— Теперь мне можно идти?

Тюменцева оценила добытый Мией геологический образец.

— Что же. Неплохо. Твоя первая самостоятельная находка. Булыжник обыкновеный с реки Летучая. Ты обязательно должна зарисовать его в свой геологический дневник.

— Нет у меня никакого геологического дневника.

— Досадное упущение. Не понимаю. Куда смотрит твой отец. Придешь сегодня ко мне. Я выдам.

— Спасибо, но я ни капельки не хочу быть геологом.

— Девочка, я этого не слышала. В жизни каждого человека есть принципы переступать через которые преступно. Быть настояшим геологом — это тяжкое бремя. Ты должна нести его с честью.

— А знаете что? — не выдержала Мия. Она хотела предложить Тюмецевой завести хотя бы кошку, если она так хочет кого-нибудь воспитывать. Но сдержалась.

— Не знаю. — спокойно отвечала Тюменцева. — И знать не желаю про «заведите себе своих детей». Меня столько раз этим ранили, что я перестала чувствовать боль.

— Вообще-то я думала про кошку. — смутилась Мия. — И еще, мне кажется, что нельзя быть такой правдивой.

— Почему? Я считаю, что правда должна быть полной.

— Нет. — подумав, сказала Мия. — Такая правда скорее неправда чем правда.

— Зина! Можно тебя.

Тюменцева увидела мужа. Розовая Мыльница спускался к ним по пологому длинному склону.

— Я на минуточку. — сказала она Мие. — Прошу не отвлекаться на всякие глупости.

Тюменцева пошла на встречу мужу. На ее начищенных ваксой сапогах появился влажный коричневый окоем глины.

— В чем дело, Гошан?

Тюменцев был взволнован.

— Зина, я только что видел Бекетова.

— Поразительно. И что же Бекетов?

— Он чинит ККС, Зина. Он не бросил свою затею бурить авачиты. Ты должна поговорить с ним.

— Не вижу смысла и прекрати чудоюдствовать. Посмотри на кого ты похож. Что о тебе подумает, ребенок?

— Ты не выносима, Зина. Пожалуйста, поговори с ним. Куэро прав. Это очень опасно. Я чувствую.

— Опять твои бредовые фантазии.

— Неправда. Я видел собственными глазами. Она была горячей и пульсировала. Я чуть с ума не сошел.

— Это Ровняшкина может. Если с ума не сведет, то задавит точно.

— Не понял… — осекся Тюиенцев.

— А ты полагал я не узнаю, куда ты бегаешь по вечерам?

— Это ложь. Наглая и все такое. — возмутился Тюменцев. — А Ровняшкина подлая интриганка.

— Да не тушуйся ты Тюменцев. — ткнула она мужа в бок. — Не последняя ведь. Об одном жалею, что давным-давно убедила себя, что люблю одного человека.

И тогда она услышала от своего мужа то, что никогда не ожидала услышать от Розовой Мыльницы. Тюменцев выпрямился. Его взгляд стал неожиданно жестким.

— Да. Да. Да. Черт меня подери! Я был там с Ровняшкиной. Что? Не был! Был! Не был!

Какое-то время Тюменцев уговаривал сам себя, а потом пустился во все тяжкие.

— Был! Был! Так вот. Был! Потому что давным-давно убедил себя что полюбил женщину а не полевой шпат.

Тюменцева била дрожь. Руки ходили ходуном и он все время повторял.

— Был! Был! Был! Так вот.

Тюменцева схватила его за руки, хорошенько встряхнула и Тюменцев обмяк. Лицо посерело, а глаза стали привычными. Нашкодившими.

— Что жто? Что это было?

— Ты расчехлился Тюменцев. — сказала жена.

— А? Нет. Нет. Это все наговоры а Ровняшкина дура.

— Не надо. Всего секунду назад я тебя любила по настоящему. Повремени. Дай насладится тем, чего не может быть.

— Зина. Я тебе ответственно заявляю…

В это время Мия закричала.

— Нашла! Нашла! Тетенька геолог.

— Иди, Тюменцев. — толкнула старший геолог мужа. — Не могу сказать, что вечер у тебя будет добрый.

— Значит так… Ну хорошо… — пробормотал в спину удалявшейся жене Тюменцев. Он достал из кармана Б-140, крохотную деталь и швырнул ее, что есть силы, а потом пошел прочь.

— Нашла! — Мия бежала навстречу Тюменцевой. В руке она держала светло-зеленый тусклый кристалл.

