.

– Ну и как?

– Хочешь быть счастливой – будь.

– Шутите.

– Нисколько. Нина, допустим, тебе предложили два варианта: получить готовый дом или возможность его построить. Что бы ты выбрала?

– Я знаю, как надо ответить: мол, начала бы строить... Но я бы взяла готовый.

– Отсюда и все твои беды.

– Любой незакомплексованный не стал бы корчиться.

– Счастье, Нина, это здание, которое надо построить. Из кирпичиков. Несколько кирпичей я уже назвал: здоровье, свобода, молодость, мир... И, конечно, любовь. Ты ведь не только дом не стала бы возводить, ты и любовь-то взяла бы готовенькую.

– Как это готовенькую?

– Сидишь дома, открывается дверь, входит парень – и все. А дальше пошла сплошная элегантность: свечи, шампанское, бананы, водка со змеей, пурпур... И это любовь? Вместе вы ничего не создали и ничего не выстрадали, не передумали и не помечтали... Впрочем, ты даже ничего о нем не знаешь.

– По-вашему, с шалаша начинать?

– Именно.

– Старомодно. Теперь приданое дают, подавиться можно.

– Ну, и счастливы они, с приданым-то? Каждая третья семья распадается.

– У меня и распадаться нечему.

– Если оставила ребенка, то у тебя тоже будет семья.

– Ребенок без отца...

– Ты же говоришь, что любишь Валерия? Тогда жди его, носи передачи, сообщи о ребенке... Это не пурпур, но это и есть любовь.

– Какие же передачи? Он же еще на свободе...

– Поймаем, это дело времени.

– Сколько ему дадут?

– Не знаю, грехов много. Максимальное наказание – пятнадцать лет...

– А простить могут?

– За что простить-то?

– Ребенок будет у него...

– Ребенок будет у тебя. А ты ему кто?

– Сергей Георгиевич, а с заключенными браки разрешают?

– Да, случается.

– Из-за ребенка ему хоть срок скостят?

– Нина, несколько крупных краж, наверное, на сотни тысяч. Ценности неизвестно где. Профессиональный хитрый преступник, намеревается бежать за границу – где повод смягчить наказание?

– Другим-то смягчают. Теперь милосердие.

– Другим есть за что.

– Сергей Георгиевич, а разве бывают такие люди, у которых ничего хорошего нет?

– Что у него хорошее, что?

– Если я назову, то ему зачтется?

– Смягчают вину не хороший характер или любовь, скажем, к детям, а обстоятельства, указанные в законе.

– Какие?

– Вот что смягчит вину, и существенно... Если Куфелкин явится с повинной и вернет украденное.

– Сергей Георгиевич, я что-то хочу вам сказать...

– По-моему, ты все время что-то говоришь.

– Очень серьезное.

– Слушаю.

– Дайте дух перевести...

– Тебе не плохо?

– Да нет, я решиться не могу.

– Я подожду.

– Говорите, Валерий рецидивист... Кражи на нем висят. Да и я про него плела без зазрения совести. А вы знаете, что он конфеты любит?

– Какие конфеты?

– Самые простенькие. Например, «Школьницу» за рубль шестьдесят.

– Это ты к чему?

– Не только бананы и шампанское. А знаете, кошек обожает. Как-то принес котенка, у мальчишек отобрал. Только усы да брови торчат, до того маленький, рыженький. Носик красный, ушки розовые и ходить не может, его заносит; есть не умеет, пришлось учить мордой в молоко. Он и сейчас у меня живет.

– Ну и что?

– Однажды были мы в магазине... Валерка увидел, как старушка брала двести граммов колбасы. Да еще просила порезать. Ну кто теперь вареную дешевую колбасу берет по двести граммов? И в килограмме-то мяса не отыщешь. Что сделал Валерка? Она оставила на столе свою торбочку и пошла за свеклой. За одной штучкой, между прочим. Валерка потихоньку ей в торбу палку копченой кооперативной колбасы и запихал.