— Странно. И вид у вас странно знакомый. Может, вы и правда мой сын.

Она снова потянулась к моей щеке. На этот раз я позволил ей коснуться меня. Я нашёл её. Я закрыл глаза.

Мозг вдруг взорвался слепящим светом. Глаза залила кровь. Смутно, словно издалека, я видел, как моя мать схватила одну из скрученных в рулон рукописей, что-то вроде железной палки выглядывало из конца свитка. Она ударила меня им, и лишь то, что я уже был оглушён и не мог помешать ей, удержало её от того, чтобы ударить меня ещё.

Я обмяк в кресле, понимая, что случилось, но не в силах противостоять.

Потом, скомкав бумагу, она запихнула её мне в рот, наверно, чтобы не закричал, хотя вряд ли мне удалось бы сейчас выдавить из себя даже слабое подобие звука.

На кресле у двери мистер Эр забыл связку ключей; перепробовав всё, она подобрала тот, что открывал тяжёлое обитое свинцом окно. Распахнула его настежь, потом стащила с плеча попугая и выкинула его в ночь; я услышал клёкот и плеск крыльев. В комнату ворвался сильный ветер — и она упивалась им, танцевала, размахивая широкой юбкой, хохотала.

Я чувствовал, как уходит сознание, но из всех сил цеплялся за него. Временами меркло в глазах.

Из тёмных глубин огромной чернильницы моя мать извлекла крошечный кинжал — самодельный на вид, но убийственно острый — и сунула в карман.

А потом стала комкать лежащие на столе листы. Я понял! Берегись, Торнфилд! Но не мог двинуться, не мог крикнуть, даже пробормотать ничего не мог; горло окаменело, как и всё тело. Я увидел, как от лампы она подожгла скомканную бумагу. В восторге подпалила занавеси… потом полог над кроватью… потом скатерть…

Резко распахнулась дверь. Она была наготове, бросилась в сторону, надеясь улизнуть незамеченной, пока мистер Эр кинется гасить огонь. Но он увидел её, бросился к ней, сбил с ног. Они поднимались, падали, боролись, вновь поднимались, сцепившись в страшном танце у самого окна — а оно пылало. Снаружи послышались крики.

Моё сердце пронзила боль; я приходил в чувство! Возвращалась сила. Я выплюнул бумажный ком, шатаясь, побрёл к слившейся в тесных объятиях сражающейся паре, корчившейся на низком подоконнике у открытого окна.

— Отец! — крикнул я.

Он обернулся через плечо; женщина вынырнула из-под его руки. Но не для того, чтобы сбежать. Она достала кинжал и обеими руками вонзила его в спину моего отца, пока он поворачивался, медленно, слишком медленно поворачивался. Я кинулся к ней.

Всё произошло мгновенно. Вот она уже там, за окном, падает, летит. Её сверкающая юбка плещется на ветру — она летела, плыла, цвела, как огромный цветок в ночи.

Ужасающий крик потряс двор. Я выбросил в окно свою мать. Она разбилась о каменные плиты.

А вокруг всё пылало и рушилось. Горящая балка свалилась на распростёртого на полу отца. Я задыхался. Нечеловеческим усилием я оттащил в сторону огненную громаду, поднял обуглившееся окровавленное тело и понёс — не зная куда, но спустился по проклятой лестнице, и Джон освободил меня от бесчувственной моей ноши. Я посмотрел на то, что лежало на плитах двора. Мать. Голова размозжена, но лицо — моё лицо — не мигая смотрело на меня.

С тех пор прошла неделя. Говорят, мистер Эр будет жить, но ослеп и искалечен — пришлось отнять руку. Я отделался раной на голове и небольшими ожогами. Торнфилд разрушен полностью.

Вчера, придя в чувство, мистер Эр послал за своим адвокатом и отписал мне сразу тридцать тысяч фунтов. Я посидел немного у его кровати, но в конце концов сжал пальцы его руки — он ощупью искал мою — и вышел. Пусть узнает, каково это — быть покинутым, жить взаперти.

Кэти, я заказал места на корабле, отплывающем из Ливерпуля в Новый Свет. Поедем со мной в Америку, подальше от всех, кто притеснял нас. Там мы будем счастливы и свободны — свободны, как коренные жители этого огромного прекрасного континента, свободны, как ветер наших родных пустошей и равнин, где будет теперь наш дом.