— Поздравляю вас, коллега. Вы нашли довольно крупный дементоид.

— Это алмаз?

— Как вам сказать. Это такой алмаз, который не алмаз.

— Вы плачете? — спросила Мия.

— Нет что ты. — смахнула Тюменцева слезинку.

С одной стороны Мия была довольна. Она доказала, что не всякая правда полезна, а с другой стороны все это было так печально и мерзко. Тюменцева точно не заслужила такого мужа. Особенно его душу. Лилипутскую, черную и скользкую.

За два дня заключения в панельных с большой примесью махинаторского песка стенах родимой двушки Шершавкин заметно присмирел. Сестре и племяннице не перечил, а благодаря некоторым физическим достоинствам: узким зефирным рукам пользовался некоторыми поблажками. Шершавкин ловко, как настоящий патриций, словно он только вчера выпустился из Высшей Школы Экономики с красным дипломом, просунул свою руку в круглое горлышко трехлитровой банки, взболтал нежно-зеленую муть с зонтиками укропа и выскользнул назад с упругим пурырчатым огурцом. За это сестра его Лиза возблагодарила сполна. Она разрешила подтащить бабушкину кровать, к которой был прикован Шершавкин, к окну. Теперь Шершавкин мог беспрепятственно наблюдать как сладко-сладко, с глубокими затяжками, курит свой Беломор, смахивая серые хлопья в обрезанную бутылку от пепси сосед дядя Коля Недобрый. Но счастье длилось недолго. Заметив, что Шершавкин использует черепашью штору, чтобы вытирать слюни обильно скопившиеся в уголках губ. Племянница мелкая, капризная, избалованая, визгливая… Шершавкин поискал еще какое-нибудь страшное слово… либеральная тварюшка. Так вот она тут же заорала своим мелким, капризным, избалованным, визгливым, либеральным, мммм, пиндосовским оралом.

— Мама! Мама! Он шторой слюни вытирает.

От окна и дяди Коли Недоброго Шершавкина отлучили незамедлительно. Ко всему прочему, благодаря научно-техническому прогрессу, на него всласть смог наорать Барселонов. Через 300 километров, по кривой невидимой линии, связавшей воедино подводную лодку, спутник сверхсекретной космической связи, квартиру бабушки Шершавкина в Медвежьем Бору и дополнительно ко всей прочей параферналии ухо сестры Лизы с сережкой-гвоздиком, до Шершавкина донеслось.

— Ты этот угол с собой привези — кричал Барселонов.

— Какой угол! — не понял Шершавкин.

— О который ты долбанулся у себя в Медвежьем Бору. Посмотреть хоть на него, такой борзый…

— Виктор Степанович. Дорогой…

— Э-э-э… Заканчивай… Ты мне что открытку пишешь.

— Они меня не выпустят. — жалобно говорил Шершавкин. — А у нас через две недели выборы.

— Каккие такие выборы. — горячо зашептала сестра Лиза. — Поваром пойдешь в нашу столовую. Тетя Зина на пенсию идет, а тебе все лынды бить.

— Что? Что? Шершавкин. Ты с кем там? — кричал Барселонов. Сестра Лиза забрала трубку.

— Мне нужен Засентябрилло и наши деньги.

— Кто это? Да ты знаешь с кем разговариваешь, марамойка. Ты кто такая?

— Я завуч.

— Погремуха? Карась, ты кого из медвежеборских знаешь?

— Я знаю — говорила в ответ Лиза. — И они меня все знают. С 1-го по 11-й.

— Что за… Баба смотрящая?

— Я завуч. — крикнула в ответ Лиза и сунула трубку Шершавкину.

— Виктор Степанович. Не отцепятся. Засентябрилло в Пенжинскую экспедицию пристроил.

— Это что мне в 50 километров кругаля давать?

— Я Уклонова уже отправил.

— Так пусть он и забирает.

— Разве он авторитет. Засентябрилло с ним не полетит. А вы скажете как умеете ни Уклонов ни Як… Засентябрилло на своих четверых полетит.

— Ладно… — как всегда лесть Шершавкина произвела нужное действие. Барселонов плыл.

— И это… — Шершавкин немного замялся. — Виктор Степанович и еще 50000 надо.

— Что? Карась слышал?

— Отдам, отдам, отдам. — заторопился Шершавкин.

— Отдашь. Конечно отдашь.

Барселонов замолчал. Шершавкин слышал неясные звуки. Барселонов советовался с Карасем.

— Шершавкин. Ау!