Пришли мне словечко или приди сама — я послал мальчишку из трактира, он отведёт тебя к моему экипажу. Я жду тебя, любовь моя! Если я до сих пор жив, дай мне умереть в твоих объятиях! На меньшее я не согласен.

Твой X.

Ниже подписи Хитклифа рукой миссис Дин была сделана приписка. Она гласила:

«Пока мальчик в соседней комнате ел яблоко и крутил волчок, я пробежала глазами эти страницы и возблагодарила Бога за своё благоразумие. В довершение к прочим грехам Хитклиф убил мать и бросил отца в беде. Каким бы богатым и лощёным он к нам ни заявился (а я, не видя его воочию, всерьёз сомневалась и в том, и в другом), он остался всё тем же исчадием ада и мог принести лишь горе моей хозяйке и её близким.

Поэтому я бросила письмо в рабочую шкатулку и вернулась к мальчику. Я сказала, что мисс Эрншо обвенчалась вчера с Эдгаром Линтоном и что молодые несколько минут назад отбыли в свадебное путешествие; а я будто бы выбегала с чёрного хода в надежде перехватить экипаж на повороте к Болоту Чёрной Лошади, потому-то и заставила его ждать.

Непонятливый мальчишка только пялил на меня глаза. Страшась, как бы мисс Кэти не вернулась с Мызы, я указала на свадебное платье. «Смотри, в этом платье она вчера венчалась. Я как раз убираю его, — соврала я, — так что уходи, не мешай мне заниматься делами». Он отстал от меня и побежал прочь. За всё золото мира не хотела бы я оказаться на его месте.

Мистер Локвуд, остальное Вам известно. Хитклиф объявился через полгода — Вы слышали о его возвращении и обо всём, что было дальше.

Меня часто мучает мысль, что я могла предотвратить эти несчастья, если бы передала Кэтрин письмо. Уверена, что из любви к Хитклифу она отказалась бы от брака с мистером Линтоном, а возможно, и уехала бы в поджидающем экипаже. Но какие худшие несчастья воспоследовали бы? Ответ на этот вопрос покрыт завесой мглы; я не могу приподнять её.

Обязательно сообщите мне Ваше решение.

Завтра я стану невестой, он выйдет мне навстречу, цветущий от счастья.

Но как мне цвести без тебя? Он — чужак, пришедший за мной, золочёный красавчик с картинки, поцелуи его — бумага, а не пламя, как твои, мой сокол, мой орёл.

Не мой. Ты бросил меня.

Я стираю тебя с небес. Ты ничто для меня. Никогда тебе не перепрыгивать через стену поутру, в лучах восходящего солнца, никогда не тянуться ко мне в темноте сарая, никогда не нашёптывать тайного слова в мою подушку.

Никогда не переехать через холм.

Я открыла глаза. Яркое зимнее солнце, незамутнённое облаками или снегом, косыми лучами проникало в купе. Штора была поднята, наверно, опять отскочила сама собой, поскольку мистер Локвуд, как и я, изумлённо моргал на искристое великолепие нового утра.

У меня захватило дух. Я не только заснула в поезде, чего со мной никогда прежде не случалось, я ещё и выпустила из рук манускрипт, и он рассыпался по складкам моего одеяла. Я тут же наклонилась собрать листки и сделала только хуже — листки полетели на пол.

В отчаянии я нагнулась за ними. В тот же миг мистер Локвуд наклонился с аналогичной целью. Мы оба вспомнили столкновение лбами, положившее начало нашему знакомству, и разом выпрямились, чтобы избежать повторения. Наши испуганные взгляды встретились.

В эту занятную минуту дверь открылась.

— Станция «Лидс через пять минут, — сообщил проводник и снова закрыл дверь.

Мистер Локвуд улыбнулся и поднял руку.

— Позвольте мне, — сказал он и начал собирать листки. — Успели дочитать? — поинтересовался он.

— Да. — Я замолчала. В голове вихрем пронеслось множество вопросов. Помирился ли Хитклиф с мистером Эром? Удалось ли бедняге соединиться со своей беглянкой? Что побудило Хитклифа и Кэти примириться перед её смертью? Осуществил ли Хитклиф свою угрозу в отношении Эдгара Линтона? Каким образом Хитклиф расстался с жизнью — если расстался? И что именно сказал мистеру Локвуду призрак, который, по слухам, до сих пор обитает в пустом доме?